В поисках четвертого Рима. Российские дебаты о переносе столицы - Вадим Россман

Константинополь как столица России

Новая стратегия имперского строительства отстаивалась Николаем Данилевским (1822–1885), знаменитым историком-славянофилом. В ознаменование ожидавшейся им скорой победы в русско-турецкой войне и для обьединения всех разрозненных поствизантийских славян в единое целое он предлагал избрать новой столицей России Константинополь. Такой шаг позволит России, считал он, выполнить свою вселенскую культурную миссию – создать Всеславянскую Федерацию, куда должны влиться все близкие культурно и духовно русским народы. Этот союз, считал Данилевский, послужит спасением цивилизации от гибельного доминирования Европы.

Идее новой столицы в Константинополе симпатизировали также – весьма активно и даже творчески – писатель-дипломат Константин Леонтьев и поэт-дипломат Федор Тютчев.

Константин Леонтьев (1831–1891), впрочем, отводил Царьграду роль только культурной, а не административной столицы. При этом в его планах город должен был стать личной собственностью императора, а не провинцией Российской империи. Обьединение в единое славянское государство Леонтьев – в отличие от Данилевского – не считал нужным. Тем не менее он полагал, что самой России необходима тотальная византинизация, для которой считал необходимым переезд политической столицы в Киев. «Две России будут неразрывно сплочены в лице государя: Россия-империя с новой административной столицей в Киеве, и Россия – глава Великого Восточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре».

При этом роль Царьграда состояла в обеспечении единства православия и в эманациях визинтийской духовности, которые он считал противоядием относительно западного рационализма, плотно обосновавшемся в Петербурге.

Цареградская Русь освежит Московскую, ибо Московская Русь вышла из Царьграда; она более петербургской культурна; она менее рациональна и менее утилитарна, то есть менее революционна; она переживет петербургскую (Письма о восточных делах: 28–29).

Поэтому, считает Леонтьев, чем быстрее Петербург превратится в провинциальный город – своего рода балтийский Севастополь или балтийскую Одессу, – тем будет лучше для России. В настоящий момент северная столица служит лишь рассадником чуждой культуры и символом западного разложения и эмансипации. История русской государственности приближается к тысячелетнему рубежу, и смена столицы должна оживить ее – дать ей свежий энергетический импульс, новую почву, новый культурный центр и новый вектор развития.

Киев как город, который гораздо ближе к Константинополю, казался ему более подходящей альтернативой для столицы, так как соединял политику с религией. Империя, извлеченная из лона православия – главный грех Петра, перенесшего центр государства из церковной Москвы, – должна была вновь соединиться с религией. Как пишет историк Константин Исупов, «нигилизм философа по отношению к столице на Неве был чисто пространственным. Новая столица, по его убеждению, разрушила единственную историческую опору, на которой строилось будущее русского государства – единство Веры, Власти и Красоты» [Исупов, 2002: 46–47].

Имперские планы Тютчева, связанные с переездом столицы, были гораздо более амбициозны, так как Царьград вырастал в его глазах не просто в православную столицу славянских народов, как у Данилевского, и не в культурную столицу, как у Леонтьева, но в столицу всей пан-континентальной России, вбирающей в себя также и всю Европу.

Историческим фоном для раздумий Тютчева о новой столице были революции 1848 года. В его представлении Россия со столицей в Константинополе становилась единственным спасением Европы, охваченной пламенем революционного пожара. Подобно тому как западная церковь небескорыстно заставила Византию, окруженную турками, подписать Флорентийскую унию (1439), теперь Россия сможет предложить свою помощь Европе, окруженной сатанизмом революций, и обьединить весь христианский мир вокруг Константинополя и православия, но уже на своих условиях. В его размышлениях присутствует и другой исторический подтекст. В духе более поздних евразийцев, полагавших, что татарское иго спасло Россию и православие от западных ересей, Тютчев замечает в набросках к трактату «Россия и Запад», что турки «заняли православный Восток, чтобы упрятать его от западных народов».

Предпосылкой физического и духовного спасения Европы от внутренних варваров Тютчев считает переезд нового русского Рима, Санкт-Петербурга, понятого именно как город Святого Петра, из своего временного северного пристанища назад на Босфор [Цымбурский, 1995].

