Сломанный образ - Александр Константинович Эганян

– Со мной, – ответил отец Даниил и повёл девушку в дальний угол храма.

Я пока решил ещё раз осмотреть иконы: Троицу, Владимирскую Богоматерь, Нерукотворного Спаса и многие другие, о которых я узнал пару часов назад. Все они наблюдали за мной и снабжали своеобразной энергией. Думаю, что и самый неверующий человек пристально бы разглядывал эти Божьи образы.

Они постарались отойти подальше, но мне кое-что было слышно:

– Чем я могу вам помочь? – обратился священник.

– Не знаю… Я не знаю, зачем я сюда пришла и чем вы можете мне помочь. У меня… У меня умер ребёнок, – захлёбываясь, проговорила девушка. – Какое мучительное ощущение, когда из тебя достают мёртвого ребёнка… Мёртвого, – тут девушка начала рыдать во весь голос, а я пытался не смотреть на это. – За пару часов до схваток я ещё ощущала громкое и беспечное биение сердца моего сына. Всё шло так, как я читала в книгах, как это слышала от подруг. Но когда акушеры начали вытаскивать ребёнка, я увидела в их глазах страх и тревогу. И я тут же начала кричать: «Что случилось? Что-о?» Но так и не получила ответ, они унесли его. Моего, – с трудом излагала девушка, – моего малыша, маленького малыша. После этого мне всё-таки дали его увидеть. Его глаза так и не открылись, не увидели света. Этот сморщенный румяный человечек не прожил и минуты. Боже! – закричала девушка, упав на колени. – За что мне это? За что?

Отец Даниил молчал. Как же в нём сохранялась эта концентрация, которая не давала заполнить его глаза слезами? А по моей щеке они уже начали сползать, и я, чтобы священник и девушка этого не заметили, повернулся к ним спиной и взглянул на люстру в виде обода колеса.

– Пойдёмте, – произнёс священник, и они зашагали. Услышав, как захлопнулась дверь, я обернулся. Они зашли в ту комнату, в которой я переодевался.

Не прошло и пяти минут, как девушка в сопровождении отца Даниила вышла. Ей стало легче, и лицо её приобрело всё ту же сдержанность, которая была уже при первом появлении в храме. Как? Как он это сделал? Она попрощалась с отцом, и я тут же подошёл к нему и повторил всё, что меня волновало на тот момент:

– Как вы её успокоили?

– О-ох, – вымолвил священник. – Вам ещё предстоит узнать много хитростей. Этот случай произошёл с ней ещё два года назад, и она уже в четвёртый раз сюда приходит, рассказывая каждый раз одно и то же. Просто ей нужны деньги.

– Деньги? – произнёс я, чтобы убедиться в услышанном.

– Да, деньги, – повторил он. – Она рассталась со своим молодым человеком ещё во время беременности. И теперь работает простой уборщицей в каком-то торговом центре. Я всегда ей стараюсь максимально помочь. Но были рассказы ещё более драматичные. И если вы всё-таки надумаете остаться тут, то вам придётся пропустить много бед и горя через себя, и самое главное – облегчить их печаль.

Я внимательно выслушал и сказал:

– Безусловно, я останусь в церкви. Но позволите мне сейчас поехать домой? Мне надо немного усвоить это всё.

– Да, конечно. Отдохните, и я завтра буду ждать вас.

– Спасибо.

Я поехал к реке. А куда я мог ещё поехать? Мой дом давил бы на меня, не давая поразмыслить и уйти в себя.

Пустой

Музыка громко играет в наушниках Марка, и он ничего не слышит, что происходит вокруг него самого. А хотел ли он что-либо слышать?

– Сколько раз я должна крикнуть, чтобы ты пошёл на ужин? – произнесла его мама, и он от неожиданного прикосновения испугался и немного отдёрнулся к стенке. Это прикосновение было морозным, но его невозможно описать тем людям, которые получают хоть какое-то тепло от своих близких. Одно только касание может выразить отношение к человеку, помочь избавиться от проблем, забыть обо всём на свете, да и просто почувствовать себя своим.

У Марка есть мама, папа и старший брат. Казалось, эти люди должны проявлять хоть какие-то чувства и эмоции по отношении к нему. Марку никогда не говорили доброе утро, не желали спокойной ночи. Такие вещи казались ему чуждыми, но, когда он наблюдает за одноклассниками, которых каждый день встречают из школы, обнимают, целуют, у него внутри всё сжимается и превращается в тяжёлый камень одиночества. Самому этот камень не сдвинуть, нужны люди, которые окажут помощь, но никто не хотел прилагать усилия, даже самые близкие люди.

Марк сел за стол, у которого уже расположились члены его семьи, и начал кушать, не снимая наушники.

– Сними-ка наушники, сынок, – проговорил отец. – В своей комнате можешь сколько угодно в них находиться, но тут я тебе этого не позволю.

Марк снял эти пластмассовые провода и продолжил ужинать. Всех всегда интересовал только один вопрос: что играет у него в наушниках. Но никто не знал, что он надевает наушники не ради прослушивания музыки, а ради ухода из действительности, которая поглощает его, причиняя самую ужасную боль, боль от одиночества. Одинокий человек напоминает прекрасную розу, оставленную в вазе без воды. Эта роза чувствует, как её насыщенно зелёная ветка начинает чернеть, а бархатные лепестки потихоньку падать. Она ждёт, когда кто-то придёт и нальёт хоть пару капель воды, но никто не приходит. Она беспомощно погибает, опустив свой некогда прекрасный цветок вниз.

Его старший брат испытывал неприязнь к нему и даже не пытался это отрицать. Вся мимика брата строилась на ехидной улыбке и недоверчивом взгляде по отношению к Марку. Братская любовь, наверное, самая крепкая, но Марк за свои семнадцать лет так и не смог ощутить её или хотя бы почувствовать хоть какую-то заботу.

Что касается родителей, то история тут точно такая же, кроме одной вещи – взгляда. Родители смотрели на своего младшего сына с некоторой жалостью и безысходностью, будто бы это не их ребёнок. Поэтому Марк каждый день задавался простым, но больным вопросом: «Почему?» Он действительно не мог этого понять, ведь когда все в мире отворачиваются от тебя, и даже самые близкие люди, то невольно в голову приходят абсолютно разные мысли и порой такие, что вызвали бы страх у окружающих. Марк держал всё в себе, держал ту боль, которая разъедала его изнутри. Он боялся попросту заглянуть в зеркало, так как ему казалось, что увидит испуг и тревогу в своих глазах. После ужина Марк сразу же направился к себе. Но в то время, когда все кушали в