Сказки старого Вильнюса II - Макс Фрай

— Ну так и говори: духу местности, — улыбаюсь я. — Этим ты меня не шокируешь.

— Просто не уверен, что это такое уж точное определение, — хмурится Тони. — Именно духу? Или локальному божеству? Или даже не локальному? Одному или их тут целая теплая компания? Или подарки достаются призракам, убегающим с Бернардинского кладбища погулять на воле? Но, в общем, ладно. Главное, что достаются. Кому-то этакому. Непростому. Непостижимому и неопределенному.

— И записки с просьбами небось привязывают?

— А вот знаешь, вроде бы нет. Я тоже сразу подумал о просьбах, но Люси сказала, что ничего подобного в жизни не слышала. Мы с ней тогда специально посмотрели — никаких записок.

— Тогда какой смысл?

— Ну здрасьте. Когда ты ко мне вваливаешься с подарками, или, скажем, на день рождения идешь, или просто так, под настроение что-то прекрасное кому-нибудь тащишь, — какой в этом особый смысл?

— Порадовать, конечно. И заодно подать сигнал: «Эй, я — источник твоей радости! Меня надо любить». Звучит по-идиотски, зато правда.

— Ну да. Думаю, с духами ровно то же самое. Порадовать и подать сигнал: «Я хороший, меня надо любить». Лучше и не сформулируешь.

— А все-таки, за подарки полагаются какие-то бонусы?

— Да черт его знает. Как я понял из Люсиных объяснений, ничего конкретного. Но в целом, безусловно, предполагается, что у дарителя будет более счастливая жизнь, чем в среднем по палате. Хотя все равно без гарантий. Но, конечно, шепотом рассказывают разные истории об озолотившихся в одночасье владельцах галерей, чудесных исцелениях, сложившихся семьях и внезапно обретенных смыслах бытия. Какая-либо связь с подношениями во всех случаях неочевидна и совершенно недоказуема. Однако общее мнение таково, что подарки лучше время от времени приносить, а требовать чего-то конкретного взамен как минимум рискованно. И уж брать отсюда ничего нельзя, ни в коем случае. Хотя все равно, думаю, растаскивают понемножку — те, кто случайно забрел. Дети, например. Кроме них по этим зарослям вряд ли кто-то лазает… Во всяком случае, экспозиция постоянно обновляется.

— С другой стороны, может быть, подарки забирает именно genius loci? Непостижимый-то он непостижимый. И, не сомневаюсь, неопределенный. Однако хозяйственный. Тащит добришко в погреб, и правильно делает — если уж это ему принесли.

— Во всяком случае, местное население совершенно в этом уверено. Ну и я с ними за компанию надеюсь, что так. Вот видишь, зонтик принес в подарок. Просто из вежливости. Пусть будет. Все-таки столько лет в Заречье живу, а взносов еще не делал.

— Слушай, а если я тоже что-нибудь положу? Или только зареченским жителям можно?

— Хулы не будет, — смеется Тони. — Подарки — такое дело, знай давай, да побольше. А с адресом твоим другие инстанции пусть разбираются. Точно не Небесная Канцелярия. Но зачем тебе?

— Понятия не имею. Низачем. Просто… чтобы быть в игре.

— Да, это серьезная причина. Куда серьезней, чем моя вежливость. А что ты тут оставишь? Не сумку же?

— Точно не сумку. Куда я без нее. Зато, например, с бумажником вполне могу расстаться. Он у меня почти новый, весной из Испании привезли. Смотри, какой красивый.

— Красивый, — кивает Тони. — Самый простой способ сделать красивым все что угодно — не очень похабно изобразить на этом предмете старинную карту. Не жалко отдавать?

— Немножко жалко. Но считается, это и есть самый лучший подарок — с которым жалко расставаться. А карточки и деньги переложу в карман. Да и сколько там, честно говоря, этих денег. Смех один.

— Спорю на что угодно, в глубине души ты рассчитываешь поправить свое материальное положение! — хохочет Тони.

— Очень может быть. Только не в глубине души, а на ее поверхности. А на что я рассчитываю в глубине души — тайна великая есть. На то она и глубина, чтобы никто ничего не мог там разглядеть. Я — в первую очередь.

— Иногда твоя мудрость меня почти пугает, — вздыхает Тони. — Причем «почти» — это только потому, что день на дворе. Было бы темно, я бы, пожалуй, закричал.

— Ладно, учту. Когда стемнеет, буду говорить исключительно глупости. И делать заодно.