Концепция столицы Тютчева выбивается из всех собственно национальных российских систем координат и становится по сути идеей реконституции всей европейской цивилизации. Ее, видимо, стоит воспринимать как чрезвычайно радикальную ревизию широко известных планов обьединения восточной и западной церквей, а также как гальванизацию идеи интеграции всего христианского мира под эгидой единого императора, планы, которые пестовали еще императоры Священной Римской империи [Nedrebø, 2012]. Главным вожделением для большинства из них был Рим, критическая точка для создания такой христианской империи.

Тютчев хорошо знает этих императоров и их планы, но рассматривает их не более как попытки узурпации. Главный спор за первородство ведется Тютчевым с Австро-Венгрией, главной наследницей и новой инкарнацией Священной Римской империи, в том числе и на ниве международной дипломатии, которой профессионально занимался русский поэт. При этом аннексия Австро-Венгрии будет означать, с его точки зрения, конец необоснованных самозванных притязаний Европы на Римское наследие.

Здесь Тютчев выступает в качестве нового гибеллина, предлагающего обьединить церковь на основе новой тысячелетней христианской империи, которой будет подчинена и понтификальная власть. Новый, уже православный папа, по мысли Тютчева, должен стать подданным русского царя. Матрица российско-византийской власти и новая география христианской Державы накладываются здесь на старый католический средневековый интеллектуальный субстрат. Таким образом, новая столица Тютчева подчинена решению сугубо экстранациональных историософских задач.

Москва как центр Земли: Аксаков

На фоне таких грандиозных планов просто мелким чудачестовом казались призывы вернуть столицу в Москву, которые высказывали славянофилы. Хотя одни славянофилы считали отделение Москвы, как души России, от имперского государственного центра весьма благоприятным и плодотворным (Хомяков), другие – настаивали на необходимости вернуть столицу в Москву[27]. Мысль о необходимости переноса столицы обратно в Москву высказывал неоднократно Константин Аксаков (1823–1886). Впервые он излагает ее в статье «Семисотлетие Москвы», опубликованной в «Московских ведомостях» в 1846 году. Такая мысль в то время считалась крамольной, и редактор получил за нее выговор. В 1856 году он пишет для государя особую записку «Значение столицы» на эту же тему, где еще более тонко аргументирует свою позицию [Аксаков, 2000]. Суть его прошения сводилась к тому, что если Петербург является окном в Европу, то Москва – окном в саму Россию (хотя он и не пользовался этими терминами). Москва лучше служит связью с Землей и земством и потому представляет русские общенациональные интересы; Петербург же послужил разрушению этой исконной связи с землей. В период наполеоновских войн отчужденная от народа власть только с помощью Земли смогла спастись от опасности и вновь должна соединиться с землей и народной душой в Москве. Восстановление Москвы в ее исконных правах будет означать соединение политического и земского начал, которые лежат в основе русской жизни.

Когда Москва осталась «средоточием народным» и перестала быть «столицей государства», когда высшим администратором стал Петербург, Россия получила внутреннюю язву, жестоко терзавшую страну и постепенно увеличивавшуюся. Дошло до тяжкого поражения Империи в Крымской войне [Володихин, 2010].

Эту программу – возвращения столицы в Москву – разделял также и брат Константина Аксакова – Иван Аксаков, который считал миссию Санкт-Петербурга в русской истории, положительную на начальных этапах, окончательно исчерпанной. Петербург должен «оказать последнюю, но высшую услугу, собственным отрицанием самого себя, как правительственного средоточия русского государства». Он выражал уверенность, что Москва «как прежде была столицей русской земли, так и снова будет» [Аксаков, 1862].

Екатеринбург: между демографией и географией

Стратегию экономического развития регионов имел ввиду в своем предложении о миграции столицы русский географ и путешественник Петр Семенов-Тян-Шанский (1827–1914). Одной из мер по балансированию географического центра страны он считал подьем его демографического веса и экономического потенциала до уровня центра. Эти воззрения во многом опирались на концепции учителя Семенова-Тян-Шанского, Дмитрия Менделеева[28]. Наиболее радикальным способом решения этого вопроса он считал перенос столицы империи в Екатеринбург.