Омар Хайям - Шамиль Султанов

Ибрагим внимательно и настороженно слушал Омара.

— Я увлекся Птолемеем, — продолжал юноша. — Мне казалось, его учение наиболее приемлемо разумом. Зачем блуждать в бесплодной пустыне сомнений? Что может быть стройнее его системы!

Но состояние удовлетворенности скоро вновь меня покинуло. Неужели мы и наша Земля есть центр мироздания? Посмотри на звезды в ясную ночь. Их тысячи и тысячи. Поднимись на самый высокий минарет, на верхушку горы. Они не стали ни ближе, ни дальше. Впрочем, мне кажется, они настолько далеки, что наш ограниченный разум не может представить это расстояние. Но это не суть важно. Важно другое. Не кажется ли и наша Земля для этих звезд ничтожной песчинкой, сверкающей в безбрежном небесном океане? Если принять эту точку зрения, то получается, что и на звездах возможны существа, подобные нам. Подумай, отец: почему именно Земля, а не Венера, Меркурий, Сатурн или другие планеты являются осью в той колеснице, которую запустил творец. Я думаю, Архимед и Бируни находятся ближе к истине, нежели Птолемей. И вот я вплотную подошел к своему собственному открытию. Как-то я обратил внимание на свою руку и увидел на ней много коричневых пятен. Их, наверное, больше десятка, а то и двух. Мать говорит, что они называются родимыми пятнами. И они ведь есть у многих людей. Сначала-то я был твердо убежден, что каждое пятнышко — это звезда. (Роднички на теле очень похожи на небесные серебряные россыпи — есть помельче, есть покрупнее.) И запечатленные на теле человека, они фиксировали положение небесных светил в день его появления на свет. Теперь я смотрю на это несколько иначе. Впрочем, спрошу сначала тебя: ты не задумывался: зачем у человека родимые пятна, если они ни для чего не нужны? Носом мы дышим, языком говорим, зубами разжевываем пищу, кожа предохраняет наши внутренние органы, а для чего родимые пятна?

— Не знаю… На все воля Аллаха.

— Воля Аллаха? Воля Аллаха… Да, да, как хорошо ты это сказал. Воля Аллаха столь мудра, а забота о верующих столь беспредельна, что он оставил на наших телах систему расположения звезд, по которой мы можем найти своих ближайших соседей, братьев по разуму и даже, наверное, по крови. Мы — такая же звезда на небесном своде, как все остальные…

— Этого не может быть! — невольно вскрикнул палаточник.

В словах Омара малограмотный палаточник почувствовал крамолу. Выходит, миров, подобных нашему, может быть сколько угодно. А ведь в Коране записано, и именно об этом говорил вчера в своей пятничной проповеди имам, что есть только два мира: мир тлена и потусторонний, вечный мир. А если следовать рассуждениям Омара, их может быть неисчислимое количество.

Любознательный Омар Хайям стремился проникнуть в суть вещей, одинаково прилежно изучал логику, естественные науки, очень увлекался астрономией, геометрией и алгеброй, а также богословскими науками. («Если столько людей, озабоченных спасением своей души, ищут пути к богу через познание его, значит, Истина — в Книге книг, божественном откровении».) За особое прилежание учитель назначил его своим помощником (мустамли). Задача Омара заключалась в том, чтобы, сидя на небольшом возвышении, следить за тишиной в аудитории и передавать слова учителя сидящим далеко.

Учитель мог начинать с чтения Корана и «разночтений», затем переходил к изречениям пророка и лишь после этого непосредственно к той части энциклопедии «Братьев чистоты», которая изучалась в данное время. И если встречались затруднения, малоупотребительные выражения, учитель объяснял их, растолковывал и спрашивал своих слушателей об их значении. Ученики имели право во время занятий вставать и задавать вопросы. Завершалось преподавание опять-таки молитвой, предваряемой словом «куму» — «встаньте».

Недолго пребывал Омар в роли мустамли. Надоедает. Унизительно. Чувствуешь в себе какую-то ущербность, изо дня в день повторяя одни и те же никому не нужные формулы приветствия. И потом на такую роль все-таки больше подходит человек иного склада, чем не по годам гордый и честолюбивый Омар.

