Мой блог - Дмитрий Юрьевич Игуменцев

с трудом чувствовала его, все больше печалилась и чувствовала себя одиноко. Он же бился, сражался с дождем, покупал билет на самолет и летел к ней, повторяя как заклинание слова, что скучает, обнимает ее, свое солнышко. Он целовал ее глаза, вбирая в себя, ее слезинки. Он плакал вместе с ней, считая, что слезы как дождь смоют все плохое, грусть, печаль. Слезы они как дождь когда-нибудь кончатся. Он летел над землей и мысленно грел ее, водил пальцами по ее ладони. Он беспокоился и волновался за нее. Она теряла силы и чувствовала себя хмельной. Он не переставал ей говорить, что постоянно думает и днем, и ночью о ней. Она дождалась его, но заболела. Он прилетел и стал лечить ее любовью и заботой. Он грел ей чай, намазывал для нее хлеб малиновым вареньем. Он парил ей ножки, массировал и целовал ступни и каждый пальчик. Она же в ответ сияла как солнышко.

В душе

Он влюбился в ее черные волосы,

В ее стройный, изящный стан.

Он ее из тысяч узнал по голосу,

По улыбке, по нежным словам.

Он без ума влюбился в нее. В ее мысли, в ее слова, в ее фигуру, темный силуэт на фоне ярко освещенного окна. Он бредил ею днем и ночью. Искал в прохожих, незнакомках похожие черты. Вдруг она ему повстречается, ворвется в реальность как весна. Подойдет тихонько сзади, закроет глаза, чтобы он догадался, кто пришел. Для него не было проще задания, чем узнать ее, свою душу, и эту мелодию, что всегда напевало ее сердце. Она была для него его весной, летом, осенью и зимой. Она была хозяйкой его событий, рисовала картину. Он же радостно шел за ней. Она же целовала его в самый краешек губ, гладила пальчиками по щеке и смотрела в глаза взглядом, наполненным морем, где штиль и шторм, две половинки ее. Она была повелительницей на его планете чувств. Он касался ее шеи и плеч, дышал ее волосами, где жили ветер и страсть. Они терлись кончиками носиков как два голубка и смеялись, почувствовав запах весны. Он следовал за ее руками. Если она прижимала их к сердцу, то и он прижимался вслед за ними к ее комочку волнительно бьющемуся в груди. Оно словно бы птица, небольшое, но очень отважное. Она раскидывала руки в стороны, он тут же становился ее крыльями. Она касалась обнаженной груди, следовала по телу вниз, он везде и всюду жаркими поцелуями шел за ее пальцами, рождая в ее теле трепет и дрожь. Она хотела, чтобы остального мира не было, хотела, чтобы он спрятал ее и закрыл собою. Она видела окно и ветер, что врывается из форточки и колышет занавески. Он быстро откликался на ее просьбы. Он хотел, чтобы они стали единым целым, перемешались друг с другом, чтобы не понятно было, где кто, и никто не смог отделить одного от другого. Чтобы она стала им, а он стал ею. Они запирались на несколько дней в комнате, задергивали шторы и не вылезали из постели ни днем, ни ночью. Они закрывались от всего мира прозрачным балдахином и наслаждались друг другом, любили до беспамятства. Они, не размыкая поцелуя, шли вместе в душ. Ими правила тихая нежность. Им было все равно в одежде они или нет. Теплая вода струйками стекала по ее черным волосам, по шее, по плечам, по тоненькой футболке. Ткань намокая, обнажала ее грудь. Ему нравилось, когда она раздевала его, скидывала прочь мокрую рубашку. Они страстно целовали друг друга. Он хотел ее всю от кончиков волос до мыслей, парящих где-то там, высоко. Хотел присвоить ее себе всю. Он был жадный до нее. Она была его безоговорочно и окончательно.

Художник и натурщица

Он давно хотел этого. Сама мысль возбуждала и волновала воображение. Как и что будет с его затеей? Он хотел нарисовать ее обнаженной. Прикасаться к ее совершенному телу не руками, а взглядом, на расстоянии. Вместо сотен поцелуев, ласкать кистью образ на холсте. Он неистово жаждал выразить в рисунке то безумное желание обнять ее и овладеть ею. Страсть рвалась наружу. Он представлял себе все ее изгибы, грудь, шея, бедра. Алые губы, пронзительный взгляд в обрамлении выразительных ресниц и бровей. Загорелая кожа и черная как смоль копна волос. А вокруг сотни мазков ярко-красным, оранжевым, желтым. У него было все для этого. Кисти, палитра, холст и огромная комната с небрежно накрытой одеялом кроватью у стены. Он наточил карандаши, чтобы наметить контуры, налил крепкого кофе. Осталось только одно, самое главное, чтобы она решилась и пришла к нему.

Раздался звонок. Он открыл дверь. Она вошла тихо, молча, смело, словно кошка в свой дом. Она прошла в комнату. Он последовал за ней. Сердце его стучало как заведенный мотор суперкара. Так громко и неистово, что ему казалось, будто она слышит его биение. Между ними было расстояние. Она молча, не отрываясь, смотрела ему в глаза, расстегивая пуговицы на платье. Они осознали мысли друг друга, мысли, устремленные к единой цели – сексу души. Ее платье скользнуло по телу и упало на пол. Под ним на ней ничего не было. Кивком головы он велел ей расположиться на кровати. На самом краю, на белоснежной постели она замерла, приняв вызывающе-соблазнительную позу. Лишь только остро торчащие соски выдавали кипевшее у нее внутри возбуждение.

Он хотел закурить, чтобы обрести хладнокровие, но сдержался. Дым был лишним в их идеальном танце, сложенном из красок, эротики и чувств. Он взял в руки карандаш и стал наносить контуры. Он всегда начинал с глаз, ибо считал, что стоит уловить их выражение и весь рисунок дальше получится легко, сам собой. О! Как было непросто смотреть в эти глаза. Пронзительные, яркие, наполненные страстью. Ее брови, ресницы, скулы, подбородок, шея. На белом полотне она становилась все более осязаемой, она словно проявлялась постепенно сквозь туман. А дальше идеальный изгиб шеи, плечи, обнаженная грудь. Так часто дышащая, чуть вздернутая вверх. Ему казалось, что он видит, как в ней ярким рубином, бьется сердце. А потом осиная талия, втянутый живот. И о боже! Восхитительные бедра. Нога одна на другой. Дальше, внутрь нее пока нельзя. Она улыбнулась, видя его смущение. Набросок был готов. Ему стало жарко. Он снял футболку и принялся наносить краску. Она поднялась и подошла к нему, мягко, неслышно как кошка. Такая