Душенька - Наталья Аронова

А еда в «Ханое» вся необыкновенная! Там – ларек с корейскими салатами, острыми-преострыми, издалека заметишь бадью с оранжевой морковкой. Там – готовят плов, душно пахнет старой бараниной. А в третьем углу жарят в раскаленном масле беляши, похожие на стоптанные ботинки, но такие ароматные! И повсюду шмыгают офени с лотками, кричат сорванными голосами.

– Чай, кофе, киселек! Чай, кофе, киселек! – дробно выкрикивает один.

– Моро-о-оженое! Пиро-о-о-женое! – заливается оперным сопрано другая.

– Морс ледяной, налетай, девчата! – ласково уговаривает третья.

Нигде больше такого не услышишь, только в «Ханое»! И хочется мне ледяного морса, клюквенного, должно быть, кисленького. Но нельзя – тут еда и питье не для пришлых, только для своих.

– Сейчас выйдем, съедим по мороженому, – говорит мать, словно услышав мои мысли.

Рядом с рынком кафе, холщовые тенты над столиками. Нам приносят мороженое в металлических вазочках, посыпанное шоколадной крошкой, политое ярким сиропом. От столика пахнет грязной тряпкой, но даже это не портит мне настроение. Мать погружена в свои мысли, я щурюсь и смотрю через дорогу, туда, где привольно расположился автосалон. Там ослепительно сияют под добела раскаленным солнцем новенькие глянцевые автомобильчики, красивые, дорогие.

Мне вспомнилось, как неделю примерно назад Олег учил меня водить свою Гаруду. Я тихонько катила по проселочной дороге, а он держал мои руки на рулевом колесе своими. На обочине дороги стеной стояли высохшие травы, в них меланхолично тырликали кузнечики. Постепенно проселочная дорога перешла в лесную тропинку. Там было влажно, пахло прелой листвой и грибами, и я сразу вспомнила, как весной мы ездили в этот лес собирать ландыши, бросила руль и приникла губами к губам Олега…

Мы гуляли по лугу, заросшему незабудками, – идти по нему было все равно что идти по неглубокому озеру, утопая по колено в пронзительно-синей воде. Мы нашли родник и пили ледяную подземную воду, пока у нас не заломило зубы. Олег поймал мне ежа, но в его колючей шубке шустро сновали какие-то отвратительные насекомые, и пришлось его отпустить. Мы беспрестанно целовались и смутили каких-то тетушек, по-деревенски повязанных платками, с тяжелыми корзинами в руках. Корзины подтекали красным, и от них шел головокружительный аромат. Земляника! Настоящая лесная земляника! Вскоре мы вышли к ложбинке, где ее было много. Алые капли на тонких стеблях… Олег собирал их и кормил меня не по одной, а горстью, и мы все перемазались в душистом соке. Какой это был длинный, прекрасный день! И ведь он прошел, прошел, не повторится… Да, но будут еще другие, быть может, лучшие.

Мама наблюдала за мной с улыбкой – наверное, у меня было чересчур уж блаженно-счастливое лицо. А я все видела перед собой Олега…

Нет, я видела его не в фантастическом видении. Я видела его перед собой на самом деле. На другой стороне улицы, среди ярко сверкающих автомобилей, стоял мой возлюбленный и разговаривал с двумя мужчинами. Сначала я не заметила ничего удивительного в этой ситуации – очевидно, у него там назначена какая-то деловая встреча. А может быть, он приехал, чтобы присмотреть мне машину, ведь тогда, в лесу, обучая меня нехитрым навыкам вождения, он говорил:

– Хочешь, Душенька, свой автомобиль? Ты бы дивно смотрелась в открытом белом кабриолете, и чтобы непременно белый шарф на голове, черные очки, перчатки. Подарю тебе такой, будешь моим персональным драйвером и умчишь меня куда-нибудь, где нет печали и воздыханий, к солнцу, морю, пальмам. Ты хочешь к пальмам, Душенька?

Но мне было хорошо с ним и среди елок средней полосы…

Так вот, узнав Олега, я вдруг сразу же перестала узнавать его. Его обычное выражение самоуверенной иронии куда-то пропало, уступив место подобострастной и заискивающей мине. Даже отсюда я видела, что он вспотел, по крайней мере, он часто доставал из кармана платок и промокал лоб. Это было немудрено при такой жаре, но почему его руки двигаются так суетливо? Почему крупной дрожью дрожит неловко отставленная нога?

Я не могла видеть лиц тех двоих, но даже в их спинах чудились мне угроза и напор. У меня похолодело под ложечкой, а во рту появился такой вкус, словно я сосала медные монетки. Мороженое потеряло вкус. Что-то плохое, очень плохое происходило сейчас, сию минуту, а я ничего не могла сделать, никак не могла помочь своему возлюбленному, более того, мне нужно было сохранять спокойный вид, чтобы мама ничего не поняла.

Олег не звонил мне пять дней, и я места себе не находила. Я сама пыталась ему позвонить, но никто не брал трубку, а один раз мне ответил незнакомый мужской голос с сильным акцентом. Я решила, что ошиблась номером.

Мне было страшно. Я торчала в кухне и все время что-то жевала. Даже ложась спать, я клала рядом с постелью печенье, пирожок или пачку вафель. Просыпалась ночью в холодном поту, съедала припасенное, запивала холодным и очень сладким чаем – и снова засыпала на усыпанной крошками постели.

