Восхождение - Александр Петров

Князь же после благополучного утоления очередного приступа голода устраивает мне форменный допрос в стиле первого отдела. Затем признается, что видел меня в коридорах главка, на трибунах собраний и даже однажды удостоился чести стоять за мной в очереди в главковском буфете на третьем этаже, где я, оказывается, изволил кушать копченую семгу с корнюшонами и картофелем-фри. Я вежливо выражаю восхищение его блестящей памятью.

После его признаний о посещениях храма по воскресеньям, я по простоте душевной вопрошаю, как удается ему совмещать ежедневные застолья с покаянием. Собеседник наставительно улыбается, отечески треплет меня по плечу и миролюбиво произносит:

– Господь милостив, Димочка, в старости покаемся.

На прощание наш гостеприимный хозяин радует нас с Никитовичем тем, что ему оч-чень понравилось у нас на объекте. Поэтому он будет навещать нас ежемесячно. Так что наша готовность к ответным действиям должна быть, как у ракетных войск стратегического назначения.

Дуня

Заказчик подвозит меня к общежитию. С любопытством рассматривает облупленный фасад, непривычную «экспериментальную» архитектуру, за которую кто-то получил госпремию. Шутит по поводу трех блоков: юноши – семейные – девушки. Затем как бы между прочим, вставляет коварную фразу:

– Давай мы тебе из строительного фонда в нашем доме квартирку выделим.

– Ты же знаешь, кто этот фонд распределяет, – киваю сокрушенно головой.

– Мое слово там не последнее, – надувает щеки Никитович.

– … Все равно, на время строительства твое горло будет у меня вот здесь, – открыто улыбаясь, сжимаю свою ладонь в кулак. При этом заказчик кашляет и потирает кадык. Что поделаешь, дорогой, на том стоит и держится наш участок.

Плетусь в свою комнату, мечтая только об одном: скорее принять горячую ванну и зарыться в постель. Но не тут-то было: в комнате гостья. Удивительно красивая молодая женщина в грубом, хоть и видно что «от Диора», свитере и длинной, тоже не с оптовки, юбке. Сидит перед телевизором и смотрит на мелькающий экран. Уверен, если спросить ее, про что она смотрит, вряд ли сможет объяснить. С тем же успехом она будет смотреть на картину, в окно или, скажем, на стену.

Откуда мне это известно? Из опыта. Из личного опыта. Это моя жена. За многие годы исследования этого неземного существа, мне не удалось и шагу сделать в направлении ее познания.

Моя Дуня – именно так ее имя записано в паспорте – личность сама в себе. Она никому не принадлежит, никому не открывается, ни перед кем не отчитывается в своих действиях. Этому способствует и ее профессия – она свободная художница. Работает на дому, не имея постоянного места, и там, где приткнется, там и малюет. Продает свои произведения на вернисажах сама. И там стоит одна, сама по себе, несмотря на шумное окружение разбитных коллег. Картины ее такие же, как она: разноцветные прозрачные облака, тонкие необязательные линии, в которых угадываются очертания знакомых предметов, хотя и тут уверенности ни в чем быть не может…

Впрочем, есть у нее какие-то постоянные покупатели, которые приходят, молча берут картины, также молча расплачиваются и уходят. Кто-то из них устраивает даже персональные выставки Дуни. Только она туда не ходит: не интересно. Я однажды посетил одну такую выставку. Кто-то узнал, что я муж таинственной затворницы, – и мне пришлось давать интервью, отвечать на вопросы… Помнится, я с испугу напустил мистического туману, что всех вполне удовлетворило.

Жить с такой женщиной… по-разному. В минуты голода, когда дома из съестного только консервы – мне бывает грустно. Хотя справедливости ради обязан отметить, что и она сама питается кое-как: бутербродики, салаты из универсама, чай с печеньями. Ей, например, ничего не стоит солидным гостям принести из холодильника квашеную капусту в полиэтиленовом пакете, залить при них внутрь майонез, потрясти, как в шейкере и предложить гостям вместе с единственной немытой ложкой.

Так же печаль посещает меня нежданно при обнаружении полного отсутствия стиранного белья при наличии супердорогой стиральной машины последнего поколения, или, скажем, катышков пыли, гоняемых по полу сквозняком. Иногда мне ее жаль, как неизлечимо больную, иногда хочется встряхнуть ее хорошенько, чтобы она, наконец, проснулась. Хотя некоторые мои знакомые, особенно те, характер жен которых – проблемный, завидуют мне аспидной завистью. Чаще всего, воспринимаю ее, как красивый, но бесполезный, хотя и не вредный, элемент интерьера, к которому можно обратиться с речью, долго говорить, спрашивать, на что получить в лучшем случае молчаливый кивок. Впрочем, голос она иногда подает. В исключительных ситуациях, когда без этого просто никак не обойтись: мама, например, позвонит по телефону; палец дверью защемит или током ее дернет, – тогда я слышу обворожительный голос моей Дуни, высокий и тихий, как шепот ребенка.

