Воспоминания и мысли - Жозефина Батлер

Надо иметь душу рыболова, чтобы вполне понять весь интерес такого разговора.

По-видимому, дружба носила характер «en plein air».

Осенью 1857 года мой муж взял место помощника директора в Челтенхемском колледже, куда и я переехала в том же году. Это было началом продолжительной педагогической деятельности Джорджа Батлера, которой он посвятил себя в течение двадцати пяти лет. Энергия и настойчивость его никогда не ослабевали.

Сначала он был в Челтенхеме, от 1857 г. до 1865 г., затем в Ливерпуле, от 1865 года до 1882 г. Пребывание наше в Челтенхеме было очень счастливо. Благодаря хорошему климату мое здоровье восстановилось, наши материальные затруднения окончились.

Мы занимали большой дом и имели учеников колледжа пансионерами. Муж мой находил, что физические упражнения играют большую роль в воспитании юношества.

По странной случайности из нашего пансиона вышли лучшие чемпионы в различных играх, где требуется проворство и ловкость.

Мы проводили обыкновенно в Дильстоне большую часть наших каникул. Но как-то случилось нам совершить путешествие по Швейцарии. Наш старший сын был также тогда с нами. Мы посетили Люцерн и его окрестности, долину Рону, Шамони и Большой Сан-Бернард, где провели одну ночь в знаменитом монастыре. Там подружились мы с дивными монастырскими собаками. Одна из них, старый ветеран Бруно, родоначальник целой линии породистых собак, не отходила от нас и служила нам проводником в нашей прогулке среди уединенных скал, окружающих монастырь.

На следующее лето мы отправились в Шотландию с двумя старшими детьми. Целью нашего путешествия было озеро Килларни.

По дороге мы остановились у брата моего, Карла Грея, жившего в Баликистене. Он занимал дом, принадлежавший лорду Дерби, в Золотой долине Типперери. Мой муж сделал там много интересных эскизов и набросков.

Окаймляющие озеро Килларни серые утесы, покрытые вечнозелеными кустарниками и яркими цветами, представляли чудный пейзаж, богатый по колориту и разнообразию, что невольно влекло и очаровывало художника.

Мой отец был другом Кларксона и принимал активное участие в пользу уничтожения невольничества. Джордж Батлер находился в числе тех, которые стояли за эмансипацию черных, все симпатии его были на их стороне. Когда в Америке разразилась война, он тотчас понял, что в основании этого ужасного конфликта лежит жизненный вопрос – вопрос справедливости. Часто, очень часто мы оказывались на стороне меньшинства, бывало, мы с нашими единомышленниками составляли такую ничтожную группу, что нас никто и не слушал, однако последующие события служили нам обыкновенно оправданием. Плыть против течения – прекрасное упражнение, конечно, но если нельзя плыть, то можно по крайней мере противостоять ему некоторое время. При этом надо относиться с состраданием и любовью к нашим противникам и к толпе, плывущей по течению. В деле уничтожения рабства наше изолированное положение было довольно тягостно, но это было полезно. Впоследствии нам очень часто приходилось мириться с подобным положением в различных вопросах, в которых совесть указывала, чего надо было держаться.

Гольдвин Смит был один из тех немногих людей оксфордского общества, которые поняли настоящее значение американского конфликта. Он посетил нас в Челтенхеме. Во время нашего разговора относительно царившего в то время мнения он высказал несколько метких замечаний, мы обратились к нему с просьбой напечатать какую-нибудь статью в опровержение мнения, будто Св. Писание оправдывает рабство. «Библия, – сказал Смит, – всегда приводилась в подтверждение всевозможных мерзостей, оскверняющих землю». Он ничего не обещал нам, но мысль запала ему в голову, и спустя короткое время он прислал нам замечательный памфлет:

– Санкционирует ли Библия невольничество?

Это было прекрасное изложение закона Моисея о теократическом управлении и воспитании древнего еврейского народа. Речь шла о рабстве, а также и о других вопросах.

Само собой разумеется, что сочинение это не имело успеха в то время; теперь же, я думаю, издание давно уже вышло…

Известие об убийстве президента Линкольна произвело внезапный и полный переворот в умах. Помню быструю перемену фронта газеты «Times», помню угрызения совести у тех, которые благодаря своему уму и прямоте составили себе собственное мнение, но не исполнили своего долга. «Punch», изощрявшийся в остроумии относительно противников невольничества, покаялся. Вышел траурный номер, в котором помещен был рисунок в черной кайме, изображавший британского льва, распростертого перед гробом Линкольна.

Любимым изречением моего мужа был следующий текст Св. Писания: «Почему не разбираете вы сами, что истинно?»

Но он не любил спорить, он был миролюбив и избегал вмешиваться в страстную полемику. В тех случаях, когда нужно было выразить порицание или направить какое-нибудь поверхностное мнение, молчание его имело, пожалуй, более действия, чем слова.

Политические события, волновавшие тогда Италию: революция в Неаполе, перемена династии, карьера Гарибальди, – все это возбуждало наше внимание, тем более что сестра моя, госпожа Мейеркоффер, и ее муж жили тогда среди всех этих волнений. Моя сестра сменила Джесси Уайт Марию в госпитале, где ухаживала за ранеными; она знала лично некоторых участников ужасной драмы, разыгрывавшейся в то время. Я писала сестре, что муж мой дал своим ученикам написать конкурсное сочинение на тему: «Объединение Италии». Сестра передала об этом Гарибальди, высказав при этом наши симпатии к его личности и сочувствие делу, которому он был предан. Великий патриот написал тотчас же внизу письма несколько строчек и просил сестру передать этот автограф тому из учеников, который лучше всех напишет сочинение о предмете, столь дорогом для него.

Каникулы наши, в 1862 и 1863 годах, мы провели у наших милых друзей – Генри Маршаль, живших на острове Дервенте; затем у Гильсланд, в Форде, на границе Шотландии и, наконец, мы отправились в Липвуд, где поселился мой отец, с тех пор как вышел в отставку и покинул Дильстон.

Последние недели лета в 1864 году протекли очень весело в Конистоне. Мы занимали дом, предоставленный Джемсом Маршалем в наше распоряжение. Лето было чудное. Имение Маршаля, расположенное на холме, возвышавшемся над озером, и вся окрестная местность очень подходили к разным развлечениям на воздухе.

Не прошло и нескольких дней после нашего возвращения в Челтенхэм, как нам было послано жестокое испытание. Совершенно неожиданно горе обрушилось на нас. Мы лишились той, которая составляла наше счастье, вносила свет и радость в наш дом[1]. Как описать весь ужас того, что случилось. Казалось, все кончено, все ушло, и нас окружает непроницаемый мрак. Будет лучше, если я приведу письмо, написанное мной одной из моих подруг несколько недель спустя после смерти нашего ребенка.

Челтенхэм. Август 1864 г.

Нет слов, да и не выразить того, что чувствуешь. Пусть никогда не знаете вы такого горя. Слова мои скорее скрывают его, нежели выражают. Но Бог милостив. По своей великой милости он пролил наконец луч света в мою измученную душу. Он рассеял мрак, окружавший меня. Со смирением простерлась я во прахе перед Ним и возблагодарила Его за этот