Лейденская красавица - Генри Райдер Хаггард

Таким образом, размышления Монтальво сводились к следующему: для того чтобы выпутаться из затруднительного положения, необходимо, во-первых, чтобы Лизбета ван Хаут через три месяца стала его женой. Во-вторых, если окажется невозможным устранить с дороги Дирка ван Гоорля, отбив у него привязанность молодой девушки или возбудив ее ревность (вопрос: возможно ли заставить женщину так приревновать этого пентюха, чтобы она с досады решилась выйти за другого?), надо принять более суровые меры. В-третьих, эти более суровые меры должны состоять в том, чтобы принудить Лизбету спасти ее возлюбленного от костра, соединившись браком с человеком, ради нее вошедшим в сделку со своей совестью и подстроившим это спасение. В-четвертых, самый лучший способ приведения всего этого в исполнение – доказать, что возлюбленный – еретик, а если, к несчастью, этого нельзя будет доказать, то все же выставить его еретиком. И в-пятых, пока как можно чаще видеться с менеером ван Гоорлем, потому что, вообще, при существующих обстоятельствах, сближение необходимо, а кроме того, у него при случае можно и денег перехватить.

Розыски еретиков тоже стоят денег, так как придется прибегнуть к услугам шпионов. Само собой разумеется, что друг Дирк, голландский каплун, должен сам доставить масло, на котором его станут жарить. И Монтальво закончил свое размышление так же, как начал его, громким раскатом смеха, после чего он встал и принялся за вкусный завтрак.

Был уже шестой час пополудни, когда капитан и исполняющий должность коменданта Монтальво вернулся со службы домой. Надо сказать, что он был усердный и дельный служака. Его встретил солдат-денщик, выбранный им за молчаливость и скрытность, ожидая приказаний.

– Женщина здесь? – спросил Монтальво.

– Здесь, ваше сиятельство, хоть и нелегко ее было доставить сюда: я застал ее в постели, больной.

– Какое мне дело, что было трудно? Где она?

– В вашей комнате, ваше сиятельство!

– Хорошо. Смотри, чтоб никто не помешал нам, а когда она выйдет отсюда, следи за ней, пока она не дойдет до дома.

Солдат снова взял под козырек, а Монтальво вошел в комнату, тщательно заперев дверь за собой. Комната была не освещена, но через большое сводчатое окно лился яркий лунный свет, и при нем Монтальво увидел сидящую на стуле с прямой спинкой темную закутанную фигуру. Было что-то странное, почти сверхъестественное в этой фигуре, сидевшей в молчаливом ожидании. Она напомнила ему – иногда фантазия его разыгрывалась совершенно некстати – хищную птицу, сидящую на обрубке высохшего дерева в ожидании рассвета, когда она собирается слететь на ожидающую ее добычу.

– Это ты, тетушка Мег? – спросил он совершенно серьезно. – Совсем как в старое время, в Халле, не правда ли?

Освещенная луной фигура повернула голову. Монтальво увидел, как свет отразился на белках ее глаз.

– Кто же как не я, ваше сиятельство, – отвечал охрипший от простуды голос, напоминавший карканье ворона, – хотя, правду сказать, не вашими молитвами жива. Крепкое надо иметь здоровье, чтобы не захворать, выкупавшись в проруби.

– Не ворчи: мне некогда слушать твою воркотню. Что тебя выкупали вчера, так поделом, за твою проклятую недогадливость. Разве ты не видела, что я веду свою линию, а ты портишь мне все. Я сделался бы посмешищем для своих людей, если б стал слушать, как ты предостерегаешь меня против девицы, расположение которой я желаю сохранить.

– У вас всегда ведется какая-нибудь игра, ваше сиятельство, только если она кончается тем, что тетку Мег сначала ограбили, а потом чуть не потопили подо льдом, то тетка Мег этого не забывает.

– Не у тебя одной есть память. Какая тебе была назначена награда? Двенадцать флоринов? Получишь их, и еще пять вдобавок – это хорошая плата за нырок в холодную воду. Будет с тебя?

– Нет, ваше сиятельство, мне нужна была жизнь этой еретички. Мне надо было видеть, как она будет жариться на костре, или топтать ее ногами, когда бы ее стали зарывать в землю. Я гонюсь за этой женщиной, зная, – в ее голосе слышалась ярость, – что, если я не убью ее, она постарается убить меня. Ее мужа и сына сожгли потому, что я показала на них, а она уж третий раз уходит от меня.

– Потерпи, потерпи, в конце концов все устроится. Ты словила двух: самого папеньку и его наследника. И нечего ворчать, что маменька не сразу дается тебе в руки и недолюбливает тебя. Теперь слушай. Ты знаешь девицу, которой мне надо было угодить вчера. Она богата?

– Да, я знаю ее и знала ее отца. Он оставил ей полный дом, много брильянтов и тридцать тысяч крон[15], помещенных под хорошие проценты. Хорошее приданое. Только получит его Дирк ван Гоорль, а не вы.

