Странница - Сидони-Габриель Колетт

Танец окончен, аплодисменты и негромкий шум прерывают возникшее очарование. Я исчезаю, чтобы тут же вернуться на поклоны и одарить всех улыбкой… В самом конце этой большой гостиной я замечаю мужчину, который, жестикулируя, кричит «браво!» Мне знакомы и этот голос, и эта высокая тёмная фигура.

Да ведь это же как будто тот тип, что припёрся ко мне в гримуборную… Долговязый мужлан!.. Все сомнения на этот счёт разом рассеиваются, потому что он, потупив глаза, входит в гостиную для артистов, где кроме меня находится и моя аккомпаниаторша. Он не один, его сопровождает другой долговязый мужлан, по повадке судя – хозяин дома.

– Здравствуйте, мадам, – приветствует он меня.

– Здравствуйте, мсье…

– Разрешите мне поблагодарить вас за то, что вы согласились принять участие… и выразить вам наше восхищение…

– Да полноте, мсье…

– Я – Анри Дюферейн-Шотель.

– Весьма рада…

– А это мой брат, Максим Дюферейн-Шотель, который жаждет быть вам представлен.

Мой вчерашний Долговязый Мужлан снова кланяется и ухитряется схватить для поцелуя мою руку, которой я придерживаю свой синий газовый шлейф… Он стоит молча и явно чувствует себя куда менее уверенно, нежели накануне в моей гримуборной…

Тем временем Дюферейн-Шотель № 1 смущённо мнёт в руках запечатанный конверт.

– Я… Должен ли я передать это господину Саломону, вашему импресарио, или, быть может, непосредственно вам?..

Дюферейн-Шотель № 2, ставший вдруг пунцовым, несмотря на смуглость кожи, метнул на брата гневный взгляд, и в этот момент оба оказались удивительно похожими друг на друга.

Чего же тут смущаться? Я весело прихожу им на помощь:

– Мне, мсье, просто мне! Давайте сюда ваш конверт или лучше суньте его в мои ноты, потому что, признаюсь вам, костюм, в котором я танцую, не имеет карманов!..

Оба хохочут с облегчением, по-мальчишески, а я, отклонив лукавое предложение Дюферейн-Шотеля № 2, который пугает меня хулиганами в районе площади Терн, возвращаюсь домой одна, радостно сжимая в руке купюру в пятьсот франков, и ложусь спать.

Чтобы опустить руку в ящик для записок артистам, висящий на стене у входа в мюзик-холл, где билетёры проверяют билеты, я вынуждена потревожить красивого «кота» в кепке – этакого типичного представителя тех уличных молодцов, которыми кишмя кишит район вокруг «Ампире-Клиши». Хотя благодаря рисункам, карикатурам, театрам и кафешантанам уже давным-давно высмеян внешний облик сутенёров, они по-прежнему остаются верны своим свитерам, цветным сорочкам без воротничков, кепкам, пиджакам, кокетливо обтягивающим ягодицы из-за того, что руки всегда засунуты в карманы, прилипшим к губам погасшим окуркам и домашним туфлям на войлочной подмётке, чтобы неслышно ступать… По субботам и воскресеньям эти господа наполовину заполняют наш зал, теснятся на балконе, а кое-кто из них раскошеливается на лишние два франка двадцать пять сантимов, чтобы заранее приобрести билеты у самой рампы. Это наши верные и страстные поклонники. Они вступают в разговоры с артистами, шикают, освистывают, устраивают овации и умеют бросить двусмысленное словечко или выкрикнуть явную непристойность, которые будоражат весь зал.

Бывает, они просто пьянеют от своего успеха, и тогда поднимается невесть что. С одной стороны балкона на другую идёт переброска известными шутками на самом что ни на есть площадном жаргоне, потом все начинают орать как полоумные и швырять друг в друга тем, что попадётся под руку, и тогда тут же появляется наряд полиции… Артисту, исполняющему в это время свой номер, надлежит скромно выжидать с нейтральным выражением лица окончания этого безумия, иначе все апельсинные корки, скомканные программки и мелочь изменят своё направление и полетят на сцену. Из соображений элементарной безопасности артисту нельзя продолжать петь прерванную песню.

Но это, повторяю, лишь краткие вспышки, перепалки, которые случаются только в субботние и воскресные вечера. Служба порядка очень хорошо поставлена в «Ампире-Клиши», где во всём чувствуется твёрдая рука госпожи директрисы – Хозяйки!

Энергичная брюнетка, вся в драгоценностях, она восседает в эту пятницу, как и каждый вечер, за конторкой возле билетёров. От её блестящих шустрых глаз ничто не ускользает, и служители, убирающие зрительный зал, ни за что бы не рискнули оставить невыметенными даже самые тёмные углы. В этот момент взгляд её ужасных глаз испепеляет крепко скроенного мужчину, по виду – настоящего бандита, пришедшего, чтобы зарезервировать на субботу своё излюбленное место в центре первого ряда балкона, напротив сцены, одно из тех плетёных кресел, в котором можно расположиться, так сказать, по-жабьи: подавшись вперёд, облокотившись о барьер и уперев подбородок в сложенные кисти рук. Хозяйка решительно отказывает ему, но без лишнего шума, с видом истинной укротительницы диких зверей.

– Забирай свои сорок пять су, и чтобы духа твоего здесь не было!

Крепыш, беспомощно уронив руки, стоит перед ней, покачиваясь, как медведь:

– Это почему же, госпожа Барне? Что я такого сделал?

– И ты ещё спрашиваешь: «Что я такого сделал?» Думаешь, я не видела тебя в прошлую субботу? Ведь это ты сидел на первом кресле балкона, так или не так?

– Ну, сидел…

– И это ты встал во время пантомимы и закричал: «Она показывает только одну сиську, а я заплатил за билет две монеты, по одной за каждую!» Так или не так?

Крепыш, красный как рак, прижимая руку к сердцу, пытается оправдаться:

– Ну, я… Но, госпожа Барне, поверьте, я умею себя вести. Ну, поверьте, госпожа Барне, я знаю, что так поступать нехорошо!.. Я обещаю, госпожа Барне, что больше я…

Королева «Ампире» безжалостно взмахивает десницей.

– Ты мне не запудривай мозги! Я ведь тебя видела, верно? Этого довольно. Раньше, чем через неделю, билета тебе не будет. Кому говорю, спрячь свои сорок пять су и не появляйся здесь до следующей субботы или воскресенья. А теперь – марш отсюда!

Сцена изгнания крепыша, наказанного на неделю, стоит того, чтобы я потеряла ещё несколько минут.

Ссутулившись, он выходит, бесшумно ступая своими войлочными подмётками, и только на улице его физиономия обретает своё привычное наглое выражение. Но видно, что душа у него ни к чему не лежит, походка его уныла, и на некоторое время нет разницы между этой опасной тварью и ребёнком, оставленным без сладкого.

На железной лестнице, ведущей в гримуборные, вместе с тёплым воздухом от калорифера, отдающим сырой извёсткой, углём и почему-то нашатырным спиртом, до меня то внятно, то невнятно доносится пенье Жаден. Этакая маленькая дрянь, она всё-таки вернулась к своей публике и снова овладела ею! Стоит только послушать, как громовые волны хохота прокатываются по залу, как захлёстывает сцену одобрительный гул ей в поддержку.