В поисках четвертого Рима. Российские дебаты о переносе столицы - Вадим Россман

По транспортной системе

Вышеперечисленные особенности морфологии города и бизнес-стратегии властей усугубляют транспортные проблемы. В Москве практически не существует развязок, которые позволяли бы водителям добраться из одного конца города в другой, минуя центр. В Европе территории города, выделенные для транспорта, составляют примерно 25 % их общей площади. В последних Генпланах европейских городов рекомендуемая норма составляет 30 %. Даже в таких считающихся неблагополучными азиатских городах, как Сеул или Гонконг под транспортные нужды выделяется 10–12 % территории. В Москве эта цифра составляет чуть больше 8 % (см. табл. 5).

Сопоставим Лондон и Москву только по одному кардинально важному параметру инфраструктуры – средствам общественного транспорта. Лондонский метрополитен располагает 275 станциями и перевозит около миллиарда человек в год. Московский метрополитен располагает 170 станциями и перевозит 3,3 миллиарда человек в год [Bowring, 2005–2006].

В более широкой сравнительной перспективе ситуация выглядит следующим образом. На 1 миллион жителей в Москве приходится менее 17 станций метро. В Париже – 111, Мадриде – 99, Милане – 65, Праге – 44, Лондоне и Берлине – 50, Вене – 60, Амстердаме – 69 станций. При этом московского метро не хватает и по километражу – в столице РФ на 1 миллион человек приходится 28 километров путей подземки. В Вене – 41, Лондоне – 49, Амстердаме – 57, Париже – 97 километров [Толкователь, 2011]. Более подробно эти сравнительные данные обобщены в табл. 4.

Как мы уже отмечали в разделе о глобальных городах, среднее время необходимое жителю города для того, чтобы добраться до работы, является одним из важнейших показателей экономической эффективности мегаполиса. Те города, где это время превосходит один час, считаются фрагментированными, что делает их экономически неэффективными [Bertaud, 2004]. Но именно экономическая эффективность считается главной причиной и оправданием существования мегаполисов со всеми их неизбежными человеческими, эмоциональными и экологическими издержками. Согласно недавним оценкам, среднее время, необходимое москвичу для достижения своего места работы, составляет 65 минут [Архангельская, 2008; Масюкевич, 2009]. Эта цифра, впрочем, даже не принимает в расчет жителей Подмосковья, составляющих значительную долю московского рынка труда (уже не говоря о некоторых жителях примыкающих областей)[16].

Для сравнения можно привести показатели для других европейских столиц и мегаполисов.

В Лондоне, худшем из европейских городов по данному показателю, среднее время составляет 45 минут. Средний показатель по городам Европейского Союза – 38 минут. В пятерку худших городов США входят Нью-Йорк (34,2 минуты) и Вашингтон (33,4 минуты) [Perception, 2009: 68–69; Масюкевич, 2009]. Причем этот показатель за последние годы немного снизился. Одним из наиболее удобных европейских городов в отношении транспортной доступности рабочих мест является Барселона, где 60 % населения города живет на расстоянии не более 600 метров от станции метро [Dogan, 2004].

По уровню доходов

По некоторым оценкам, в Москве общий доход среднего москвича (который включает в себя заработную плату, рентные доходы, некоторые льготы) в 3–4 раза выше, чем на периферии [Мишура, 2011].

В большинстве более или менее развитых стран доход в столице несколько выше, чем на периферии. Например, в Вашингтоне средний доход на душу населения на 30 % выше, чем средний по стране. Такую же закономерность мы обнаруживаем в ряде других стран, таких как Австралия, Канада, Бразилия и Великобритании. Однако этот доход далеко не всегда бывает самым высоким в стране, и с учетом уровня квалификации, стоимости жизни и налогов реальная покупательная способность «столичной надбавки» значительно снижается. Например, средний доход в Лондоне на 40 % выше, чем средний доход по стране. Но с учетом налогов, доходы лондонцев больше всего на 26 %. С учетом же стоимости жизни в Лондоне, столичная надбавка снижается до 10–12 %. При этом Лондон создает 18 % всех налоговых поступлений в бюджет и тратит только 14 % [London, 2010].

