«Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма - Виктор Шнирельман

П. Тэйлор различает три стадии становления современного расизма: натурализацию социальных различий на первом этапе, их рационализацию на втором и политизацию на третьем. Первую он связывает с появлением в конце XV в. представления о человеческой вариативности в пределах все еще единой категории, вторую – с представлением о непреодолимых социальных барьерах, якобы задававшихся расой и определявших извечное расовое неравенство, а третью – с осознанием социальных оснований расовой классификации. Переход от первого этапа ко второму знаменует сочинение Иммануила Канта «О различных человеческих расах» (1775) и выступление Томаса Джефферсона в 1784 г. о состоянии дел в Вирджинии. Третий этап начался, по мнению Тэйлора, в 1923 г., когда Верховный суд США дистанцировался от «научного расизма»[248].

Более четкую периодизацию дает, основываясь на книге М. Джекобсона[249], Врон Уэар, придающая большое значение законодательному утверждению расизма. По ее схеме, первая эпоха началась с закона о натурализации (1790), наделившего правами на нее только «свободных белых людей». Вторая эпоха охватывает 1840–1924 гг., когда ограничительное законодательство не только господствовало, но находило опору в «научном расизме». Затем наступила новая эпоха, и различные группы, прибывшие в США из Европы, сплотились в монолитную «белую расу»[250].

Наконец, некоторые специалисты показывают, что расовый дискурс постепенно вырос на европейской почве из более общего дискурса о «Другом». Со временем он принял наукообразную форму, а затем был легитимизирован государственным законодательством, хотя и потерял санкцию науки[251]. Иными словами, расизм возник задолго до того, как появилось понятие для него. Ведь термин «расизм» был введен лишь в 1930-х гг., а широкую популярность получил после Второй мировой войны[252].

Итак, с точки зрения современной науки расизм вовсе не является константой, сопровождающей всю историю человечества. Во-первых, он начал складываться лишь на определенном и далеко не раннем этапе этой истории. Во-вторых, различные элементы того, что сегодня называется расизмом, формировались в разные периоды и нередко вне зависимости друг от друга. В-третьих, создание расовой теории предшествовало превращению расизма в массовую политическую практику и расистские представления «отцов-основателей» не имели при их жизни массового спроса. В-четвертых, расизм стал важным структурным элементом общественного устройства лишь в эпоху развитого капитализма. И, наконец, в-пятых, как указывает Дж. Фредриксон, своими крайностями расизм обязан стечению особых исторических обстоятельств, связанных с тяжелым поражением в войне и чувством национального унижения, ищущим удовлетворения в образе заклятого врага в лице инорасовых меньшинств[253]. Кроме того, расизм является весьма противоречивой идеологией, и в зависимости от конкретной ситуации его аргументация может выглядеть по-разному.

Похоже, что в Европе формирование расизма как идеологической доктрины и социальной практики началось в Испании. Первой его жертвой стали испанские крещеные евреи («мараны»), которые, в общественном мнении XV в., в силу своей крови или культуры так и оставались «погаными», или «проклятой расой», и ни при каких условиях не могли стать добрыми христианами[254]. Любопытно, что это, пожалуй, самый ранний случай, когда расизм слился с антисемитизмом. Но при этом он все еще был тесно связан с религиозными воззрениями (рис. 1).

На заре Нового времени среди интеллектуалов еще не было единства по вопросу о причинах расового неравенства: если некоторые объясняли его биологическим наследием, то другие делали акцент на культурных факторах[255]. При этом в XVIII – первой половине XIX в. термины «раса» и «нация» нередко использовались как синонимы, а критерием оценки «Других» служили скорее эстетические представления, чем ссылки на умственные способности[256].

