Город "Ё" - Глеб Шульпяков

В Москве. Архитектуры в городе, помимо древних храмов, нет. Старинные двухэтажные дома, обвитые балконами, во французском колониальном стиле, изуродованы азиатским бытом до неузнаваемости. Современные богатые отели представляют собой убогую, как в Москве башенки, стилизацию под древний стиль. Особое впечатление производит новая муниципальная застройка, жилье, эти приземистые каменные джунгли, коробки, перенаселенные муравейники. Стены таких домов как будто несут следы обстрелов, они изъедены дырами, трещинами. Однако это не Нулевые отверстия, это обычное воровство цемента. Его в процессе строительства не докладывают в бетон, отчего бетон становится хрупким. При сдаче такой дом выглядит идеально, но уже через несколько лет его словно поражает страшное кожное заболевание. Это начинается эрозия, разрушение. От сотрясений и напряжения — перенапряжения — в бетоне образуются дыры, поры. Влага, чья концентрация в сезон дождей немыслима, проникает к железному каркасу несущей конструкции и разъедает ее. Так что еще через пару лет такой дом стоит только на честном слове.

Сегодня я попросил Сована отвезти меня в деревню ткачей. Когда-то, давным-давно, в одном романе я прочитал фразу: «мы любили гонять на мотоцикле по деревне ткачей в Камбодже». Что это была за книга, не помню. Но фраза, сказанная с восторженным апломбом, засела в голове. Чтобы выгнать ее оттуда, следовало выкурить трубочку-другую — и найти эту деревню.

За городом путь лежал вдоль Меконга (Пномпень стоит на слиянии Меконга и его притока, реке Тонле Сап, которая в сезон дождей из-за разбухшего Меконга часто поворачивает в обратную сторону). Через полчаса мы свернули с трассы, пересекли пальмовую рощу. Под колесами пошла проселочная дорога. Ее красно-бурый цвет — в сочетании с зеленью пальм — это классическая цветовая гамма здешних мест. Палитра, которая навсегда въедается в сознание.

Меконг прятался за домишками, время от времени широкая вода мелькала в створе переулка — и исчезала снова. Только болотный запах говорил о том, что она рядом. Это была единственная улица на всю деревню или несколько деревень, не знаю. Они просто перетекали одна в другую, и пока мы ехали — десять, двадцать минут, — деревня не кончалась. Пока я наконец не услышал то, что искал.

Это был отдаленный стрекот, стук. По мере приближения он усиливался, становился громче и отчетливей — словно в деревне жили не люди, а огромные цикады. Так оно, в сущности, и вышло. Дома, стоявшие на сваях, скрывали под навесом десятки, сотни ткацких станков. Самих машин видно толком не было. Какие-то деревянные рамы мелькали там, в темноте. Двигались как перепонки. И звук, стук — деревянных поверхностей друг о друга. Вроде тысячи кастаньет, только суше. Он шел волнами, этот звук — ниоткуда. Подступал и накрывал с головой, а потом, как волна, отпускал, откатывал. И надвигался снова.

В сущности, мы не ехали, а плыли на волнах этого звука.

Без глушителя

Прощаясь, Сован спрашивает, когда я вернусь. Обещает встретить и отвезти на море. У него нет машины, он возьмет у друга. «Или друг отвезет». И я обещаю позвонить перед вылетом. При выходе на посадку меня тормозят: я забыл про сборы. Шесть долларов местный рейс, двадцать пять международный. Разумеется. Человек в таких странах платит за любое изменение состояния. Покой/движение, сон/явь, суша/воздух, день/ночь, холод/тепло, дурман/ясность, шум/тишина, жизнь/смерть — чтобы перейти в иное качество, нужно заплатить мзду. И ты платишь.

Тишина вообще самый большой дефицит в странах Юго-Восточной Азии. Лаос, Таиланд, Камбоджа — по сравнению с ними наша средняя полоса представляет собой гигантский резервуар тишины. Байкал, хранилище. Этой тишиной можно и нужно торговать, рано или поздно — так я думаю.

То, что тишина есть такой же товар, как вода, секс или марихуана, понимаешь именно здесь. Где 24 часа в сутки все дребезжит и грохочет. Трещит, хлопает. Где люди живут «без глушителя», буквально. Потому что на шумопонижающее оборудование у них просто нет денег. Да и смысла тратить нет тоже. Поскольку сами они к звуковым раздражителям абсолютно нечувствительны.

Город Сием Реп расположен в сорока минутах от столицы. Самолет винтовой, летит невысоко. В иллюминатор вплывает огромный мочевой пузырь озера Тонле Сап. Двадцать минут под тобой вода, гладь. Пресное море. Далеко за озером тянется зеленая нарезка полей, лес. Те самые леса, где нашли древний Ангкор.