Чтобы не тратить полтора часа на дорогу в один конец от нашего дома до конторы, мне пришлось занять комнату в общежитии. Ее любезно предоставили мне заботами бывшего начальника Ивана Семеновича. Комната моя находится в секции, где наряду с такими же тремя жилыми, здесь присутствуют две ванны, два туалета, огромная кухня и две кладовки. Моих соседей, таких же временщиков из итээровцев, я почти не вижу, разве только пару раз в неделю на кухне. Когда я объявил Дуне о своем решении уйти из главка, перейти на стройку и переселиться в общежитие, честно говоря, я ожидал что, наконец, услышу долгожданные недоумения, выраженные словами. Не тут-то было – Дуня кивнула очаровательной головкой, пустив по длинным платиновым волосам искрящуюся волну, и продолжила водить кистью по холсту.

И вот сия загадочная дама у меня в гостях. За время нашего расставания я несколько отвык от ее манеры общения. Расхаживая по комнате, переодеваясь в домашнюю спортивно-прикладную униформу, я задаю обычные вопросы:

– Как здоровье?

– …– кивок головой)

– Какие новости?

– …– пожатие плечами)

– Как у тебя с деньгами?

– …– кивок головой)

– Какие творческие планы? Что сейчас пишешь?

– Ничего, – слышу вдруг тоненький голосок.

– Что-нибудь случилось? – тревожусь я.

– …– кивок головой)

– Что! – подлетаю к ней и вцепляюсь в ее хрупкие плечики.

Дуня поднимает лицо, прозрачными пальцами, измазюканными ультрамарином, приоткрывает занавес волос, и я вижу, как по щеке ее катится слеза, оставляя влажный след на гладкой алебастровой коже, стекая по длинной тонкой шее на выступающую мраморную ключицу. Только сейчас замечаю сизые страдальческие тени вокруг голубеньких чуть раскосых глаз. Меня наполняет щемящая жалость к этой девочке.

– Соскучилась?.. – удивляюсь я сдавленным шепотом.

– … … … – стаскивание свитера через голову)

Дальше мы, перебивая друг друга, объясняемся в любви и клянемся в верности. Молча. Потом среди ночи сквозь сон слышу сначала хлопок входной двери, потом – стрекот двигателя отъезжающего автомобиля. Тесть, помниться, перед выходом на пенсию подарил единственной дочери «жигуленка». Засыпая, успокаиваю себя тем, что в таких неординарных случаях на Пикадилли говорят, леди с дилижанса… и далее по тексту…

Измена – несколько лет назад)

Охваченный долгим холодом город слезно оттаивает, пронизанный яркими лучами весеннего солнца. Пульсирующие многолюдьем улицы лениво нежатся в робких волнах первого тепла. Люди сбрасывают тяжелые меха, распрямляются и заполоняют город. Они неспешно гуляют между навалов оседающего темного снега, оглушенные журчанием ручьев и щебетанием ошалелых птиц. Часы показывают начало жизни.

Мы со Светланой бредем по шумной улице. По самому краю тротуара. Мы не виделись с полгода, нет, гораздо больше – целую вечность. И я уже не замечаю толкающихся прохожих, трамвайного звона и угрожающего шороха автомобильных шин. Я гляжу на ее сливочно-розовую щеку, легкий золотистый локон у виска, сверкающий глаз под опахалом длинных ресниц. Слушаю волнующую мелодию ее грудного голоса. Легкая фигурка девушки, стянутая тонкой шерстью невесомого пальто, излучает мерцающий свет. Из сонных глубин моей души тянутся к этому свету тонкие, но готовые пробить асфальт, ростки молодого задора, пульсирующего звона в артериях, беспричинного пьянящего веселья. Теплая улыбка оживляет мои бледные щеки, тронутые узором первых морщин.

Вдруг яркий солнечный блик от начищенного окна на мгновенье ослепляет меня. Я опускаю глаза и, проморгав нечаянно пойманный солнечный зайчик, вижу парочку веселых ручейков, бегущих по брусчатой мостовой. Каждый сверкающе красив. Их разъединяет невидимая преграда. Но вот они встречаются и сливаются в большую мутную лужу. В ней растерянно кружится веточка наивной пушистой мимозы. Из лужи снова выбегают два ручья. Они звонко несутся рядом, потом их разъединяет перекресток, и они разбегаются в разные стороны. «Откуда здесь мимоза? Ах, да! Здесь недалеко торгуют…»