Путешествие без Надежды - Павел Улитин

Жизнь бурлила у шахматистов на бульваре, они сюда приходят, как на работу. Это у них клуб. Еще раз посиди в вестибюле у гардероба, и увидишь чужие коридоры власти. Кто с кем поздоровался и кто на кого не обратил внимания. Кто приходил в кассу 10-го, а кто 24-го. В чьей комнате они собираются и кого теперь любят, а раньше относились иронически. У него образности нехватает, говорили раньше. Теперь говорят, лучший гражданственный поэт, и ему не нужно образности.

«Джойс к нам ходит второй год, но до сих пор не уловил главного». Это про «клуб журналистов», что ли? И про то, кто тут «председатель»? Это про «один гражданин организовал вечер»?{16} До сих пор не понимает, что тут происходило. А что там происходило? Тамара Красивая жила интеллектуальной жизнью? Рядом с Булатом на фотографии? Но у меня есть доказательства того, что он ничего не помнит. Он меня, например, запомнил по бороде, а меня там на самом деле не было.

Мне захотелось почерком 61-го года почеркать две газеты и 10 листов чистой бумаги. Ленту нужно сменить. Никто не узнал. Какую роль играл Вольтер в судебных решениях своего времени, об этом рассказал Д.И.Писарев. «Мысли Д.Писарева». У него было другое отношение, у меня было другое отношение, у всех было другое отношение. «Думали: саркастический ум, оказалось: восторженный человек». Эту фразу я услышал в клубе журналистов. Вот как надо работать. Словарь лежит на полке, переводчик лежит на диване, книга лежит на столе. На чужом столе идеальный деловой порядок. Ее лицо. Да, трудно описать ее лицо. Вдали ветер гнал волны. Эти волны нагоняли тоску. Я вздохнул и не улыбнулся. Была работа, над которой я прекратил работу. Ты слышал эти разговоры. Ах какой он был, с блестящим орлиным взором, покоритель! Неумолимо жизнь придвигается к концу. Сиди и не рыпайся. Да и Вы тоже не дослужились до действительного статского советника. И Вы тоже — не генерал. Музыкальные ночи старого Петербурга. Почему фигура Ю.К.Олеши после его смерти выросла в наших глазах? Какие-то движенья рукой, два слова, память заговорила. Трамвай заворачивал на Лубянскую площадь, мы стояли на задней площадке. Цитата не нужна. Звуки, которые били по башке. Череп трещал. Голова раскалывалась. Рассказ начинается с описания меланхолии, но в конце рассказчик совсем забыл, с чего он начинал. Ни слова о том, ну и мы, конечно, забыли. Играет или не играет? Странное было пробуждение. Почему меня беспокоила вторая чашка чаю?{17} Это было в каком году? Мне все казалось, действуют «типы», а не живые люди. Есть у нас такой один представитель, и нам другого представителя не требуется. Триумф одного старого человека. Я вот раскрою и посмотрю. Еще раз буду рассматривать случайные черты.

Придавал значение такой ерунде. Больше не было забот, слава богу. Вот видите, сами говорите. И это было на большом формате. Мне важно было увидеть шрифт чужой машинки. Как странно все повернулось. Какие там тайные размышления? Убить или не убить? Можно подумать. Мне казалось, я снимаю сливки, а все остальное — снятое молоко. Вершки шли на машинку, корешки отправлялись в архив. Ошибки — не в счет. Как будто все зависит от воздействия. Почему-то недосказанные слова. Оборвавшиеся разговоры. Такая была полемика. Это не полемика, это остатки общения. Было хорошее отношение. Теперь ясно. Я искал эту страницу не для того, чтобы ее переписать. Насколько правдиво он говорил? Не было ни слова вранья. Условно вранье получается от присутствия третьего собеседника. Хотя бы в мыслях, он все время присутствует. Не думать — это про чтение. Заставлять себя мыслить — это про писание. Да, теперь я вспомнил. Еще была такая страница, где в виде заголовков все события, связанные с первой комнатой. Сколько потрачено энергии. Трамвай шел по Моховой и остановился возле Университета. Я вскарабкался с передней площадки, и мне уступили место для инвалидов. Вот как нужно об этом рассказывать. 4 года изгнания приучили дорожить книгами из библиотеки. Вот какие были тайные размышления. Ужасная штука. Из-за песен Беранже. Из-за рассказа Куприна. Лучше я открою толстый переплет. Постоянно натыкался на картинки. Странные вещи вокруг старых шпаргалок. Как только увидишь, к чему это можно приобщить, так сразу мысль шарахается в сторону. Какие там были уроки? «Я хочу посмотреть на ваших интеллектуалов. Как они ко мне будут относиться?»

Городская баллада. Совершенно непонятно, чего я этим достигал. Нужно было отцепиться. Для меня она была заменой, я 4 года писал только о ней. Как мало осталось. Про Москву восторженный турист, ходить только нужно с ним, он не любит ездить в такси. Слишком быстро для его путеводителя по Ленинграду. Ты не выдержал экзамена на Итало Свево. Нервный мальчик, по-моему, стал деловым человеком. Вот от кого можно услышать рассказ о смерти.

