Давайте ничего не напишем - Алексей Самойлов

– Мне жалко, когда их рубят.

– Поэтому мы не будем писать книг!

– И не будем завтракать, обедать и ужинать. Огурцы всё чувствуют.

– И спать не будем! Каждый день, ложась в кровать, мы давим около тысячи клопов.

– Похоже, наша жизнь – один сплошной убийственный грех.

– А смерть – избавление!

– Остаётся лишь душа.

– Ха-ха-ха!

Егор, наконец, извлёк из внутреннего кармана то, что так тщательно не скрывал – тяжёлый металлический предмет. С ледяным сердцем и снующими глазами он кое-как направил на Дашу оружие. Затем улыбнулся, но в его улыбке не осталось даже тени. И Егор процедил сквозь прокуренные зубы, словно прощелыга:

– Сейчас проверим, кто из нас бессмертный.

В последние мгновения Даша начала понимать, что её собеседник тонет, и попыталась не удивиться его возрастающей непредсказуемости.

– Убери, пожалуйста, свой «зиг-зауэр 220», принятый на вооружение швейцарской армией в 1974 году, имеющий начальную скорость пули 350 метров в секунду и ёмкость магазина 9 патронов.

– А я не уберу! А я не уберу! А я не уберу свой попугайчик! – цинично пропел Егор и почувствовал себя голым королём в царстве нудистов.

– Ты что, собираешься стрелять? Прямо здесь, при людях?! – недоумённо спросила Даша, медленно отодвигаясь от Егора на конец лавочки.

– Конечно, собираюсь! А люди… ты посмотри на них. Чем они заняты? Они не обращают на нас ни малейшего внимания!

Егор довольно потряс пистолетом и прицелился поточнее.

А Даша решительно посмотрела на людей и, как выяснилось, вовремя.

Целующаяся парочка – Адам и Ева – катилась под откос страсти. Два алкоголика с помощью детского сачка для ловли бабочек пытались поймать качающуюся на мутной воде рыжую утку. Деловой юноша орал в мобильный телефон ряд запредельных цифр, начертанных на ладони его глухонемой собеседницы. Два растамана на ржавых велосипедах кружили окрестностями, передавая друг другу на ходу горящий косяк. Прочие жители планеты шли по окружающей Пруд дороге: одни двигались туда, другие обратно – но смысла в их передвижениях не наблюдалось. Каждый человек занимался самокопанием и не присутствовал в настоящем моменте. А значит, никто не мог обратить внимание на банального парижанина, угрожающего швейцарским пистолетом экстравагантной кореянке, даже если бы этот никто очень захотел попасть в историю.

– Сейчас я буду стрелять, – буднично произнёс Егор, словно попросил продавца разменять двадцать восемь рублей.

– Ты хочешь взять грех на душу? – нелепо улыбнулась Даша, словно хотела подчеркнуть тот факт, что она только делает вид, что ничего не боится.

– На что?! – расхохотался Егор, и утончённая техника опасно задёргалась в его твёрдой неумелой руке.

– Между прочим, мне всегда нравился этот ход, – Даша надела невидимые очки. – Детективы не в счёт – Иисус Христос умирал и воскресал, мистер Холмс умирал и воскресал, Марина Аверина[7] умирала и воскресала. Однако в жанрах философско-эзотерической литературы смерть как метафора кажется не слишком затёртой. Особенно если тот, кто умирает, остаётся живым, а в конце не приходит мистер Шьямаллан и не объявляет нам, что все действующие тела фильма – трупы, и сходство с реально живущими людьми обжалованию не подлежит.

– Ну всё, это было твоё последнее слово. А у меня не остаётся выбора.

И Егор, целясь Даше в область души, несколько раз нажал на спусковой крючок, который поэты любезно обзывают курком.

Отдача была настолько сильной, а звук выстрела – настолько громким и непривычным, что Егор зажмурился и откатился назад. Из-за этого в его разыгравшемся не на шутку воображении сменили друг друга несколько любопытнейших картин. Сперва он увидел себя со стороны – остановившимся в двух шагах от того места, на которое с крыши ветхого дома на Мясницкой спланировала титанических размеров сосулька. Затем в двух шагах перед ним резко затормозил грузовик, и Егор, испугавшись, дёрнулся в сторону и, невредимый, свалился на спину. И, наконец, лучший друг Егора, переходя по тонкому льду Чудское озеро, неожиданно провалился и утонул, при этом сам Егор шёл двумя шагами левее несчастного, и замёрзший покров под его ногами был прочен, как броня.

И тогда стрелок распахнул глаза, будучи уверенным, что попал – ведь с двух шагов он никак не мог промахнуться.

