Орланда - Жаклин Арпман

Какой кайф она ловит от этих силлогизмов! И я этим удивлена, потому что полагала, как и Орланда, что сила характера и энергия — суть атрибуты мужского нрава: но мысль беспола, у нее нет рода — ни мужского, ни женского. В действительности робость Алины играет ей на руку: она так серьезно подкрепит свои гипотезы текстом произведения, что окружающим останется только принять их. Увы… увы… Затверженные истины не изгонишь из сознания железной логикой. Идея о том, что «Орландо» был для Вирджинии Вулф автобиографией ее нравственной жизни, покажется острой, но, если не попадет в учебники, ее забудут.

Итак, Алина решила, что пора делать записи и что в понедельник она отправится в библиотеку и начнет читать критику. Она приступила.

Я смотрю на нее: она упивается работой. Это больше не скучная женщина с вокзала и не моральная инвалидка, безрадостно вышагивавшая рядом с Альбером. Перо скользит по белой бумаге, прописывая изящные арабески мысли, это напоминает полет перелетных птиц, вычерчивающих иероглифы в бледном предвечернем небе, буквы переплетаются, гласные легко цепляются к согласным, творя прелестную фарандолу, которая то и дело обрывается и тут же начинается вновь… Ох, метафоричность меня погубит, я могу «заразиться» Вирджинией — вот-вот начну сравнивать мелькание пера с движением волн, с гребнем сверкающей пены у кромки северных пляжей, со всем, что волнуется и колышется, но… вот ведь как странно — разум всегда подсказывает движения, не оставляющие следов. Неужели Шарль и его отказ воспринимать любую новую идею имеют надо мной такую власть? Неужели стоит говорить лишь о строго параллельных линиях, напоминающих борозды вспаханного поля и ряды будущих всходов, о нити, которую челнок заставляет скользить по утку? Не думаю, что способна творить изображения, в голову — вот ведь жалость! — приходит одна-единственная мысль — о бесконечной нити из клубка шерсти, превращающейся в вязаное полотно. Но хватит об этом: я чувствую мощный порыв, несущий Алину от коротких фраз к длинным стройным тирадам, пересыпанным сакраментальными «кто» и «что» (дивный метроном, отбивающий ритм!). Веселая гурьба слов самоорганизуется, марширует стройными рядами и ложится на бумагу, Алина находится внутри себя и одновременно присутствует на странице, ведомая твердой рукой, верной наперсницей и доброй служанкой любого замысла. Орланда, который в этот момент энергично наводит порядок в квартире Люсьена Лефрена, наверняка сказал бы на это: «Черт возьми, девочка моя! Если так любишь писать, какого фига корячишься над чужими книжками? Пиши свои!» А Алина, которой подобная мысль чужда, ответила бы, что задумывание и вынашивание литературного произведения — мужское дело, забывая, что изучает творение женщины: наставления матери так глубоко угнездились в подсознани, что Алина всегда автоматически следует им.

Возможно, кто-нибудь скажет, что Орланда чистит и трет, наводит марафет, а это — удел женщины, следовательно, я путаюсь в сексуальных идентичностях. Но разве мы видели, как именно он это делает? Женщина ухаживает за своим обиталищем — Орланда уничтожает, устраняет, выбрасывает… избавляется, ему и в голову не пришло отдать в стирку грязные простыни. Можете вообразить, чтобы так же поступала Мари Берже? Орланда сохранил привычку к чистоте, но ему плевать с высокой башни на имущество Люсьена Лефрена.

Вернувшийся в час дня Альбер застал Алину пишущей: накануне ее утомленный вид слегка встревожил его, но теперь он успокоился.

День третий: воскресенье

Субботний вечер Орланды затянулся до раннего утра воскресенья, он вернулся, ужасно устав от бурных развлечений, за которыми — увы! — мне не позволила проследить моя воспитанность, и заснул так крепко, что ему не помешали даже видения хозяина тела, в которое он переселился. В половине девятого Орланду разбудил телефон. Рефлекс заставил его подняться, подойти к комоду и не раздумывая снять трубку.

— Неужели ты наконец-то дома, Люсьен? — спросил чей-то хриплый голос, звучание которого сразу показалось Орланде отвратительным.

Люсьен? Прошло несколько секунд, прежде чем он наконец сообразил, какое отношение имеет к нему это имя.

— Да, — ответил он коротко, не зная, с кем говорит.

— Когда ты вернулся? Неделю от тебя ни слуху ни духу!

Голос явно принадлежал пожилой женщине и был скорее сиплым, чем гортанным.

— Я был очень занят, — осторожно ответил Орланда.

Прямо перед ним на стене висело зеркало: накануне, выбрасывая хлам Люсьена на помойку, он счел его не слишком отвратительным и оставил себе. Он взглянул на отражение и, как и в первый раз, удивился своему новому облику: волосы взлохмачены, под глазами — темные круги, подбородок колючий из-за отросшей щетины, но все в целом совсем неплохо. Очень даже неплохо. Орланда удовлетворенно улыбнулся сам себе. Какой красивый молодой человек! Мне и правда повезло — я торопился, действовал совершенно бездумно и мог Бог знает на кого нарваться!

— Так занят, что не мог позвонить родной матери!

Его мать! Он аж подпрыгнул. Итак, у Люсьена Лефрена есть мамаша!

— И тебя никогда нет дома. Я звоню три дня подряд — ты сказал, что вернешься к четвергу.

— Меня задержали дела, — объяснил Орланда, приходя в ужас от ее тона, — плаксивого, требовательного и сварливого одновременно. Мадам Берже никогда не разговаривала так с Алиной…

— Ладно, ты здесь, и это главное. Я жду тебя, мне нужно, чтобы ты кое-что купил: у меня снова разболелась нога, а от твоей сестры — сам знаешь! — не допросишься.

Еще и сестра? И он «сам знает», какова она?! Орланда вздохнул. Молодой человек пьет в Париже кофе — и вот вам, нате-здрасте, в Брюсселе у него, оказывается, целая куча родственников! Не хватает только папаши, если, конечно, на счастье Орланды, бедняга Люсьен — не сирота.

— Поторопись! И кстати, прихвати по дороге бутылочку виски у бакалейщика. Деньги я тебе верну. А то мне и гостей-то нечем побаловать!

«О-хо-хо!» — подумал Орланда.

Высказав еще пару-тройку упреков, матушка Лефрен повесила наконец трубку. «Пойти? — спросил себя Орланда. — Да я же понятия не имею, где эта дама обитает! Ничто не мешает мне просто забыть об особе с хрипатым голосом и более чем сомнительным лексиконом. Твоя сестра? Ну, ты же ее знаешь… Брр! Я сменил пол — но не манеру разговаривать». Он снова лег, твердо решив пренебречь сыновним долгом до тех пор, пока не выспится. Ему совершенно не был любопытен Люсьен Лефрен, грязнуля с кругленьким счетом в банке, единственная проблема — избавиться от его семейки. Бутылка виски! Надо же! Он почти задремал, но тут визгливый голос, вопящий о принесенных жертвах и требующий воздаяния, резко вырвал его из сна. Но чей он был на сей раз, этот сон? Хозяина, растревоженного телефонным звонком, или его собственный? Орланда принял две таблетки аспирина. Нельзя избежать риска неприятностей, врываясь кавалерийским наскоком в чужую жизнь. Орланда снова укорил себя, что не обо всем подумал…

«На самом-то деле, я вообще ни о чем не подумал, даже о том, чтобы элементарно закрыть дверь на ключ!» — констатировал он часом позже, когда эта самая дверь распахнулась и на пороге появилась девушка.

— Ну что там еще? — проворчал он из-под одеяла.

«Что-то» было одето в мини-юбку, слишком тесно облегавшую вполне стройные бедра, и курточку из кожзаменителя — о, боги, они все, видно, сговорились меня достать! Незнакомка была натуральной блондинкой с волосами «второй свежести».

— Эй! Ты вернулся! Когда? Мы целую вечность не виделись!

— Я был занят.

Она плюхнулась на кровать, обняла Орланду и, к полному его ужасу, впилась ртом в губы, не оставив ни малейших сомнений относительно характера своих отношений с Люсьеном Лефреном.

Какой ужас! Эта женщина — его любовница! Он решительно вырвался из становившихся опасными объятий.

— И я все еще очень занят. Мне пора, я уже проспал.

«Но куда я, к черту, денусь?» — мысленно простонал он.

— Тебя не было неделю, ты не позвонил, когда вернулся, я прихожу, а ты заявляешь, что тебе пора! Ты что, разлюбил меня?

— А я разве вас любил?

Решительно, Люсьен совершенно невозможен!

— Да что это с тобой?

Расставшись с Алиной, Орланда надеялся избавиться от ее слабостей, но все произошло слишком быстро, и при виде больших карих глаз, наполнившихся слезами — внимание, тушь потечет! — сочувствие осенило его душу. Он немедленно узнал досадную чувствительность своей бывший «тюремщицы», которая всегда так мешала ей отстаивать собственные интересы. Чем еще может быть огорчение при виде плачущей девушки, спросил он себя, если не следом бедняжки Алины, ее уступчивости и подчиненности матери? «Нет уж, я не попадусь», — мысленно добавил он, выпрыгивая из кровати, — тем более что молодая особа, решившая немедленно удостовериться в пылкости желаний любовника, уже просунула под одеяло ловкую бесстыжую ручку.