По воле судьбы - Маккалоу Колин

Но как и для свитка Помпея, он нашел поблизости подходящий костер. И бросил туда письмо Сервилии, глядя с сарказмом на охватившее его пламя. Потом то же сталось с письмом Кальпурнии — на него он смотрел равнодушно. Последним было письмо Аврелии, нераспечатанное. Цезарь без колебания бросил его в огонь. Что бы она там ни написала, уже не имело значения. Окруженный танцующими в воздухе хлопьями пепла, Цезарь накрыл голову складками тоги с бордовой каймой и произнес слова очищения.

Марш в восемьдесят миль от порта Итий до Самаробривы был легким: в первый день — по изрезанной колеями дороге, через густые дубравы, во второй — через обширные вырубки, возделанные под посевы или под пастбища для бесшерстных галльских овец, а также для более крупного скота. Требоний ушел с двенадцатым легионом намного раньше Цезаря, который снялся с места последним. Фабий, остававшийся с седьмым легионом в порту, разобрал частокол вокруг лагеря, слишком большого для одного легиона, и выгородил площадку, достаточную для размещения своих людей. Довольный, что опорный пункт хорошо укреплен, Цезарь с десятым легионом отправился в Самаробриву.

Десятый был его любимым легионом, с которым он любил работать сам. Несмотря на порядковый номер, это был первый легион Дальней Галлии. Когда Цезарь примчался из Рима в том марте почти пять лет назад, преодолев семьсот миль за восемь дней по козьей тропе через высокие Альпы, в Генаве он нашел десятый легион с Помптинием. К тому времени как прибыли пятый легион «Жаворонок» и седьмой под командованием Лабиена, Цезарь успел сойтись с этими молодцами. Просто по жизни, не в ходе сражения. Отсюда и пошла гулять по армии Цезаря шутка, что за каждый бой он заставляет солдата перелопачивать горы земли и камней. В Генаве десятый легион (с присоединившимися позднее «Жаворонком» и седьмым) возвел вал высотой в шестнадцать футов и длиной в девятнадцать миль, чтобы не пустить в Провинцию мигрировавших гельветов. В армии говорили, что сражения были наградами Цезаря за все это копание, строительство, заготовку леса — за упорную работу. И никто не работал лучше и больше, чем десятый легион, который и сражался храбрее и умнее других в очень редких сражениях, потому что без необходимости Цезарь в бой не лез.

И результат работы армии был очевиден, когда десятый, покинув порт Итий, ровной колонной и с песнями прошагал через земли моринов. Ибо изрезанная колеями дорога через дубовые рощи была практически безопасной. По обе ее стороны на расстоянии в сто шагов возвышались завалы из поваленных деревьев, а вырубку усеивали торчащие пни.

Два года назад Цезарь привел чуть больше трех легионов (на случай нападения моринов), чтобы замостить путь для экспедиции, которую он планировал в Британию. Ему нужен был порт на побережье, расположенном очень близко к таинственному острову. Хотя он послал герольдов с просьбой о договоре, морины послов не прислали.

Они напали в разгар строительства лагеря. И Цезарь оказался на грани поражения. Если бы у моринов был предводитель поразумнее, война в Длинноволосой Галлии закончилась бы там и тогда, а Цезарь и его войско были бы мертвы. Но почему-то, не нанеся последнего, сокрушительного удара, морины скрылись в своих дубовых лесах. Цезарь, охваченный яростью, собрал остатки армии и сжег убитых. Как обычно, это была холодная, ничем не выдаваемая ярость. Как проучить моринов, чтобы они поняли, что Цезарь все равно победит? Что за каждого павшего римлянина они заплатят ужасными страданиями?

Он решил не отступать. Нет, он пойдет только вперед, до самых соленых болот побережья. И не по узкой тропе среди древних дубов, являвшихся отличным укрытием для моринов. Нет, он поведет войско по широкой дороге, при ослепительно ярком солнечном свете.

— Парни, эти морины — друиды! — крикнул он своим молодцам. — Они верят, что у каждого дерева имеется душа, дух! А дух какого дерева священен для них? Дуба! В каких рощах они устраивают свои моления? В дубравах! На какое дерево взбирается при лунном свете их главный жрец, одетый в белое, прежде чем срезать омелу золотым серпом? На дуб! С ветвей какого дерева свешиваются, стуча костями на ветру, скелеты несчастных, принесенных в жертву Езусу, их богу войны? С дуба! Под каким деревом друид ставит алтарь с водруженным на него связанным человеком, чтобы разрубить тому позвоночник и предсказать по судорогам убитого будущее? Под дубом! Подле какого дерева они плетут клетки, а потом набивают их пленниками и поджигают в честь Тараниса, своего бога грома? Это опять-таки дуб!

