По ту сторону вселенной - Александр Плонский

— Человеческие чувства, характеры, убеждения нивелированы. Среди людей почти не осталось по-настоящему добрых, хотя нет и злодеев. Ни смельчаков, ни трусов! В основе любого поступка — рациональность. Все подчинено компьютерным расчетам, и любовь тоже!

Ей бросилось в глаза, что Председатель вздрогнул. Это прибавило уверенности.

— Машины, машины, машины… — с напором продолжала Джонамо. — Ах, они такие безотказные, такие безошибочные и всемогущие! Что бы делало человечество, не будь их! Спросите любого: «Способны ли вы совершить подвиг?» — наверняка услышите в ответ: «А зачем? Ведь есть же роботы!» Председатель заговорил с неожиданной твердостью, точно слова Джонамо возымели обратное действие.

— Вы слишком молоды, чтобы правильно судить об этом. Сколько выстрадали люди за свою полную потрясений историю! Рисковать их сегодняшним благополучием никто не имеет права. Из сказанного вами можно сделать вывод, что устранение войн, болезней, классовой и национальной розни было ошибкой.

Что безотказные машины в пределе своем вредоносны. Но это же абсурд!

— Не нужно истолковывать мои слова превратно, — запротестовала Джонамо. — Я имела в виду другое. Нельзя допустить, чтобы техническая цивилизация уничтожила духовные ценности и само представление о прекрасном. Что есть прогресс? Только ли развитие техники? Только ли рост благосостояния? А человек, о его духовном величии вы позаботились? При вашем попустительстве он все более превращается в бездумного потребителя!

— Постойте, — поразился Председатель. — Вы знакомы с теорией дисбаланса?

— Первый раз слышу.

— А имя Стром вам о чем-нибудь говорит?

— Ровным счетом ни о чем. Кто он?

— Что-то невероятное… — прошептал Председатель, так и не ответив на вопрос.

Он был ошеломлен. Люди, находившиеся на противоположных полюсах — науки и искусства, — даже не знавшие друг друга, каждый по-своему говорили об одном и том же!

Человек без имени — Председатель Всемирного Форума — склонился к Джонамо и бережно коснулся ее руки.

— Какие холодные у вас пальцы… И какие тонкие…

— Так что вы от меня хотите?

— Не знаю. Пока ничего не знаю. Мне нужно время, чтобы осмыслить наш разговор. Мы его еще продолжим…

Когда через месяц Председатель пожелал встретиться с Джонамо вновь, оказалось, что ее нет на Мире.

13. Сумерки богов

Обдумав слова Председателя, Джонамо распознала в них искреннее беспокойство за судьбу человечества. И в этом они были, бесспорно, не противниками, а единомышленниками, только одну и ту же цель трактовали по-разному. Кто же из них прав?

В эти дни она с еще большим вдохновением предавалась музыке. Ее игра становилась все более раскованной, импровизационной, психологически отточенной. И не Джонамо исполняла музыку, а музыка исторгалась из ее души, все чаще минуя сознание.

При первом прикосновении к клавишам пианистка переставала принадлежать себе. Она не ведала, что именно будет играть, да и не было у нее разученных, повторяющихся хотя бы единожды вещей. Джонамо даже не прислушивалась к звукам, они лились сами собой. Перед ней раскрывался совершенно особый, не имеющий обыденных аналогов чувственный мир с неожиданными, глубокими, полными дотоле неразгаданного смысла образами. И смысл этот становился ей ясен, обогащал ее высшей мудростью.

Разговор с Председателем еще более обострил и без того феноменальную способность восприятия рожденных музыкой образов. А может, не рожденных самой музыкой, лишь познанных через ее посредство?

— Ты губишь себя, доченька, — вес сильнее тревожилась мать. — Посмотри, как похудела, светишься словно облачко на закате, на глазах таешь!

И Джонамо, действительно, достигла такого творческого накала, за который расплачиваются жизнью…

В тот памятный вечер она испытывала необычайный, даже для последних дней, подъем. Не слыша аплодисментов, прошла к роялю, замерла над клавиатурой, и… огромный, страшный, чужой мир разверзнулся перед нею. Пепельно-серое, низкое нависшее небо. Буйно и беспорядочно разросшиеся кустарники. Местами сквозь нагромождение побегов проступают оплавленные остовы зданий.

Запустение, холод небытия во всем…

А на первом плане — прекрасное женское лицо с насмешливыми и одновременно грустными зеленоватыми глазами… Ореол русых волос… Непривычно начертанный профиль… Во взгляде мольба о помощи…

Тысячами человеческих голосов пел рояль. Вопль отчаяния потряс слушателей…

Рояль замолк, Джонамо встала, незряче взглянула в наливающийся светом зал и упала без чувств.