Более высокий уровень дохода в столице ни в коем случае не является универсальным правилом для развитых стран. По крайней мере в семи странах Европы средний доход в столице ниже, чем доходы в других, более экономически развитых регионах. Так годовой доход немца в среднем составляет не менее 17 тысяч евро, но средний житель Берлина получает только 15 тысяч, а средний житель Гамбурга – 23 тысячи евро в год. Брюссель также имеет меньшие доходы, чем города на фламандском севере: если средний брюсселец довольствуется в среднем 16 тысячами евро ежегодного дохода, средний доход граждан Фландрии составляет 20 тысяч евро. В Финляндии жители Хельсинки получают немногим более 15 тысяч евро в год, отставая на три тысячи евро от жителей Аландских островов. Доход в столицах Италии и Испании уступает доходам северных регионов (Эмилия-Романье и стране басков). Та же ситуация в Амстердаме и Вене, отстающих по уровню доходов от жителей Утрехта и городов Нижней Австрии [Кто в Европе самый бедный, 2011].

Таким образом, разрыв между российской столицей и регионами по уровню доходов являетя экстраординарным. Если в случае европейских стран этот показатель не превышает 30 % (без учета более высокой стоимости жизни), то в России он достигает 250 %. Если мы примем во внимание стоимость жизни – в Москве прожиточный минимум в полтора раза выше среднероссийского [Зубаревич, 2011], – то и тогда этот разрыв будет составлять не менее 100 %. Этот показатель является чрезвычайным не только в европейских или американских страндартах, но и в стандартах развивающихся стран, и приближается по своему количественному выражению к разрыву в уровне доходов между некоторыми колониями и метрополией и сопоставим с уровнем регионального неравенства некоторых африканских стран [Remington, 2011].

По характеру внутреннего имиджа и мягкой власти

И в Великобритании, и во Франции существует определенное недовольство по поводу слишком высокой роли столицы в национальной жизни страны. После Второй мировой войны правительства этих государств предпринимали некоторые меры по децентрализации и выводу некоторых функций за пределы столиц. Как и во многих других странах, жители столиц этих государств не являются любимцами провинциальной публики. В столицах высока концентрация социального неравенства и не самых популярных персонажей (bête noire) – банкиров, богатых сегментов населения, иммигрантов, инородцев и прочих маргинальных элементов. Однако в современных Великобритании и Франции нет того ярко выраженного враждебного отношения к столице, которое мы описали в случае Москвы. Жители этих стран не чувствуют себя обездоленными и обьеденными своими столичными городами. Подобное отношение, впрочем, никак не связано с национальной психологией и подобный уровень враждебности не был чем-то экстраординарным, скажем, в XVII–XVIII веках. Так Даниэль Дефо жаловался, что Лондон «как пиявка жадно высасывает все жизненные соки из страны» [Robertson, 2001: 5]. Сейчас эти слова воспринимаются скорее как неожиданный исторический курьез.

В Европе отсутствует или, во всяком случае, значительно менее выражен синдром отношения к провинциальным городам как к захолустью. У провинций есть свой идиллический и романтический ореол, который чувствуется, например, во французском и английском обозначении небольших городков – France Profunde и Merry England. В Японии существует давняя тенденция сентиментализации маленьких городков и сельской местности и массовая досовременная традиция туризма в глубинку, глубоко связанная с концепцией национальной идентичности, поисками утраченных корней и выраженная в концепции фурусато (буквально старая деревня) [Siegenthaler, 1999]. Русская глубинка конечно тоже влечет романтиков своей патриархальностью и уютом уединения, но хляби, бездорожье, комары, отсутствие дружественной инфраструктуры и убогий быт делают ее гораздо менее привлекательной. Поэтому здесь она чаще ассоциируется с глухоманью и захолустьем.

Лондону, Парижу и Москве присущ свой стиль, колорит, этос поведения и даже, возможно, своя sof power. Англичане называют этот этос лондонизмом (Londonism), а французы – парижанством (Parisiénisme)[17]. И, кажется, они лишены тех негативных моральных коннотаций, часто приписываемых московскому стилю, который иногда называется «московщиной» [Можегов, 2006].

По характеру и степени глобальности

После крушения СССР глобальный статус Москвы как сверхстолицы, столицы всего социалистического лагеря или всего второго мира, заметно снизился. С исчезновением социалистического содружества с его многочисленными военными и экономическими международными организациями, размещенными или расквартированными в Москве (СЭВ, Варшавский договор и др.), бывшая столица СССР утратила многие признаки глобального центра, если под глобальностью понимать не только экономический вес страны, ее панэкономическую и технологическую роль в процессах глобальных трансформаций, сколько ее положение входных ворот (gateway) в огромный ресурсодобывающий регион мира в дополнение к статусу мощной военной сверхдержавы [Brade, Rudolph, 2004].