Обучаясь в медресе, основанном в 1027 году аль-Ис-фараини, Хайям не мог не слышать о почете, окружавшем его основателя. Несмотря на то, что ашариты, к числу которых принадлежал знаменитый ученый, жестоко преследовались при Тогрул-беке, имя Исфараини было популярно. Он первым среди ученых Нишапура получил титул «рукн ад-дин» — «столп религии». Тогда входило в обыкновение придумывание все более пышных новых титулов представителям науки и богословам. Возник сначала как почетное прозвище, но ставший потом столь важным титул «шейх аль-ислам». Его присваивали ведущим богословам. Несомненно, что и молодой Хайям отдавал немало времени Корану. Молодость тщеславна, и кто знает — возможно, что в мыслях он как бы примеривал на себя почетные звания знатоков «слова Аллаха». Кроме того, в его увлечении богословием должны были сказать решающее слово воспитание, соответствующее окружение и историческая обстановка, личные качества молодого нишапурца: ум, прекрасная память (уже в почтительном возрасте Хайям мог по памяти цитировать любое место из Корана, привести «разночтения» и при этом отдать предпочтение одному из вариантов, использовав для этого веские аргументы). Почетное прозвище «Гияс ад-дин» — «Помощь веры», полученное позднее, свидетельствует о том, что на поприще богословия ему удалось достичь немалых успехов.

Но это будет потом. А сейчас он еще учится. Наблюдает. Сомневается. Мыслит. О том, какой престиж имела в то время наука, говорит такой факт. Лексикологу аль-Джаухари его работа вскружила голову. Продиктовав свой словарь до буквы «дад», он отправился в старую мечеть Нишапура, взобрался на крышу мечети и закричал: «Эй вы, люди! Я сделал в сей жизни нечто такое, чего не удавалось еще ни одному человеку, а теперь я намереваюсь сделать и для потусторонней жизни нечто такое, чего еще никто не сделал». Он снял с петель обе створки двери, привязал их веревкой к рукам, а затем, поднявшись на самый высокий выступ мечети, вознамерился совершить полет. Собравшаяся внизу толпа спорила. Одни утверждали, что несчастный сейчас грохнется на землю. Другие говорили, что от его праведных трудов на него снизошла божья благодать и сейчас он взлетит подобно птице, Аль-Джаухари ступил вперед и… полетев вниз, упал и разбился насмерть.

Произошло это в 1000 году, и трудно заподозрить, что Хайям не знал эту историю. Примечательно то, что здесь причудливо переплелись два начала: глубокое убеждение в том, что люди науки — это богоугодные люди, вера в то, что Аллах справедлив, всемогущ и воздает рабам своим по их заслугам.

Может возникнуть вопрос: замечательный труд кружка «Ихван ас-сафа» основан на титанической мысли и философии великих греков древности, но неужели благодатная земля Востока не вырастила собственных оригинальных мыслителей или углубленных разработчиков философских, математических, астрономических, медицинских наук? Чтобы ответить на этот вопрос, заглянем в так и не погруженные на верблюдов тюки с книгами ас-Сахиба. Здесь, конечно же, Аристотель, Платон, Плотин, а вот другие имена. История сохранила многие труды ученых Востока, предшественников Омара Хайяма.

Обернув в холщовую тряпку, нес Омар домой купленные у букиниста на базаре или взятые в библиотеке книги своих великих земляков. Там наверняка был Абу-Али Ибн-Хайсан, известный на Западе как Альхазен. Его труды по оптике изучал весь цивилизованный мир средних веков. А в своих комментариях к «Началам» Евклида он рассматривает и теорию параллельных линий, которая потом привлечет и Хайяма.

Разес и Абубатер. Под этими именами знали в Европе «Отца ятрохимии», то есть химии лекарств, основоположника восточной медицины, уроженца Хорасана Абу-бакра Мухаммада ибн Закария Рази (855—923), автора «Объемлющей книги» и «Книги Мансура» по медицине и химии.

Судя по оставленным трудам, Хайям несомненно был знаком с работами еще более далекого предшественника — Мухаммада ибн Мусы Хорезми (780—850), потомка зороастрийских жрецов-магов (поэтому его еще называли «маджуси» — маг). Около двадцати лет он жил и творил при дворе багдадского халифа Мамуна. Покровительство, которое тот ему оказывал, позволяло не думать о хлебе насущном, полностью отдаться науке. Как видно из его имени, он уроженец Хорезма (кстати, от аль-Хорезми позже произошло «алгоризмус» и «алгоритмус», что потом привело к возникновению слова «алгоритм»). Ему удалось впервые познакомить арабский мир с достижениями среднеазиатской и тесно связанной с ней индийской математики. Десятичную систему счисления, принятую сейчас во всем мире, благодаря его трактату «Китаб аль-джам ва-л-тафрин би хисаб аль-Хинд» — «Книга сложения и вычитания по исчислению индийцев» — до сих пор благодаря ему называют арабской, хотя, как это даже видно из названия, она заимствована у индийских ученых. Другая работа, «Аль-китаб аль-мухтасар фи хисаб аль-джабр ва-л-мукабала» — «Краткая книга об исчислении алджабры и алмукабалы», посвящена алгебре. Эти работы были переведены на латинский язык и легли в основу развития алгебры и арифметики в Западной Европе. Хорезми оставил также сочинения по астрономии и географии.