Фашисты - Кирилл Викторович Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шилкин не знал, что сказать.
— Сволочь, — сказала Людмила. — Не вы. Он. Я его ненавижу. А вы?
— Его?
— Нет, не его. Её.
— Ненависти у меня к ней нет, — сказал Шилкин.
— Врёте.
— Толку–то мне её ненавидеть? Что от этого изменится?
— Врёте, врёте, — сказала Людмила. И добавила: — Врёте.
Она встала и вышла. Шилкин допил из бокала и подумал, что засиживаться, наверное, не стоит. Людмила вернулась с бутылкой кагора и бокалом.
— Я всё–таки решила выпить немного. В хорошей компании грех не выпить, правда?
— Согласен.
Первый бокал она выпила почти залпом. Сразу же налила себе второй.
— Я всё время думаю, думаю и думаю только об одном. Не знаю, как остановиться. В голове будто радио. Так ведь свихнуться можно. Я не понимаю, как это случилось. Почему это случилось. Чем я провинилась. Может, меня сглазили? Но это я скоро узнаю. А ещё сны. Когда удаётся уснуть, сразу начинает сниться он. Вам ваша мадам снится?
— Нет, ни разу, — соврал Шилкин.
— А вы её точно любили?
— Любил.
— Она вам раньше изменяла?
— Не думаю.
— А я думаю, изменяла. Порочная баба. Такие семьи рушат.
«Хули тебе надо?» — подумал Шилкин.
С непривычки он опьянел после двух бокалов.
— Значит, и ваш изменял вам.
— Нет! — крикнула Людмила. — Это я точно знаю. Она во всём виновата. Не появись она, он бы никуда не делся. Вы что, не могли её посадить на цепь? Или отлупить? Или манду ей зашить?
Людмила наливала себе третий бокал и прилично плеснула на стол.
Шилкин встал.
— Ладно, я пойду.
— Куда? Домой? А что вы там будете делать один?
— Хотя бы не буду всё это слушать.
— А в чём я не права?
— Права, не права, а слушать этого я больше не собираюсь. Я не за этим сюда ехал.
— Ого! — Людмила открыла рот. — А зачем? Думал, я на тебя запрыгну, чтобы утешиться?
Шилкин постарался посмотреть на неё презрительно, не понял, получилось ли, и пошёл к выходу. На двери было два замка. Он не мог сообразить, какой из них заперт и как они вообще открываются. С кухни раздался вой. Немного постояв, он вернулся. Людмила плакала, навалившись на стол. У неё было красное, сморщенное, распухшее лицо. Она вскочила и повисла на Шилкине.
— Ну, ну, — сказал он. — Ну, ну.
— Простите меня!
— Ничего, я понимаю.
— Я не в себе.
— Может, покурить хотите?
— Да.
Шилкин дал ей сигарету.
— Я раньше курила, — сказала она. — Потом бросила.
— Он заставил?
— Нет. Это для ребёнка. Я планировала ребёнка родить.
Он не стал спрашивать, почему она не родила. Может, хахаль оказался бесплодным. Было бы здорово.
— Я заболела, по–женски, — сказала Людмила. — А вдруг он из–за этого ушёл? Хочет детей. Хотя он говорил, что это не главное. Как вы думаете?
— А сам он что сказал?
— Что мне без него будет лучше. Самая тупая в мире отмазка. А ваша что сказала?
— Наоборот. Что ей без меня будет лучше.
— Он очень хороший. Ей с ним будет хорошо.
Шилкин затянулся и налил себе вина.
— А она его сожрёт, — сказала Людмила. — Я это в переписке увидела. Эта стерва его сразу стала гнуть. Вас она гнула?
— Покажите мне их переписку.
— Не смогу. И хорошо. Это слишком жёстко.
— Почему не сможете?
— Потому что, когда он утром увидел оповещение, что в его профиль зашли, он сразу сменил пароль. И меня выкинуло. Тоже хорошо. А то бы я, наверное, неделю это читала не отрываясь и умерла с голоду.