Он помолчал, сидя на верном Двупалом, с крупа которого ровными складками свешивался алый плащ, и ободряюще улыбнулся. Его измученные солдаты улыбнулись в ответ.

— Верим ли мы, римляне, что в деревьях есть дух? Верим?

— НЕТ! — взревели солдаты.

— Верим ли мы в мощь и магию дуба?

— НЕТ! — взлетело ввысь.

— Верим ли мы в человеческие жертвоприношения?

— НЕТ!

— По нраву ли нам эти люди?

— НЕТ! НЕТ! НЕТ!

— Тогда мы убьем их ум и их волю, доказав им, что Рим могущественнее, чем самые раскидистые и могущественные дубы! Что Рим вечен, а дерево — нет! Мы выпустим духов из их священных деревьев на волю и пошлем преследовать тех, кто поклоняется им!

— ДА! — в один голос вскричали солдаты.

— Тогда беритесь за топоры!

Миля за милей сквозь дубовый лес Цезарь и его люди гнали моринов обратно в их болота, валя дубы полосой в тысячу футов, складывая сырые гладкие стволы и ветки в большую стену по обе стороны дороги, ведя счет каждый раз, когда очередное могучее старое дерево со стоном валилось на землю. Сходившие с ума от ужаса и горя морины не могли сопротивляться. Они с причитаниями отступали, пока их не поглотили их собственные топи.

Небо тоже рыдало. По краю болот пошел дождь, он лил и лил, пока палатки римлян насквозь не промокли. Не имевших возможности просушиться солдат бил озноб. И все же сделано было достаточно. Удовлетворенный Цезарь увел своих людей в зимние лагеря. Но слухи успели распространиться повсюду. Потрясенные белги и кельты не понимали, как убийцы деревьев могут мирно спать ночью и смеяться днем.

Очевидно, их охраняли римские боги. Римские солдаты словно не чувствовали касаний черных магических крыльев. На обратном марше они шагали, распевая песни среди поверженных, молчаливых гигантов, и это им ничуть не вредило.

А Цезарь шагал вместе с ними, смотрел на завалы и улыбался. Он постиг новый способ ведения войн. В нем вызревала идея одерживать победы не на поле брани, а в моральных баталиях. При таких поражениях галлам уже никогда не скинуть ярмо. Длинноволосая Галлия должна будет склониться, ибо сам Цезарь склоняться не умел и не мог.

Греки говаривали, что в мире ничего нет безобразнее, чем укрепления галлов. Увы, Самаробрива вполне тому отвечала. Крепость стояла на речке Самара, в центре долины, раньше покрытой буйной растительностью, а сейчас выжженной и сухой, но все же более плодородной, чем другие места. Это была главная крепость племени белгов и амбианов, тесно связанных с Коммием и атребатами, их северными родственниками и соседями. На юге и на востоке владения этих племен граничили с землями свирепых и воинственных белловаков, подчинившихся Риму лишь внешне.

Однако красота местности не входила в список приоритетов Цезаря, когда он проводил кампании. Самаробрива устраивала его. Хотя Галлия Белгика не имела гор, подходящих для разработок, а галлы и в лучшие времена не слыли искусными каменотесами, стены крепости были каменными. Римляне снабдили их башнями, расширившими поле обзора для караульных. Крепостные ворота обнесли дополнительным валом, а военный лагерь под стенами укрепления был взят в частокол.

Внутри крепости было просторно, но как-то уныло. В ней, собственно говоря, и не жили, а лишь хранили продукты и сокровища белгов и амбианов. Никаких улиц, только складские помещения без каких-либо окон и высокие зернохранилища, разбросанные как попало. Впрочем, имелся там и большой двухэтажный рубленый дом. В военное время его занимал главный вождь с приближенными, а в мирное дом служил помещением для общих сборищ. На верхнем этаже, где поселился Цезарь, было значительно меньше комфорта, чем ожидал Требоний (во время предыдущей зимовки Требоний построил для себя и своей любовницы-амбианки каменный дом над печкой, которую топили углем и которая обогревала пол и большую ванну).