Я сяду в троллейбус. Троллейбус повезет меня по старым знакомым улицам. Никто не будет совать мне в уши ненужные слова. Истощилось внимание собеседника. Какая сила заставляла печатать на английской машинке такие слова? Вот целая статья переписана из французского журнала. А мне все-таки хотелось еще раз ее увидеть. Мелькнули пометки. Зачем-то хранились целые журналы. Давайте с вами напишем бульварный роман? Мне ведь теперь совсем нечего делать. Давайте писать романы. Потом стерла карандашные отметки, много было написано вокруг и на полях. Мне почему-то дорог этот переплет.

Оказалось, действительно много общего. Как это получилось, совершенно непонятно. Я ведь забыл о приключении на площади Свердлова. Она написала об этом рассказ. Я хотел бы прочитать ее рассказ. А мой рассказ читали другие люди.

Теперь я знаю, к чему это относилось и кто мне устроил такую жизнь в этом месте. Не подойдешь, не спросишь «Почему Вы стали плохо относиться?» Одно время хорошо относились, а потом стали плохо относиться. За что? А что я такого сделал непоправимого? Я хотел представить себе такое несусветное, такое немыслимое положение, что вдруг пришел из кафе и за 10 лет ничего не изменилось. Там было проще, там было лучше.

Мне хотелось сделать вид, что я только что пришел из кафе. А еще мне хотелось увидеть Сергея Черткова и спросить его, что он думает о книге одной нашей общей знакомой. Вот куски из разговоров с покойниками.

Вся эта дружба кончилась саморекламой. Нет, не совсем так. Дружба кончилась чем-то другим. А вы знаете, за что мы его любим? Он мне устраивает рекламу. Он у меня агент по рекламе, можно сказать. Его эта роль пока вполне устраивает. Он за это даже получает деньги. Разве ты не хотел бы прочитать в английской газете свою фамилию с упоминанием «лауреат Нобелевской премии поэт-переводчик такой-то»? Испорчено. Испорчен лист неточной формулировкой.

Твое понятие о Плющихе не целиком укладывается в роман о Сильвии. Что нужно спросить у Ираклия? В одну сторону лет лента ничего. Так и знал, что этим кончится. С некоторых пор он меня все время связывает с женой Олега Е. Вещий Олег и не думал мстить неразумным ХА-зарам. На языке скифов и сарматов Лукоморьем называлось Азовское море. Что-нибудь по-татарски: почему-то он говорит: татарская моя кровь. И Марина Ц. тоже говорила что-то о татарке.

Неотработанная записная книжка — вот беда и даже ошибка. Плохой последний переплет. («Япон. транз.» — хороший.) Что и требовалось доказать.

«Ставит как ему нужно» — крик на кухне коммунальной квартиры по поводу семейных привычек борца, который хотел познакомиться с клоуном. Что-то неважное из газеты «Монд», а ехать за ней стоит 80 копеек в один конец. Удар по читателям «Паэза Сэра» был нанесен еще в каком году, а я узнал только вчера. 1 рубль за 4 газеты? Ого.

Твое понятие о Плющихе и не должно укладываться в «4 тополя». Какая молочница. А какой шофер такси. Я не знаю, какой он главреж, а шофер такси он великолепный. Олег копнул глубже Станиславского. Недаром я хотел для него: «Империя села на мель». Самый неделовой из всех разговоров.

Вот так мы попробуем через 3 интервала на старой машинке.

Только СТРАННАЯ ЖАДНОСТЬ один раз. «Возможность всяких коалиций» это еще вежливая формулировка. Ах вон что. ЗА а.у. в КВТ: я еще подумал, как же они о. рядом с П., но это их не смутило.

Лучший окальщик Москвы утвержден с. на 11 постов. Все-таки приятно вспомнить академика из ВАК: «Вот выйду на пенсию, буду писать для стола». Значит, и ему чего-то нехватает. А то эти «богато живут гады» убивают всякую охоту к соревнованию.

Это уже через 2. Ошибка. Лучше еще раз почитать старую книгу, а старый текст переписать через 3 интервала. Два покушения на чувство юмора. Ты два раза покусился и на остроумие и сам смеялся, и я тоже — из вежливости. Но ты вежливости не заметил. Это за пределами поэзии. Тебе приятно было это услышать в первый раз (в 21-й раз от Б.Слуцкого), а в 101-й раз от — разумеется — «ЛГ».

Что-то было и от тех неудач, которые мне заморачивали голову. Я писал вслепую. Нервы на нервной почве. В троллейбусе такая тоска. А чему человек улыбался, неизвестно. Эта бумага, во всяком случае, — не предмет для подражания. Чем завораживала картинка пишущей женщины? Логического подхода хватило на 4 минуты. Я бросился в сторону и забыл о существовании недописанной книги. Твой шаг. Твой путь. Шаги по улице, в общем, одного порядка. Остался характер. Был интерес к чужой библиотеке. На этом переходе ничего существенного не произошло. Опять что-то с лентой. Хорошая бумага, был такой эпизод. Мемуары пишете? Я так и понял. Теперь вам нужен читатель для ваших мемуаров. Петровский бульвар ронял листву, листья сыпались, ветер дул в эту сторону. А Трубная площадь всегда через чужие стихи. Ждать не приходится. У нас другой маршрут. Два взгляда, и мы никак не расстанемся с книгой стихов. Может, оставить? Ты же сам рассказывал, как это производит неприятное впечатление.