Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре

— Он счастлив и устал, так же, как и я, — сказала она, улыбаясь отцу.

— Наверно, он совсем выдохся.

— Как насчет завтра? Мы сможем погулять с ним перед поездкой в Качагуа?

— Конечно, сможем, — сказал он, касаясь ее щеки кончиками пальцев. — Мы снова возьмем его с собой на берег.

— Мне жаль сеньору Бараку, — призналась она.

— Почему?

— Потому что она такая печальная.

— Это ее выбор, Феде.

— Разве?

— Да. У каждого есть выбор. Люди могут быть счастливы или печальны.

— Но мама говорила, что у сеньоры Бараки умер муж, — возразила она.

— Мама права. Но ее муж умер около десяти лет назад, еще до твоего рождения. Прошло уже так много лет.

— Но Вайчуко же грустил о принцессе всю свою жизнь.

— Да, но он не был обязан это делать. Иногда лучше идти вперед, а не пребывать в прошлом, — сказал он. — Следует учиться у прошлого, но не оставаться в нем на всю жизнь.

— Что должна была выучить из прошлого сеньора Барака? — спросила Федерика, зевая.

— Что ей следует уделять больше времени своей собаке, а не оплакивать давно умершего мужа. Ты согласна? — засмеялся он.

— Да, — ответила Феде и закрыла глаза. Рамон наблюдал за тем, как она погружается в мир принцесс и волшебных бабочек. Ее пушистые длинные ресницы ловили свет из коридора, придавая неземную красоту благородным и искренним чертам ее утонченного лица. Он ощутил, как горло сдавил комок при мысли о том, что придется навсегда оставить ее. И хотя это и не ослабило его намерений, но сделало их выполнение более болезненным. Он наклонился и снова поцеловал ее в лоб, ощутив своими сухими губами шелковистость детской кожи. Вдыхая исходящий от нее аромат мыла и чистый запах волос, он испытал непреодолимое желание обнять свою дочь и защитить ее от жестокой реальности мира, которая могла привести только к разочарованию.

Прежде чем лечь в постель, он тихо прокрался в комнату Хэла, чтобы понаблюдать, как тот спит. Рамон не ощущал особой близости с сыном. Ребенку было всего четыре года, и он едва знал своего отца. Хэл был более привязан к матери, он не нуждался в нем так, как Федерика. Рамон смотрел на сына, который спал, засунув в рот палец и прижимая к себе игрушечного кролика. Малыш выглядел как настоящий ангелочек, уложенный в кровать самим Богом. Его кожа была безукоризненно гладкой, а выражение лица — безмятежным и удовлетворенным. Рамон провел загрубевшей рукой по волосам мальчика. Хэл зашевелился и изменил положение, но не проснулся. Рамон удалился из комнаты так же тихо, как и пришел.

Несмотря на то что ночь была теплой, в постели ощущался холод. Элен спала, свернувшись на боку, на самом краю кровати в стремлении избежать прикосновения к Рамону, который лежал на спине, уставившись в потолок, освещаемый холодным лунным светом. От безумной дневной интерлюдии не осталось и следа, потому что ни один из них этого не хотел. Элен сожалела о случившемся и заливалась краской стыда, вспоминая о минутной слабости. Она чувствовала его присутствие рядом не потому, что он шевелился — Рамон лежал тихо, — а из-за атмосферы, которая была настолько напряженной, что, казалось, между ними находится еще и некто третий. Она боялась пошевелиться или издать звук, поэтому сдерживала дыхание и лежала абсолютно недвижимо. Когда сон наконец одолел их, он был мучительным и поверхностным. Элен снился приезд в Корнуолл, где она никак не могла найти Польперро. Рамон во сне стоял на берегу, а Федерика тонула в море, и он не мог ничего сделать, чтобы ее спасти.

Глава 5

Проснувшись, Федерика расстроилась, увидев, что за окном клубится плотный и серый морской туман, застлавший солнечный свет и заставивший примолкнуть птиц. Было холодно и сыро. Мать всегда говорила ей, что морской туман притягивает к берегу тепло Сантьяго. Когда в столице становилось по-настоящему жарко, Вина скрывалась в дымчатой мгле. Федерика ненавидела туман, который действовал на нее угнетающе. Но через несколько мгновений она уже забыла об угрюмых небесах и положила на колени свою шкатулку с бабочкой. Она открыла ее, стала поворачивать в разные стороны, проводить пальцами по камням, довольная тем, что таинственный свет никуда не исчез и по-прежнему заставляет трепетать радужные крылья бабочки. Мать застала ее погруженной в мечты о магическом мире ее отца, находящемся где-то среди горных вершин Перу.