На шестой день к вечеру я решила сходить в магазин, потому что в доме кончилось сладкое. Я сгрызла даже сахар из сахарницы, просто поставила ее рядом с собой, пока смотрела телевизор, и через час сахарница опустела. Натянула майку, джинсы, но не тут-то было. Джинсы не застегивались. Петля и пуговица никак не могли воссоединиться, преодолеть расстояние в какие-то два сантиметра на моем животе. Судя по всему, за пять дней я прибавила килограммов пять. Но мне было все равно. Я стянула джинсы, не без труда, надо заметить, и опять облачилась в халат. Он был немного испачкан спереди кремом из заварного пирожного, но кому какая разница?

Я даже не успела взяться за дверную ручку, как прозвучал звонок, резко, тревожно. У меня заколотилось сердце, но я взяла себя в руки и отперла дверь. На пороге стоял малоумный Васька, наш сосед снизу.

– Дуня, ты… это… там тебя мужик какой-то просит выйти.

Он произнес эти слова и остался стоять на пороге, глядя на меня во все глаза. По персиковым щекам разливался яркий румянец. Я оттолкнула его плечом и побежала вниз по ступенькам. Осознание беды затопило мою душу еще до того, как я увидела Олега. Он не подъехал к дому. И он был не на Гаруде, а на какой-то незнакомой мне машине. В салоне пахло бензином и застарелым табачным дымом, на сиденье виднелись подозрительные бурые пятна. Сам Олег был небрит, его костюм измялся, лицо заросло щетиной, словно он не брился дня три. Глаза его были воспалены. От него пахло не дорогим парфюмом, а перегаром, и костяшки на пальцах были сбиты. И все же это был мой любимый, и я бросилась к нему.

– Садись в машину, быстро, – сказал он мне и, как только я села, наглухо закрыл окна, хотя было очень жарко. – Душенька, послушай. У меня мало времени. Я уезжаю.

– Куда? – спросила я без страха, скорее деловито. Мне нужно было знать, куда он, то есть мы, уезжаем, что брать с собой, купальник или шубу, да можно было и ничего не брать, если только документы… Олег явно собирался второпях – на заднем сиденье валялся раскрытый чемодан, из него свисали какие-то галстуки, виднелся краешек серебряного подноса и угол картинной рамы.

– Я пока не могу тебе сказать. Душенька, если тебя будут спрашивать обо мне, все равно кто, лучше, чтобы ты вообще не знала этого, понимаешь? Я тебе обязательно напишу, только потом, позже. – И он крепко поцеловал меня.

– Как же так? Я с тобой. Я поеду с тобой, мне все равно куда, можно прямо сейчас. Просто трогайся с места, и едем, – хотела я ему сказать, но из горла у меня вырывались только какие-то жалобные всхлипывания, как будто щенок скулит.

– Прости, прости, что так вышло, – бормотал он, обнимая, обжигая меня своими горячими руками. – Девочка моя, мне так больно тебя терять, мне было так хорошо с тобой.

Он первый раз говорил мне такие слова, и я с болью поняла: он говорит это, потому что мы расстаемся, скорее всего, навсегда. Я заревела, вцепившись в его мятую рубашку, и, стыдно сказать, ему пришлось отцеплять мои пальцы по одному.

– Нельзя больше, нельзя, – говорил он, и целуя, и отталкивая меня одновременно, – тебе нужно уходить, это опасно. Иди, Душенька, иди…

Я не помню, как вышла из машины, как дошла до подъезда. Опомнилась я уже у квартиры – дверь была распахнута, а у порога все так же стоял Васька, словно не целый век сейчас кончился, а прошло всего пять минут. Васька ухмылялся, как полный идиот, и смотрел на меня, не в лицо мне, а пониже. Только сейчас я поняла, что халат на мне расстегнут, грудь почти обнажена, а волосы рассыпались по плечам. Я и ахнуть не успела, как он схватил меня и потащил в глубь квартиры, весьма ловко захлопнув ногой дверь. Оказалось, Васька невероятно силен – он не только нес меня на руках, но ухитрялся мять, тискать и целовать, а ведь я билась и извивалась. До кровати он меня не донес, уронил на ковер и сам упал сверху. Тело у него было литое, и голым бедром я вдруг почувствовала нечто, заставившее меня замереть в удивлении – либо у него в кармане брюк лежал огромный семенной огурец, либо Василий, этот недоумок, был отлично, даже феноменально оснащен для любви. Он смотрел на меня, как ребенок на пломбир, а глаза у него были ярко-синие, с круто загнутыми, девчачьими ресницами. Воспользовавшись моим минутным оцепенением, он полностью распахнул мой халат – я услышала, как оторвавшаяся пуговичка укатилась под стол, – и проник пальцами в мои трусики, а там у меня все было уже очень влажно и горячо. И от поцелуев Олега, и от этого неожиданного нападения, от близкой опасности я завелась невероятно, и едва только он прикоснулся ко мне, как словно молния прошла через мой позвоночник. Неожиданно для себя я кончила, да как! У меня даже в ушах зазвенело, и я крикнула так, что мой несчастный насильник испугался и отскочил в сторону. Я не дала блаженной истоме овладеть собой – это бы значило отдаться Ваське, а уж такая связь в мои планы точно не входила! Поэтому я быстро села, запахнула халат и стукнула Ваську в переносицу кулаком. Я не хотела бить сильно, но получилось, видимо, чувствительно: из его носа сразу закапало алым, а Васька охнул, вскочил и кинулся наутек.