Город «заточен» под туристов — других функций у него просто нет. Это и хорошо, и плохо. Хорошо: все необходимое, от аренды транспорта до интернет-кафе и мини-маркета, — под рукой. И неплохого качества, то есть чище и уютнее, чем в Пномпене. Плохо: все внимание местных жителей сфокусировано на тебе.

В аэропорту меня цепляет «малый» на мотобайке. Один доллар до гостиницы с прицелом на каждодневный извоз. Десятка, и он в вашем распоряжении с утра до ночи. Беспроигрышный вариант, поскольку до Ангкора восемь километров, сам древний город тоже раскидист, и без транспорта не обойдешься никак.

Мы тормозим на перекрестке, я достаю карту. «Вот гостиница, видишь?» Он печально возвращает карту. «Ну что, поехали?» Он молчит, жует губами. И я понимаю, что он просто не умеет читать карту. Не разбирается в них. Мне становится неловко, его — жалко. «Хорошо, хорошо! Прямо, и после второго моста направо!»

У входа в гостиницу он снова предлагает услуги. «Сегодня нет, позвоню завтра». Он печально качает головой: «Все говорят „позвоню-позвоню“. Никто не звонит».

«Ладно, хорошо, — я готов на все, лишь бы он не грустил. — Завтра в три, здесь».

В Москве. Их общая черта, водителей в Юго-Восточной Азии, — не знать, не читать карты. Я сталкивался с этим и в Бангкоке, интернациональном, казалось бы, мегаполисе, и в лаосских городах-селах. Бесполезное дело! Водитель будет кивать, делать вид, что изучает и понимает карту. Вернет ее с удовлетворенным видом. А потом повезет тебя совершенно в другую сторону. При том что схема улиц в небольших городах вроде Сием Репа или Вьентьяна элементарна, это регулярная сетка, и ничего сложного в планировке нет.

Гостиница, куда я въехал, оказалась выгороженным посреди города оазисом — что опять же не гарантировало звукоизоляции. Сейчас, например, утро, и когда я пишу эти заметки, слышу, как: 1) тарахтит невидимый, но хорошо слышимый трактор; 2) стучит по жести молоток или несколько; 3) перекликаются голоса; 4) шуршит по бетону веник; 5) зудит чья-то холодильная камера; б) дребезжит мой кондиционер; 7) играет Ламбада; 8) кричит, как заводная, птица; 9) журчит вода и 10) лает собака.

Я выхожу на улицу, беру в прокате велосипед. И все тут же становится на свои места. Ни прогулка, ни поездка на машине в таких городах не способны дать эффекта совпадения. Для пешехода такие города чересчур детальны. Навязчивы подробностями. А из окна машины, наоборот, все слишком смазано. Только велосипед сообщает истинный масштаб, рифмует тебя — с ним. Дает относительную свободу, которая состоит для меня в ощущении: ты стал другим. Перестал быть собой, стал невидимым — для себя. Превратился.

Ангкор: гора-пещера

При виде Ангкора сомнений не остается: такое могли соорудить только абсолютные маньяки. Это не храм, это жилище бога. Его пятизвездочный дворец, капище и усыпальница одновременно.

Территория древнего города огромна и сопоставима с Москвой в пределах Садового. Смещение смыслов начинается при въезде. Панораму открывают элегические пруды в духе подмосковных, но вместо усадьбы над пальмами торчит элеватор, цементный завод, ракетная установка, не знаю. При входе на территорию видно, что храмовый комплекс Ангкор-Ват начертан строго по линейке и напоминает геометрию Версаля или Петергофа, которые тысячу лет пролежали на дне моря, покрылись каменными моллюсками.

И уже в таком виде всплыли.

…Камбоджа — страна равнинная, плоская. Заливаемая в сезон дождей реками. Любая возвышенность — холм, кочка — имеет здесь стратегическое, сакральное значение. Слово «пном», которое есть во многих топонимах, буквально и означает «холм», «горка». Место, где можно поставить храм и жить в пещере, где тишина и прохладно. Ангкор и есть рукотворная, каменная гора-пещера. Абсолютно буддийское сочетание, если вдуматься — несмотря на то что построен храм для богов Индии, их анклава. В нем ноль архитектуры — в том смысле, что пустота не преобразуется с помощью физики в пространство, а внешнее остается внешним и ничего не говорит о содержании. Ноль, потому что Ангкор — это искусственный камень, превращенный в скульптуру. Внутри которой прорезаны залы и галереи, ходы и выходы. И в этом смысле Ангкор удивительно антропоморфен, подражает человеку. Чья внешность тоже ведь ничего не говорит о том, что у него под эпидермой.