Элен почти совсем не спала. По крайней мере, она чувствовала себя совершенно разбитой и невыспавшейся. В затылке ощущалась тяжесть, а в висках нарастала пульсирующая боль. Приняв болеутоляющее, она уповала на его быстрый эффект. Она вошла в комнату Федерики, уже одетая в платье и сопровождаемая Хэлом, который тоже был одет и на ходу умудрялся играть со своим новым поездом. Увидев мать, Федерика мгновенно заметила ее бледность и круги вокруг глаз и поинтересовалась, все ли у нее в порядке.

— Все хорошо, спасибо, дорогая, — ответила Элен, пытаясь улыбнуться. Но в ее глазах улыбки не было. Их взгляд был застывшим и равнодушным. Федерика нахмурилась и закрыла крышку шкатулки.

— Ты не очень хорошо выглядишь, мама. Можно я приготовлю тебе завтрак? А где папа? — спросила она, соскакивая с кровати.

— Папа еще спит, так что лучше его не беспокоить. Одевайся, и мы вместе позавтракаем, — предложила Элен, погладив по голове Хэла, который прошел мимо нее, издавая звуки, подобающие поезду. Федерика быстро надела платье и подумала о том, вспомнит ли отец о своем обещании взять ее на берег вместе с Растой. Она надеялась, что он все-таки скоро встанет, а не будет, как обычно, все утро валяться в постели. Федерика легким шагом спустилась по лестнице через холл в кухню. Хэл, разговаривая сам с собой и продолжая пыхтеть, как паровоз, устроился на полу, запуская игрушку по терракотовым плиткам пола под столом и стульями.

Федерика помогала матери накрывать в столовой завтрак. Когда отец появлялся дома, они прекращали питаться в кухне, что было типичной английской привычкой Элен, которую она никогда не забывала, и переходили в столовую, как это принято у чилийцев. Лидия должна была прийти в десять, чтобы убрать в доме и приготовить обед. Рамон редко появлялся в кухне. Он, в отличие от Элен, для которой семейная кухня являлась сердцем дома, вырос в семье, где кухня считалась местом для прислуги.

Рамон проснулся, обнаружив себя в одиночестве в непривычной постели. Ему понадобилось какое-то мгновение, чтобы вспомнить, где он находится, и вновь пережить неприятное ощущение от воспоминаний о том, что, увидев его, жена почувствовала себя несчастной. Он лениво взглянул в окно, где занавеси плясали под напором холодного бриза, дувшего с океана и приносящего с собой сырой морской туман. Вставать совершенно не хотелось. Атмосфера в комнате была душной и давящей. Хотелось закутаться с головой в простыни и представить, что он где-то далеко на облаках, парящих над зоной тумана и страданий, плотной стеной окутавших стены этого дома. Он лежал, ощущая слабость в груди и подавляя в себе импульсивное желание встать, упаковать вещи и уехать.

Внезапно он услышал мягкие шаги дочери. Ощущение слабости превратилось в чувство вины, и он приподнялся в постели.

— Ты уже проснулся, папа? — спросила Федерика. Он увидел ожидание на ее лице и большие голубые глаза, смотревшие на него с надеждой. Она ступала тихо, будто считая, что он еще спит, и боясь его разбудить. Ее медленное приближение напоминало действия пугливой лани, не уверенной в том, что за зверь скрывается в постели — друг или враг. Рамон откинул покрывало, так что она могла ясно видеть, что он не спит. Ее лицо засияло и расплылось в широкой улыбке. — Я приготовила тебе завтрак, папа, — сказала она, и ее щеки засияли гордым румянцем. — А мы сможем пойти на берег, несмотря на туман?

— Мы можем отправиться на берег прямо сейчас, — сказал он, ощущая прилив бодрости при мысли о возможности поскорее выбраться из дома. — Мы возьмем с собой Расту. Ты ведь этого хочешь, не правда ли? А потом поедем в Качагуа.

— Мама сказала, что, когда мы доберемся до Качагуа, уже появится солнце, — доложила она, от нетерпения перескакивая с ноги на ногу.

Пока Рамон находился в ванной, Федерика сновала по комнате, раздвигая шторы и заправляя постель. Она привыкла убирать после матери, но та же процедура для отца доставляла ей больше удовольствия, поскольку в этом заключалась приятная новизна. Рамон терпеливо ел свой завтрак, чтобы доставить удовольствие дочери. Хэл тем временем уже покончил с едой и без особого шума играл в детской. Его интерес к поезду перевесил интерес к отцу, на которого он глядел с подозрением, подсознательно ощущая, как все маленькие дети, напряженную обстановку в доме. Элен сидела за столом, потягивая маленькими глотками черный кофе. Рамон обратил внимание на ее красные глаза и побледневшее лицо. Он вежливо улыбнулся ей, но не дождался ответной улыбки. Только когда появилась Федерика с тарелкой горячих круассанов, она выпрямилась и сделала попытку держаться так, как будто все было в порядке.