Женщина ниоткуда (сборник) - Жан-Мари Гюстав Леклезио

А вот и Джун. Подходит бесшумно, как кошка. Садится рядом со мной на бетонный блок, и мы долго сидим молча, не обмениваясь ни словом. Она установила еще одно правило: мы никогда не должны здороваться друг с другом – «чтобы время тянулось непрерывно». Потом она продолжает ту историю, что начала, но не успела закончить накануне. Или заводит новый рассказ; время для нее не существует, она живет только настоящим, и ей кажется, что мы с ней расстались какой-нибудь час назад.

«В моем сне есть одно странное существо, обитающее на дне морском, – тучная спящая дева, великанша… Она спит в глубине моря, я подплываю к ней, нырнув в воду, и тут замечаю, что глаза-то у нее открыты – большие голубые глаза, блеклые, как у мертвой рыбы; она смотрит на меня, а я стараюсь от нее ускользнуть, отгребаю назад, но море несет меня к ней обратно, она протягивает ко мне руки, ее тело начинает колебаться, кожа вздрагивает, как желе, это омерзительно…»

Вот такими сновидениями она связывает один день с другим. Живет только этими своими снами. «Расскажите мне ваши сны, мистер Кио!» Но я не вижу снов. Могу рассказать ей лишь о той женщине, которую я любил, которая вошла в море и больше уже не вернулась. Когда я решился поведать ей эту историю, она воскликнула: «Да ведь ее-то я и вижу, мистер Кио, это та самая тучная дева, что лежит на дне морском!» На что я саркастически возразил: «Но женщина, о которой я говорил, вовсе не была тучной и голубоглазой». Однако Джун упрямо твердила свое: «Нет, это она, я уверена, что она; и потом, она ведь могла измениться, все люди меняются, когда стареют!» Не пойму, отчего эта история так ее взбудоражила. Джун не удовлетворяется внешней стороной вещей. Когда она спорит, у нее прорезается морщинка между бровями, лицо мрачнеет и она уже не выглядит юной девушкой. «Что с вами, малышка? Почему вы загрустили?» Она отворачивается, пытаясь скрыть слезы, но я вижу, что ее плечи содрогаются от рыданий. «Почему вы плачете?» Я обнимаю ее, привлекаю к себе, чувствую ее тело, глажу по круглому плечику. Она поднимает руки, прячет лицо в ладонях. И говорит: «Потому что вы скоро умрете, а я останусь одна, здесь, с этими ненавистными людьми». Я стараюсь ее успокоить, лепечу: «Но у вас же есть мама, ее-то вы не можете ненавидеть», но она не слушает. Слезы текут у нее ручьями, смачивают волосы, и они липнут к губам. Она вдавливает стиснутые кулачки в глаза, чтобы остановить этот поток. «У вас такой грустный взгляд, мистер Кио, – говорит она между всхлипами. – Я по вашему взгляду вижу… что вы скоро умрете… или уедете… очень далеко».

И в этот миг я ощущаю себя возрожденным; мне кажется, что долгие годы, прожитые впустую, прощены мне, унесены ветром, смыты слезами тринадцатилетней девочки. Я обнимаю Джун еще сильнее, слишком сильно, забыв, кто я и кто она: она, ребенок, и я, старик. Стискиваю так, что вот-вот раздавлю. И слышу: «Ой-ой!» Нет, она не кричит, она говорит это почти шепотом, и я целую ее в лоб, у самых корней ее буйной гривы. И целую в щеки, возле губ, чтобы ощутить касание ее мокрых волос, выпить ее соленые слезы – эликсир, дарующий мне молодость.

А потом неожиданно, без всякого повода с моей стороны, мы заговорили о Боге. Мистер Кио – я это точно знаю – в Него не верит. Даже не хочет произносить Его имя. Просто говорит: «Почему должно существовать что-то еще? Ведь возникло же все это – земля, животные и люди, море? Разве этого недостаточно?»

Мне нечего ответить, я плохо разбираюсь в жизни. Но потом сказала: «А разве вы не чувствуете что-то другое внутри себя? Я вот чувствую, это как будто небольшой горячий шар внутри, над пупком, неужели вы его не чувствуете?» И не дожидаясь, когда он усмехнется, я схватила его руку и прижала ее к своему животу, к этому самому месту. «Закройте глаза, мистер Кио! Закройте глаза, и вы почувствуете мой горячий шар!» Он послушался, прикрыл глаза и замер, а я ощущала тепло, которое шло от моего живота к его ладони, а потом обратно. Я истово верила, что он откроет для себя Бога. И была так счастлива, что он расстанется со своей мрачностью, со своим отчаянием. И ужасно гордилась тем, что сделала ему такой подарок. Теперь он уже не сможет этого забыть. Даже если мы станем чужими друг другу, он всегда будет вспоминать ту минуту, когда ему открылся путь к Богу – открылся и достиг его сердца.

