Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

— Что же ты услышал? Расскажи нам, отец! — воскликнул Петр. Локтями он проложил себе путь к кафедре, и старик, склонившись, улыбнулся, глядя на него.

— Господь, Петр, такой же рыбак, как и ты. Он тоже выходит рыбачить по ночам, когда стоит полная луна. Той ночью луна была полной, она плыла в небе белая, как молоко, и такая величественная, что я не мог сомкнуть глаз. Дом казался мне тесен. По узким улицам я вышел из Назарета, поднялся по скалам и направился на юг, к святому Иерусалиму. Луна склонялась и смотрела на меня, как улыбающийся человек, я тоже смотрел на нее — на ее рот, щеки, глаза — и вздыхал. Я чувствовал, что она говорила со мной, обращаясь ко мне из тишины ночи, но я ничего не мог расслышать. Ни единая травинка не шевелилась на земле, долина пахла хлебом и молоком… «Это ночь Господа, — подумал я. — Эта полная луна — Его ночной лик. В будущем Иерусалиме все ночи будут такими». И как только мне пришло это в голову, я почувствовал, что глаза у меня наливаются слезами. Страх и уныние охватили мою душу. «Я уже стар! — воскликнул я. — Неужели мне не доведется испытать радость, когда явится Мессия?!» Я вскочил — меня снова охватило божественное неистовство. Содрав с себя одежды, я предстал пред Господом, каким меня родила мать. Я хотел показать Ему, как я стар, как я дрожу на ветру, словно фиговый лист осенью, как виноградная лоза, объеденная птицами. Я хотел, чтобы Он увидел меня, сжалился надо мной и поспешил. И пока я так стоял обнаженным перед Господом, я почувствовал, как в мое тело проникает лунный свет и оно превращается в дух. И тогда я услышал Его голос — не снаружи, не сверху, но изнутри. Внутри себя! Истинный голос Господа всегда приходит к нам изнутри наших собственных душ. «Симеон, Симеон, — услышал я. — Я не дам тебе умереть, пока ты не увидишь Мессию, не услышишь его голоса, не прижмешь его к своему сердцу!» — «Господи, скажи это еще раз!» — закричал я. «Симеон, Симеон, Я не дам тебе умереть, пока ты не увидишь Мессию, не услышишь его голоса, не прижмешь его к своему сердцу!» Меня охватило такое счастье, что я чуть не сошел с ума. Совершенно голый, я принялся плясать под луной, хлопая в ладоши и притоптывая ногами. Я не знаю, сколько это длилось — секунду или вечность, но наконец я получил то, чего хотел, — я обрел покой. Одевшись и подпоясавшись, я стал спускаться к Назарету. При виде меня на крышах закричали петухи, возвещая о приходе утра. Небо сияло, просыпались птицы, открывались двери домов. Моя лачуга тоже вся сверкала. Деревья, скалы, люди, птицы — все было пронизано духом Господа, все вокруг меня говорило о Его присутствии. Даже кровосос центурион замер при виде меня: «Что с тобой, Симеон? Ты полыхаешь как факел. Смотри, не спали Назарет!» Но я ничего ему не ответил, я не хотел осквернить им свое дыхание. Я долго держал это в тайне. Ревниво и гордо я радовался про себя и ждал. Но сегодня, в этот черный день, когда новый крест вбит в наши сердца, я не могу больше молчать. Мне жаль народ Израиля. Поэтому я и поведал вам эту радостную весть: Он идет. Он уже близко. Может, Он только остановился у колодца, чтобы испить воды, или захотел подкрепиться свежим хлебом у какого-нибудь очага. И не важно, где Он, Он скоро придет, ибо так сказал Господь, а то, что Он говорит, — сбывается. «Симеон, ты не умрешь, пока не увидишь Мессию, пока не услышишь его голоса, не прижмешь его к своему сердцу…» С каждым днем я чувствую, как убывают мои силы, но чем меньше их остается, тем ближе к нам Спаситель. Мне уже восемьдесят пять! Ему нужно торопиться!

Из толпы выскочил лысый косоглазый старик — кожа да кости. Похоже было, что кто-то забыл добавить дрожжей, когда замешивали его плоть.

— А что, если ты проживешь тысячу лет, рабби? А что, если ты вообще не умрешь? Такое уже бывало. Енох и Илия до сих пор живы! — Его хитрые глазки забегали из стороны в сторону.

Раввин сделал вид, что не расслышал этого, но то, что ехидно сказал косоглазый, ножами впилось ему в сердце.

— Я хочу остаться один с Господом, — величественно поднял руку служитель. — Уходите все!

Толпа рассеялась, синагога опустела. Старый раввин запер наружную дверь и глубоко задумался, прислонившись к стене, на которой пророк Иезекииль был изображен парящим в воздухе. «Господь есть Господь, и Он всемогущ. Он поступает, как ему заблагорассудится. А если этот разбойник Фома прав? Горе мне, если Господь положил мне тысячу лет! А если Он решит, чтобы я жил вечно… тогда Мессия… Неужели все надежды народа Израиля напрасны? Тысячи лет мы лелеяли в чреве своем Слово Божье, как мать лелеет свое дитя. Мы отдавали на растерзание свою плоть и кровь, живя лишь ради одного этого Сына. Но наступило время родовых схваток; семя Авраама взывает к тебе, о Господи! Дай ему жизнь, Боже, дай ему наконец жизнь! Ты — Бог, ты можешь ждать, мы больше не можем! Смилуйся!»