Расизм пережил расцвет в Европе и в США прежде всего как биологическая доктрина, пытавшаяся опираться на достижения биологической науки второй половины XIX – начала XX в.[257] В последней трети XIX в. под влиянием расистской идеологии, распространявшейся немалым числом радикальных политиков и журналистов, расизм проник в широкие массы. Тогда он был направлен прежде всего на две категории населения: евреев как внутреннего «Другого» и колониальные народы (особенно африканцев) как внешнего[258]. Но в США внутренний «Другой» уже тогда был представлен прежде всего чернокожим населением. При этом важным рубежом, придавшим импульс расистским взглядам, стали эмансипация евреев в Западной Европе и отмена рабства в США, сделавшие «Других» значимыми конкурентами, с которыми нельзя было не считаться. Это и способствовало быстро растущей популярности социодарвинизма[259]. Любопытно, что социальная база расизма в США и Европе различалась. В США ее составляли низшие общественные слои, недовольные конкуренцией со стороны чернокожих, тогда как в Европе речь шла о среднем классе, с подозрением наблюдавшем за быстрым ростом числа менеджеров и профессионалов среди евреев. По меткому замечанию Дж. Фредриксона, подчеркнувшего эти различия, «если афроамериканцы казались недостаточно современными, то германские евреи были чересчур современны»[260]. Между тем риторика XIX в. делала акцент на ущербности еврейской телесности, что было напрямую связано с расовым дискурсом. О связи антисемитизма с расизмом, направленным против чернокожего населения, недвусмысленно говорит тот факт, что в Вене рубежа веков евреев рассматривали как «черных» и искали их происхождение в Африке[261].

К середине XIX в. относятся первые попытки обосновать расовый подход «научными фактами» (Луис Агассиз, Сэмуэль Мортон, Джосайя Нотт и Джордж Глиддон в США, Жозеф А. де Гобино во Франции, Роберт Нокс в Великобритании), причем развитие этих идей прослеживается с конца XVIII – начала XIX в., когда их высказывали Лорд Кэймс, Эдвард Лонг и Чарльз Уайт в Англии, Кристоф Майнерс и Георг Форстер в Германии и Жульен-Жозеф Вирей, Жорж Кювье и Франсуа Перрон во Франции[262]. Тогда доказывали, что расовые различия вечны и неизменны, что расы различаются уровнем интеллекта, и это якобы отражается на размерах мозга или соотношении разных участков мозга, отвечающих за различные способности. Из этого делали вывод о том, что различные расы в разной степени способны вести «цивилизованный» образ жизни. В середине XIX в. определенным авторитетом пользовалась школа полигенистов, представлявших расы разными биологическими видами и доказывавших их будто бы разное происхождение[263].

Затем на смену этому пришла идея эволюции, но, вопреки взглядам самого Чарльза Дарвина, она лишь укрепила позиции расистов. Ведь она позволяла выстраивать целую иерархию рас и предполагать, что та отражает эволюционные этапы развития человечества. Мало того, во второй половине XIX – первой половине XX в. некоторые специалисты пытались развивать «эволюционный полигенизм» (Карл Фогт и Эрнст Геккель в Германии, Артур Кис в Англии, Эрнест Хутон в США). Речь шла не только о типологии, но и о качественной оценке разных человеческих типов, что неизбежно увязывало научные построения с расовой политикой. Ведь все это вкупе с социологическими построениями главного социодарвиниста Герберта Спенсера использовалось для обоснования социального неравенства и запрета смешанных браков, для поддержки колониальных режимов и империалистических захватов[264]. Тогда-то и получила широкое хождение идея о «белой арийской расе», которая будто бы разнесла высокую культуру во все уголки земного шара. В частности, Гобино первым связал формирование древних цивилизаций с «арийской расой»[265]. Правда, он отождествлял «арийцев» с потомственной аристократией и был ярым противником патриотизма и национализма[266]. Затем польский социолог Людвиг Гумплович выдвинул в 1885 г. идею о «расовой борьбе», якобы определявшей ход истории. Но под «расой» он понимал то, что сегодня называется «народом-этносом».

С развитием физической антропологии некоторые авторы (адвокат Жорж Ваше де Ляпуж, статистик Отто Аммон), составившие группу антропосоциологов, пытались доказать, что психические качества людей зависели от величины головного указателя: по этой теории только «длинноголовые» могли по праву лидировать в мире. Однако, подобно Гобино, эти авторы интересовались прежде всего социально-расовыми различиями между представителями «арийской» и «альпийской» рас и были далеки от национализма. Например, Аммон доказывал, что в силу естественного отбора более умственно развитые «длинноголовые» концентрировались в городах, а «короткоголовые» были обречены на жалкое существование в сельских районах[267]. Лишь в работах расиста Хьюстона Чемберлена «длинноголовые арийцы» оказались прочно связанными с германцами, что сделало расизм привлекательной доктриной для немецких националистов и шовинистов[268]. В свою очередь, в 1920-х гг. английский физический антрополог Артур Кис подчеркивал тождество между национальностью и расой и даже писал о «межрасовом соперничестве». Это еще раз демонстрировало отсутствие строгого подхода к расе даже среди специалистов[269].