– Вот в том-то и дело. Что ты знаешь о Дирке ван Гоорле?

– Почтенный, работящий бюргер, сын зажиточных родителей, медников из Алкмара. Он честен, не особенно умен. Он из тех людей, что богатеют, становятся бургомистрами, основывают приюты для бедных, а после смерти им ставят памятники.

– Ты отупела от холодной ванны. Когда я спрашиваю тебя о человеке, я хочу знать, что тебе известно против него.

– Понимаю, ваше сиятельство, только про этого ничего не скажешь. Ни любовных дел за ним нет, ни играет он, ни пьет, разве что стаканчик после обеда. Весь день он работает у себя в конторе, ложится рано, встает рано, а в воскресенье ходит к ювфроу ван Хаут. Вот и все.

– В какой церкви он бывает?

– Раз в неделю в соборе, но не причащается и не ходит к исповеди.

– Это плохо, очень плохо. Ведь ты не хочешь сказать этим, что он еретик?

– Очень вероятно, здесь их развелось много.

– Ужасно! Знаешь ли, мне бы не хотелось, чтобы эта прекрасная девушка, хорошая католичка, как мы с тобой, сблизилась с еретиком, который может подвергнуть ее разным опасностям. Кто может дотронуться до смолы и не запачкаться?

– Вы тратите попусту время, ваше сиятельство, – ответила посетительница с усмешкой. – Что вам от меня надо?

– В интересах этой девушки мне надо доказать, что этот человек еретик, и мне пришло на ум, что ты, как особа, привычная к таким делам, можешь найти подходящие улики.

– Вы тратите попусту время, ваше сиятельство. Что вам от меня надо?

– Да, ваше сиятельство. А не приходило вам в голову, на что будет похоже мое лицо, если я ради вашей забавы всуну свою голову в осиное гнездо? Знаете ли, что ждет меня, если я стану подглядывать за лейденскими еретиками? Они убьют меня. Их много, и все люди решительные: пока их не трогаешь, они тебя тоже не тронут, но только коснись их, и прощай. Мне хорошо известны законы о Церкви и императоре, но император не может сжечь целый народ, и как я ни ненавижу их, все же я должна сказать… – она вскочила и продолжала страстным, убежденным голосом, – что в конце концов и законам, и монахам придется уступить. Да, эти голландцы перебьют всех священников и перережут вас, испанцев. Тех же, которые останутся в живых, вытолкают в шею. Они станут плевать при воспоминании о вас и будут служить Богу по-своему. Они сделаются гордым, свободным народом, а вы, как собаки, станете глодать кости, оставшиеся от вашего прежнего величия: вас загонят в вашу конуру и вы – околеете в ней!.. Вот что я скажу вам, – закончила Мег изменившимся голосом, опускаясь на стул. – Я слышала, как Марта-Кобыла, этот дьявол, говорила так на катке, и мне кажется, что ее слова сбудутся, вот почему я так запомнила их.

– Кажется, действительно, госпожа Кобыла более интересная особа, чем я думал, и если она говорит такие речи, то следовало бы утопить ее. А пока оставим пророчества: пусть наши потомки выпутываются как хотят, мы же приступим к делу. Сколько тебе надо за показания, которых было бы достаточно, чтобы уличить ван Гоорля?

– Пятьсот флоринов, ни одним стивером[16] меньше, ваше сиятельство, и не тратьте время попусту, торгуясь со мной. Вам нужны веские улики, улики, которые могли бы удовлетворить Совет или того, кому будет поручено рассмотрение дела. А это значит, что надо доставить двух надежных свидетелей. Говорю вам, дело нелегкое подобраться к этим еретикам. Для честною человека, который возьмется за это дело, в нем много опасного: еретики – народ отчаянный, и если они заметят, что за ними кто-то подсматривает, когда они справляют свою дьявольскую службу, то не задумаются убить этого человека.

– Все это я знаю, тетушка. Чего ты разглагольствуешь! Ведь для тебя это дело привычное. Вот тебе сказ: получишь деньги, когда добудешь улики. А теперь, если мы с тобой будем оставаться здесь долго, пойдут толки… Кто тут спрячется от сплетников? Так прощай же, тетушка, спокойной ночи!

Он повернулся, собираясь выйти из комнаты.

– Нет, ваше сиятельство, как же так, без задатка, – закаркала она с негодованием. – Я не могу работать только за ваше слово.

– Сколько? – спросил он.

– Сто флоринов чистоганом.

Несколько минут они ожесточенно торговались, близко нагнувшись друг к другу в полосе лунных лучей, и лица их имели такое отвратительное выражение, так ясно был написан на них злодейский замысел, что при этом слабом свете их можно было принять за выходцев из преисподней, торгующихся из-за человеческой души. Наконец они сошлись на пятидесяти флоринах и, получив задаток на руки, Черная Мег удалилась.