— Милая моя Джонамо, — сказал доктор Нилс, окончив осмотр, — ваши силы… не беспредельны. Энн права, так можно погубить себя. И я хорош, оставил вас без присмотра. Никогда себе этого не прощу, хе-хе… Впрочем, ничего страшного. Обыкновенное истощение нервной системы. Вам сейчас не лекарства нужны, а отдых. Отправляйтесь-ка на Утопию… Годик-другой, и все как рукой снимет!

«Как, отказаться от борьбы?» — была первая ее реакция. Потом настала пора раздумий. Перед глазами то и дело возникала планета-призрак. Ею мог стать и Мир… Неужели прав Председатель, и не напрасно сама мысль о ломке проверенного на благополучие, испытанного на общественную стабильность, устоявшегося эволюционного алгоритма кажется ему невыносимо, возмутительно, кошмарно дерзкой?

«Он прав, а я не права?» Председатель упомянул теорию дисбаланса. Нужно немедленно познакомиться с ней!

Увы, вскоре Джонамо поняла, что одной лишь компьютерной грамотности недостаточно. Необходимы не внешние, вернее, не только внешние, но и внутренние, собственные знания. А их нет. Оказывается, не все можно получить через информ. Для теории дисбаланса не нашлось места в микроблоках информационного центра. Видимо, компьютеры не сочли ее достойной внимания, отнесли к числу лженаук.

Сам же футуролог Стром на Утопии…

И тогда она решилась отправиться туда — якобы для отдыха, как настоятельно советовал доктор Нилс, а на самом деле к Строму.

Нет, Джонамо не признала себя побежденной. Была уверена, что вскоре вернется на Мир и доведет до конца свою миссию. Она нужна людям, и ничто не отторгнет ее от них!

Как ни странно, путешествие на звездолете не оставило впечатлений. Разве что запомнились тягостные перегрузки при разгоне, плач женщины в соседнем ложементе, безжизненные стеклышки звезд в черноте иллюминаторов…

Стром выглядел человеком, сотканным из противоречий. Едкий, брюзгливый, с резкими перепадами настроения, но в то же время — это выяснилось далеко не сразу — тонко и глубоко чувствующий. Принял он ее, успевшую привыкнуть к общему преклонению, с оскорбительным безразличием, которое даже не пытался замаскировать элементарной вежливостью.

Первым побуждением Джонамо было хлопнуть дверью и никогда больше не унижаться перед этим полным самомнения, обозленным на всех человеком. Но сдержалась. Ради своего великого дела она могла стерпеть и унижение. Пришла к Строму вновь. Еще и еще, пока тот наконец не смягчился.

А потом они убедились в общности взглядов и сделались друзьями. Позднее к ним присоединился Игин. Они, точно биссектрисы треугольника, идя с трех сторон, встретились в одной точке…

— Зачем вам это, Игин?

— Странный вопрос, Стром. Не могу без дела, вот и все!

Они разговаривали вполголоса, стараясь не отвлекать Джонамо.

Напрасная предосторожность: музыка перенесла ее на далекий, родной, живущий благополучной, но бездуховной жизнью Мир.

— Это не дело, а игра. Вот у нее, — Стром кивнул на Джонамо, — не игра, а дело. Не примите просто за каламбур. Так оно и есть. А вы… Нашли себе забаву — компьютер высшего интеллектуального уровня. И торопитесь поиграть.

— Как вам не совестно, — огорчился Игин. — Вы же один из крупнейших футурологов планеты!

— Какую планету изволили упомянуть?

— Мир. Слышали о такой?

— Да уж наслышан. А вот вы забыли, где находитесь. И зря. Когда-то я, действительно, охранял будущее. Чересчур хорошо охранял. Потому и здесь.

Бывший футуролог Стром, разрешите представиться.

Его васильковой синевы глаза приобрели стальной оттенок, ноздри раздувались, скулы заострились еще больше.

— Напрасно волнуетесь, я не хотел вас обидеть, — примирительно проговорил Игин.

— В утешениях не нуждаюсь! Все мы здесь бывшие, не один я. Не больно-то задавайтесь, бывший управитель! Привыкайте к своему новому положению!

— Ну нет, не привыкну. Злой вы человек, Стром. Жалите в самое больное место!

— Это правда, я зол. На ваш дурацкий оптимизм, на себя, на всех!

— И на Джонамо?

Взгляд Строма потеплел, голос едва заметно дрогнул.