— Ловлю тебя на слове. Смотри не обмани.

Когда мы играем в фанты, Нёхиси всегда водит. Меня это совершенно устраивает. Слушать, что он скажет, мне гораздо интересней, чем придумывать задания. И выбирать фанты наугад тоже очень интересно, хоть и непросто. Для того, чтобы не видеть, что беру, мне недостаточно зажмуриться и отвернуться: мои руки даже более зрячи, чем глаза. Единственный способ — вывернуться наизнанку. Это требует всех моих сил и всего внимания, но оно того стоит. В такие минуты я вижу только безбрежную тьму и ослепительный свет, которые и есть весь мир. Который, в свою очередь, и есть я. Не знаю, как еще объяснить.

А потом, вернув себя на место, перестав быть и снова начав существовать, я обнаруживаю в руках, например, цветочную вазу из красивого фиолетового стекла. И спрашиваю:

— Что делать этому фанту?

Нёхиси приходится гораздо трудней, чем мне. Потому что он должен ничего не видеть и одновременно сохранять способность отвечать. Впрочем, сам Нёхиси утверждает, будто для него это не труд, а удовольствие. Верю на слово, но все равно не понимаю, как ему это удается.

— Этому фанту, — говорит Нёхиси, — предстоит обратить время вспять — свое, или еще чье-нибудь, или несколько времен сразу, как повезет. Только не спрашивай, каким образом. Сам разберется. Или сама. Да какая разница, кто ты есть, когда несговорчивый Кронос играет на твоей стороне.

Ничего себе начало. Обычно первые задания у него гораздо проще.

— Дальше, — требует Нёхиси. — Дальше!

— Этому фанту, — говорит Нёхиси, пока я разглядываю причудливые узоры на поверхности керамической миски, — надо взять в дом серую кошку. Остальное устроится само.

Вот так-то лучше. Просто и понятно. Что может быть проще кошки. Подобные задания я почему-то люблю больше всего. Хотя, по идее, какая мне разница. Выполнять-то их все равно будут другие.

— Что делать этому фанту?

У меня в руках — нарядно одетая кукла с ангельскими крыльями и лицом обиженной на весь мир маленькой девочки. Надо же. Чего только сюда не приносят.

— Этому фанту следует выучиться танцевать вальс. Можно и другие танцы разучить, пусть ни в чем себе не отказывает. Но вальс — в первую очередь. Следующий давай!

Поднимаю с травы большой ярко-зеленый зонт.

— А этот фант я, пожалуй, возьму на работу, — неожиданно объявляет Нёхиси. — Давно хочу обзавестись дюжиной-другой помощников, чтобы занимались разными мелочами, до которых у меня не доходят руки; вот с этого и начну. Платить буду секретами и сокровищами, по обычной ставке: что унес — твое.

— Ничего себе, — изумленно говорю я. — Такого еще не бывало.

— Все когда-нибудь случается впервые, — смеется Нёхиси. — Дальше давай!

Дальше!

— Этому фанту следует отправиться в путешествие к самому теплому морю.

— Этому фанту — обзавестись волшебной палочкой — самой дурацкой, из детской сказки — и безответственно наколдовать всякой прекрасной ерунды нам на радость.

— Этому фанту придется угостить чашкой кофе первого встречного, который будет в этом нуждаться.

— Этому фанту — внимательно слушать, о чем говорят соседские дети, и принимать на веру любой вздор. Тогда не упустит одну очень хорошую новость.

— Этому фанту — стащить чужое пирожное и немедленно съесть.

— Этому фанту давно пора согреться. Вот пусть и согреется этой же зимой. Нет, прошлой! Этот фант согреется еще прошлой зимой, точка. Поэтому к началу новой зимы этот фант будет так счастлив, что иных заданий у меня для него нет.

— Эк ты хитро завернул, — смеюсь я.

— Потому что устал. Давай еще один напоследок, и на сегодня все.

— Ладно. Что делать этому фанту?

Нёхиси молчит. Такая долгая пауза — это на него совсем не похоже.

Я растерянно кручу в руках пустой кожаный бумажник с изображением карты с надписью «Tabula Islandia». Когда-то у меня был такой же. Или мне просто приснилось, что он у меня был? Это больше похоже на правду. Зачем мне бумажник.

— А этот фант пусть будет моим другом, — наконец говорит Нёхиси. — И всегда им был, от начала времен.

Садится на траву и, подмигнув мне, добавляет: