Небом дан - Резник Юлия

— А мой работает. Прокурором, — изумленный взгляд Саввы как ничто другое подхлестывает мое разыгравшееся воображение дальше. — Но знаешь, что я тебе скажу? — наклоняюсь к девице и доверительно шепчу ей на ушко. — Уж лучше бы он дома сидел. Мужика при власти просто так не выгонишь. И от него не уйдешь.

— Что, не отпускал, падлюка?

— Не-а. Убью, говорит, если только рыпнешься. Выслежу и убью.

Савва закашливается, чтобы скрыть смех. Да я и сама едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться в голос. Врать, оказывается, так весело! А у меня, похоже, настоящий талант. Вон, как сочувственно на меня девочка смотрит.

— Если кто-то о вас будет спрашивать — я могила, — клянется она.

— Даже не знаю, как тебя благодарить, — прижимаю руку к сердцу, может быть, тут переигрывая.

— Мама! Мне опять надо в туалет, — ноет Ромка. Если кто и мог нас выдать, то это он. Но, к счастью, все его мысли сейчас сосредоточены на больном животике.

— Да-да, бежим. Приятно было поболтать.

Наш номер располагается на втором этаже. Окна выходят на небольшой притрушенный снегом лесок, впрочем, это не очень спасает от шума, что доносится от дороги.

— А ты, оказывается, актриса, — замечает Савва, расшнуровывая свой рюкзак.

— Говорю ж, ты меня не знаешь. — Мое веселье растворяется в воздухе, будто его и не было. Неизвестность давит на плечи. Страх ворочается внутри. — Пойду, гляну, как там Ромка.

А Ромка уже справился. Вылез из душа, стоит, кривляется перед зеркалом.

— Смотрю, тебе получше.

— Угу.

— Живот не крутит?

— Нет. Только если чуть-чуть. — Ромка спрыгивает со специальной подставки, которая делает его выше, и нерешительно замирает у входа. Озадаченное выражение лица выдает, что сынок явно чем-то обеспокоен. Я подхожу к нему ближе, сажусь на корточки и, пригладив его стоящие дыбом волосы, интересуюсь:

— Тебя что-то тревожит, м-м-м?

— Дядя Савва назвал меня сынком, — отводит взгляд. — Аж два раза.

Я замираю. Сердце уходит в пятки.

— Правда? И что? Тебя это расстроило? Так иногда говорят взрослые… Это ничего не значит. Просто ласковое обращение.

— А-а-а. Ну… Понятно.

— Хочешь, я скажу, чтобы он так тебя не называл?

— Нет. Все нормально. Я пойду.

— Точно нормально?

— Я же сказал.

Ну, вот. А Савва настаивал на том, чтобы Ромке обо всем рассказать! Как будто он сможет это понять… Как будто это так просто! Взять и сказать сыну: «Знаешь, милый, твой папа на самом деле не твой. А вот дядя Савва…». Угу… Как бы не так. Тут даже у взрослого бы крыша уехала от такой Санта Барбары, что говорить про ребенка? Как вообще ему объяснить, почему все вышло, как вышло? Рассказать правду? Мол, твой отец, который тебе вовсе не отец, не мог иметь детей, и поэтому я попросила сделать мне ребеночка его брата? Звучит это, мягко скажем, не очень. И по сути оно так и есть. Сейчас я бы ни за что на это не согласилась. А тогда… Уж слишком сильным было мое отчаяние.

«Или ты только этого и ждала? Повода, чтоб согрешить?» — звучит в ушах голос тестя. Я вздрагиваю. И если вы думаете, что это галлюцинация — спешу вас разочаровать. Он на самом деле задавал мне такие вопросы на исповеди. То есть они сначала подтолкнули меня к Савве, а потом этим же и попрекали. Не в открытую, нет, но… Так, что я ощущала себя запачканной, недостойной каждый раз, когда они на меня смотрели.

— Эй, ты чего так долго? — Савва возникает за спиной бесшумно. — Все хорошо?

— Что мне будет?

— Мало ли. Вдруг и у тебя скрутило живот? — смеется. Я зависаю, глядя на его четко очерченные губы. Зубы белые-белые…

— Как ты можешь смеяться, когда мы в такой… — я не могу подобрать слов, но Савва мне любезно подсказывает:

— Жопе?

— Да. В ней.

Отодвигаюсь от него, но это не так-то просто сделать. Кажется, с нашей последней встречи он стал еще выше, еще мощней… Я помню, как боялась идти к нему в спальню. Пугал он меня ровно так же, как и притягивал. Теперь уж это можно признать. Притягивал еще с той самой первой нашей встречи. Правда, тогда я не понимала, что за горячка со мной случилась.

— Послушай, я же сказал, у нас отличная страховка. Ничего он не сделает.

— А если ты ошибаешься? — облизываю пересохшие губы. — Что если за нами придут?

— Ты разыграла такой спектакль, что девица на рецепции в жизни тебя не выдаст.

— Опять смеешься?! — я раздосадованно топаю ногой. Савва улыбается шире. И вот ведь что интересно: его спокойствие удивительным образом успокаивает и меня. Немного злит, конечно, но и успокаивает. — А если все-таки? — повторяю настойчиво. Мне как ребенку хочется услышать, что у него есть какой-то план и на этот случай.

— Если за нами придут, то у нас осталось совсем мало времени. А значит, что? — он обхватывает мою голову ладонью.

— Что? — я тру ухо, в которое он задал вопрос. По телу бегут мурашки. Я отступаю на шаг, касаясь руками его предплечий. То ли удерживая Савву от опрометчивых действий, то ли саму себя. В горле, где я ношу память о нашей единственной ночи, саднит.

— Значит, нельзя тратить время попусту, — улыбка Саввы становится как будто бы хищной. Я раньше не позволяла себе анализировать, почему с ним мне было так хорошо, как никогда не было с родным мужем. А сейчас вдруг поняла. В Савве есть странная необъяснимая пристальность. Будто, когда он на меня смотрит, все другое перестает иметь значение. Словно нет ничего другого и никого. Он ко всему другому становится равнодушен до крайности. Именно это равнодушие, окутывая нас коконом, не давало просочиться внутрь никаким сомнениям или глупым мыслям о том, хорошо ли то, что мы делаем, или плохо. В нем я не сверяла себя со стандартами… И, может быть, впервые в жизни была собой. Вернувшись к себе, истинной, после долгих бесцельных странствий и попытки достичь идеала.

— Я не буду с тобой спать. — Улыбаюсь.

— Даже из жалости? Даже зная, что, может быть, это моя последняя ночь на воле?

Он невыносим. Я закатываю глаза:

— Буквально пару минут назад ты пытался меня убедить, что нам абсолютно ничего не угрожает.

— Но ты же мне не поверила, — возражает Савва, невинно хлопая глазками. Ну, просто вылитый пай-мальчик. А как они похожи с Романом…

— Поначалу так и было, не спорю, но потом ты сумел меня убедить.

— Вот черт! Похоже, я перестарался.

— Похоже. Дай пройти. У меня уже голова кружится.

— От меня?

— От сотрясения. — Кончики губ подрагивают от улыбки, которую я пытаюсь сдержать. А вот Савва, наоборот, становится серьезным.

— Прости. Я совсем забыл. Я с тобой вообще обо всем забываю, — последняя фраза звучит как обвинение. Закусываю щеку. Что на это сказать, не знаю. В искусстве флирта я не сильна, а отвечать на это замечание всерьез глупо…

— Не забудь вымыть уши, — бросаю напоследок то, что сказала бы Ромке, реши он вымыться без посторонней помощи.

— Я вымою… все самым тщательным образом. Захочешь убедиться — только скажи.

Я чересчур резко захлопываю за собой дверь. Щеки горят, меня лихорадит. Перед глазами пляшет. Прошли всего какие-то сутки, а моя жизнь перевернулась с ног на голову, и вообще непонятно, что будет дальше. Вот почему, почему каждый раз, когда на горизонте появляется Савва, у меня из-под ног уходит земля?

Прохожу вглубь комнаты. Ромка уснул, свесив руку с края кровати. Теперь мне придется ложиться посередине. Между сыном и его отцом. Другого спального места здесь нет. Укладываюсь. Забираюсь под одеяло к Ромке, их тут, по крайней мере, два. Закрываю глаза, но уснуть не получается. Я вслушиваюсь в звуки, доносящиеся из ванной. Представляю Савву. Тут же ругаю себя, отгоняю непотребные мысли и… Снова к ним возвращаюсь.

Наконец, дверь открывается. Глаза уже привыкли к темноте, и, наверное, решись я их открыть, смогла бы рассмотреть Савву. Но я притворяюсь спящей. Звуки шагов приближаются. Под весом тела прогибается матрас. И Савва ложится рядом. Во рту пересыхает. Секунда, две, три… Ничегошеньки не происходит. Он рядом, но не близко. Я остаюсь одна наедине с темнотой и своими почуявшими волю тараканами. У тех есть голос, один в один похожий на голос моего бывшего свекра. Да и слова они выбирают те же — через одно — «грех» и «блудница».