Глава 7. Бодался с кубом

«Пока воин знает, в чём его сила, он будет уязвимым».

Из кодекса древней самурайской школы Рю Суй

Вместо того чтобы по второму разу (кстати, дебютировать можно только однажды, а то вот недавно попалось на глаза «автор третий раз успешно дебютировал со своей новой книгой») описывать сомнительный случай столкновения трактира и человека на близлежащих трамвайных путях, впервые за время повествования займёмся нашими прямыми обязанностями. А именно – продолжим это самое повествование, справедливо незаконченное в предыдущей главе, дабы больше не заниматься заумной казуистикой, профанирующей софистикой и лингвистической эквилибристикой.

Егор увидел бледное лицо Даши, и на миг ему показалось, что оно содрогнулось от первородного греха. Не каждый день на тебя направляют смертельное дуло. Так считал Егор, но он и предположить не мог, что игра высших сил под названием «рулетка Аида» проводится ежеминутно и начинается ровно в полдень по Гринвичу.

Даша истерически хохотала перед покосившимся от страха лицом смертельной опасности. Егор щёлкал и щёлкал курком, но вместо пуль из дула вылетала безысходность. А из отверстия, предназначенного для выброса гильз, появлялось пламя. В длинных смеющихся пальцах Даши откуда ни возьмись возникла тонкая сигаретка, и она прикурила.

– Спасибо! Кавалер поухаживал за дамой, и в кои-то веки даме приятно.

Даша подмигнула Егору и талантливо выполнила книксен. Егор тщательно осмотрел оружие, и, не найдя в нём никаких дефектов, быстро спрятал обратно в кейс.

– Каждый хочет то, что может видеть, – Даша поморщилась от сигаретного дыма, который вдыхала впервые в жизни. – Впрочем, к нашему делу это не относится.

– Почему ты не испугалась?! – Егор жадно прикурил; его пальцы шипели, а ноздри не слушались.

– Потому что мне знакома природа страха.

– Так, так. С этого момента прошу тишины в зале суда.

Даша выкинула королевский бычок в урну и сняла с шеи флакончик, снабжавший ее розовым маслом. Надушившись, она с помощью древнекитайской техники «рот в рот» изгнала из лёгких остатки дыма, после чего торжественно оглядела своё лицо в зеркале души.

– Всё очень просто, Егорушка. Ты когда-нибудь выползал на сцену в качестве актёра?

– Ну да. Мне доводилось примерять на себя такую роль.

– Что, по-твоему, самое нелепое, что может произойти с Арнольдом Шварценеггером во МХАТе?

– Он может забыть слова… и ему придётся импровизировать, а если не сумеет, то вон из профессии.

– Хороший актёр сумеет выкрутиться из любой ситуации. Кроме одной.

– Да ну! Какой же?

– Если он забывает, что играет роль, и становится самим собой. И каждый актёр боится именно этого, и больше ничего.

– А я думал наоборот, когда актёру не надо играть, он является самим собой, и получаются самые лучшие роли.

– Ты понял, какую чушь сейчас сказал?

– Нет.

Егор закинул левую ногу на правую, а правую руку сунул под левую ногу. Левой же рукой он попытался удержать сигарету и внимание. Даша поймала его за хвост и растолковала:

– Единственная роль, которую ты никогда не сыграешь – это роль самого себя.

– Это ты намекаешь на то, что страх – следствие ролевого поведения. Но мы играем роли всегда! Человек никогда не бывает самим собой в силу социальной принадлежности!

– А когда он только что родился?

– Он уже чей-то сын или дочь, у него уже есть имя. Дорогая Даша, глупо отрицать то, что страх свойственен человеческой природе. И ты не убедила меня!

– Да, видать, плохой из меня Шварценеггер… – Даша качнула икрами и поправила накладные бицепсы. – Разреши подойти к проблеме с другой стороны. Скажи, дорогой, чего ты больше всего боишься?

– Я боюсь, моя бесстрашная самозванка, что наступит предсказанный жрецами Святого Грааля день, и на Землю по нитевидным молниям спустятся с Луны фиолетовые огурцы-кровососы в хитиновых скафандрах. И потом окажется, что мои митохондрии больше всего подходят для скрещивания с их вакуолями по закону умножения потомства посредством его деления. Они выберут меня в качестве подопытного помидорчика, и я навсегда останусь эдаким недочеловеком-переогурцом, заформалиненным в их центральный лабораторный куб. И единственной моей надеждой будет надежда на смерть из-за роковой ошибки в эксперименте, которую наши фиолетовые овощи по разуму допустят разве что в кошмарном сне, желая подразнить моё навечно уязвлённое самолюбие.