Мне кажется, он был взволнован. Отняв руку, он не согнул пальцы, а положил ладонь на колени, как будто хотел согреть их теплом моего живота. И сказал:

– Джун, я верю только своим глазам, вот так уж я устроен.

У него было все то же мрачное лицо и потухшие глаза. «Наверно, я слишком стар для того, чтобы меняться». Я взяла его за руку, просто взяла и сжала ее в своей. «Но вы ведь почувствовали, правда? Вы почувствовали это в себе?» Он не ответил. Не мог этого сказать.

– Я почувствовал только то, что скрыто в вас, но я ни во что не верю, кроме вас, Джун. Я уже говорил, что я старый и закоснелый человек, так не старайтесь заставить меня говорить то, чего я не могу.

И продолжал, тихо, прерывисто:

– Но вы… Вы хорошая девочка… Настоящая… Я верю в то, что вы говорите… Верю, что вы понимаете эти вещи… Вы избраны… да, именно так… избраны для этого.

Сейчас он был близок мне, так близок, как никто на свете, даже моя мать или пастор Давид. И ему хватило бы одного-единственного шага, как будто он уже стоял на пороге. Но в тот же миг я поняла, что он этого шага не сделает, никогда не переступит этот порог. Он сам сказал: «Я стою по ту сторону мира, Джун, – там, где зло. И мне не суждено быть на вашей стороне».

И тогда я говорю ему вполголоса, не глядя в лицо, может быть, для того, чтобы он лучше понял или чтобы я могла яснее вспомнить тот день: «Я никогда этого не рассказывала никому, никому, кроме вас. Но вы не должны передавать это другим или смеяться надо мной, вы можете мне обещать?» Он кивает. Наверно, думает, что я собираюсь развлекать его приятными байками, какими дети иногда тешат стариков.

– Это случилось у нас в церкви: мы уже кончили петь, и я осталась одна; все ушли, даже мама, а я в тот день пела в хоре; я сидела на своем стуле, мне было холодно, и грустно, и одиноко, как вдруг, в какой-то миг, произошло это: я ощутила в животе странный жар, он разгорался у меня внутри, а потом стал горячим шаром, и я почувствовала, что плыву куда-то; я закрыла глаза, наслаждаясь этим теплом в глубине моего тела и уже не боясь ни страха, ни одиночества; во мне звучал неведомый Голос, он не произносил слов, которые я могла бы понять, там вообще не было слов, это был именно Голос, обращенный ко мне, только ко мне одной.

Я закрываю глаза, и мне чудится, будто я все еще слышу его здесь, на морском берегу. Этот Голос… он не громкий, не пронзительный, он звучит монотонно, как жужжание мухи или пчелы. Мне хочется, чтобы мистер Кио услышал этот Голос, – если он его услышит, то никогда уже не будет прежним. Слышит ли он его? Говорю ли я что-нибудь? Я прижимаю к своему животу его руку, широкую сильную руку, и Голос должен пройти через его длинные пальцы, через эту раскрытую руку, она должна ощутить этот Голос, эти вибрирующие, медленные, тягучие звуки, которым нет конца. Он, только он один знает мою тайну, я никогда никому не доверяла ее – ни маме, ни даже пастору. Но он – мистер Кио – сейчас подошел к самому важному рубежу, ему остается сделать последний шаг, чтобы все преобразилось. На какое-то мгновение мне показалось, что он меня услышал, но тут он отдернул руку и отстранился. Наверно, испугался: что подумают люди, если увидят нас, увидят, как он прижимает руку к животу тринадцатилетней девочки. И поэтому отодвинулся от меня, лицо его потемнело, глаза померкли. «Я не могу, Джун. Я не из тех, кого можно назвать порядочным человеком. Я не тот, кого вы ждете, я самый обыкновенный человек, похожий на других». Он отошел подальше и прислонился к скале. Сумеречный свет уходящего дня заволок его лицо тусклой пеленой. По ночам люди не похожи на себя, – я это поняла уже давно, еще когда тот тип поселился у нас и они с матерью стали нежно ворковать в постели. «Вы проживете свою жизнь иначе – покинете этот остров, увидите весь мир. Вы забудете меня, забудете все и станете совсем другой, Джун». Мне больно слышать эти слова. Они ранят меня, поражают в самое сердце. Ну почему он меня не услышал?! «Значит, вы мне не верите, значит, я…» И тут слезы сдавили мне горло. Он сделал движение, чтобы обнять меня, но я уже ничего не хочу. И никогда не захочу. Не нужны мне его утешения. Я не маленькая девочка, которая сломала игрушку, и не влюбленная женщина, которую бросил мужчина. С этим пускай идет к своей аптекарше. А здесь было совсем другое, но он ничего не понял. И я убежала. Домой, домой! В одну минуту я одолела крутой склон и выбралась наверх. Мне хотелось крикнуть: «Я вас ненавижу!» Мне хотелось умереть. Во дворах лаяли собаки, наступил вечер, зажглись огни, по улице медленно проехало несколько машин.