Он расхаживал в смятении по синагоге. День клонился к вечеру. Симеон глядел, как темнота заполняет синагогу, и внезапно перед его взором пронеслось все, что он перевидал и вынес за свою жизнь. Сколько раз и с какой страстью он пускался из Галилеи в Иерусалим, из Иерусалима в пустыню в поисках Мессии! Но каждый раз его надежды рушились, и, посрамленный, он снова возвращался в Назарет. Сегодня же…

Он обхватил голову руками.

— Нет-нет, — забормотал он в ужасе, — нет-нет, этого не может быть.

Уже несколько дней и ночей голова его шла кругом от новой посещавшей его надежды — такой невероятной, что рассудок отказывался ей верить. Нет, это была безумная мысль. Однако она посещала его не в первый раз. Уже многие годы она все глубже и глубже вгрызалась в его душу. Он прогонял ее, но она возвращалась снова. И никогда еще эта мысль не осмеливалась появляться при свете дня — лишь в ночной тьме или в снах. Сегодня же, сегодня — в полдень!.. Неужели… он?

Раввин прислонился к стене, закрыл глаза и снова увидел, как мимо него медленно, задыхаясь, с крестом на спине идет Иисус в ореоле колеблющегося воздуха, словно архангел… Вот он поднял глаза — никогда еще старик не видел такого божественного взгляда у человека! Может, он и есть…

— Господи, Господи, — запричитал Симеон, — зачем Ты меня мучаешь? Почему Ты не отвечаешь?

Пророчества, словно всполохи молний, проносились у него в голове, то освещая все божественным светом, то погружая во мрак безысходности. Врата его памяти распахнулись, и из нее чередой вышли патриархи и пророки. И снова его стойкий несгибаемый народ во главе с Моисеем — крутолобым овном — пускался в бесконечный путь из земли рабства в землю Ханаана, из земли Ханаана к будущему Иерусалиму. Но во главе этого нового исхода раввин видел уже не Моисея, а того, другого, с крестом на плече…

Он бросился к двери и распахнул ее. Ветер ударил ему в лицо, и он глубоко вдохнул свежий воздух. Солнце село; птицы смолкли. Узкие улицы заполнились тенями, земля остывала. Раввин запер дверь и засунул тяжелый ключ за пояс. На какое-то мгновение решимость оставила его, но он совладал с собой и, наклонив голову, направился к дому Марии.

Мария сидела, на высокой табуретке во дворе и пряла. На улице все еще было светло: летний свет медленно переползал на землю с ее лица и не хотел уходить. Крестьяне возвращались с полевых работ. Женщины разжигали очаги для вечерней трапезы, и аромат горящего дерева наполнял прохладный воздух. Мария пряла, и вместе с веретеном мысли ее бежали то в одну сторону, то в другую. Воспоминания и мечты мешались: вся ее жизнь представлялась ей полуправдой-полусказкой.

«Господи, возьми меня куда угодно, делай со мной все, что хочешь. Ты выбрал мне мужа, Ты подарил мне сына, Ты дал мне страдания. Ты велел мне кричать, и я кричала, сказал молчать — и я не проронила ни звука. Кто я, Господи? Горстка пепла в Твоих руках, которую Ты пересыпаешь из ладони в ладонь. Делай, что хочешь! Я прошу Тебя только об одном — Господи, пощади моего сына!»

С противоположной крыши слетел белоснежный голубь и, забив крыльями над ее головой, с достоинством опустился на булыжники, которыми был вымощен двор. Склонив голову и взглянув на Марию одним глазом, он принялся методично расхаживать туда и обратно у ее ног, то выгибая шею, то распуская хвост. Его круглые глазки поблескивали в вечернем свете, как рубины, и смотрели на нее так выразительно, словно он хотел сообщить ей что-то. «Ах, если бы зашел старый раввин. Он понимает знамения, приносимые птицами, он бы объяснил мне…» Она с сочувствием взглянула на голубя и, отложив веретено, принялась подзывать птицу нежным голосом. Голубь вспорхнул и, довольный, опустился на ее колени. И там, словно вся его цель только и заключалась в том, чтобы достичь этих коленей, он заворковал, сложил крылья и замер.

Мария блаженно улыбнулась, чувствуя его сладкую тяжесть. Если бы Господь всегда с такой нежностью нисходил на людей! И тут она вспомнила утро, когда она со своим женихом Иосифом отправилась на гору Святого Илии. Они хотели умолить сурового пророка, чтобы тот выпросил для них у Бога сына. Свадьба должна была состояться в тот же вечер, и они вышли затемно, чтобы успеть получить благословение громонесущего святого. В небе не было ни облачка, стояла прекрасная осень. Урожай был собран, вино настаивалось в погребах, под стропилами домов сохли смоквы. Марии было тогда пятнадцать, ее жених был седовласым стариком, но в крепкой руке он держал посох, которому суждено было зацвести.