— Я думаю, — сказал Шилкин, — надо как–то попробовать забыть о них и устроить личную жизнь. Мы довольно молоды ещё…
— На что это вы намекаете? — спросила Людмила.
— Да я не намекаю. Я не про то, что нам надо сойтись. Это глупо, конечно. Ну, не глупо, но странно, наверное.
— Погодите–погодите. А вы что, не хотите её вернуть?
— Кого? Риту?
— Да, Риту, Риту, Риту. Риту!
— А вы хотите вернуть вашего, что ли?
— Конечно, — сказала Людмила. — Безусловно. Знаю, будет сложно, но я всё для этого сделаю. И верну его. Завтра я собираюсь поехать к одной ведьме, она, говорят, возвращает мужей.
— Вы серьёзно?
— Я серьёзно, да. Она живёт за городом. Я с ней связалась вчера. Она меня позвала. Сказала, он в кровавых слезах приползёт. Нужна его фотография, волосы. У меня всё это есть.
— Ну, повезло, что он не лысый, — сказал Шилкин.
— И, кстати, держите кулаки, как только он бросит её, она к вам вернётся. Не говорите, что вам этого не надо. Думаете, я не заметила, что вы себе на руке вырезали?
— Это давно было, — сказал Шилкин.
Людмила, не вставая, кинула окурок в раковину.
— Вас это никогда не отпустит. Это хуже героина.
— Поживём — увидим, — сказал Шилкин.
Надо же было что–то сказать.
Они сидели до глубокой ночи, выпили обе бутылки вина. Людмила сильно опьянела. Шилкин подумал, что пора домой.
— Откроете мне дверь? Я там с замками не смог разобраться.
— Да–да, — сказала Людмила. — Могли бы и остаться. Но не хотите — как хотите. Вообще правильно. Я замужняя женщина и не должна ночевать с посторонними мужчинами.
— Доброй ночи, — сказал Шилкин. — Берегите себя.
Он вышел на улицу, закурил и посмотрел на небо. Мерцали далёкие звёзды. Голова вдруг закружилась, и космос полетел ему навстречу. Шилкин покачнулся, но устоял.
Людмила уснула поперёк кровати и захрапела. Ей снился бывший муж. Маленький, как гном, в костюме обезьянки он ловко танцевал посреди гостиной, а она неудержимо смеялась, глядя, как подпрыгивает его облезлый плюшевый хвост.
Полина
Полина хорошо помнила, как умер её отец. Это случилось в последний день весны пятнадцать лет назад. Она возвращалась из школы, сдав учебники за пятый класс. Погода выдалась паршивая, моросил тёплый дождик, и вдалеке слышались раскаты грома. Полина вышла на мост через широкую реку, делившую город на две части, и увидела очень толстую, всклокоченную женщину в самодельном сарафане. Та бежала навстречу, размахивая крупными, как у борца, руками.
— Полька! — закричала женщина издалека. — Быстрей, быстрей! Началось! Бежим, надо успеть попрощаться…
Это была тётя Люся, старшая сестра матери. Она схватила Полину за руку и потащила за собой. В груди у тёти Люси клокотало и хлюпало. Через тридцать шагов она остановилась, согнулась и уперлась руками в колени.
— Ой, не могу, Полька, — сказала она.
Вся красная и мокрая. От её головы шёл пар.
— Беги, Полька, беги скорее, надо успеть попрощаться.
Полина побежала, хотя ей было страшно и не хотелось никуда бежать, а тётя Люся кричала в спину:
— Беги, Полечка, торопись, я тоже сейчас догоню…
Отец лежал в комнате на кровати, рядом стояли его родители, брат, мать Полины, двое друзей, ещё какие–то люди. Умирал он тяжело и беспокойно. Пытался встать, бормотал что–то бессвязное. Полина стояла у двери и смотрела. Отец заболел в начале зимы. Перед Новым годом его положили в больницу. В конце апреля привезли домой и в квартиру завели под руки. Он ничего не говорил, только часто дышал, как пёс на жаре. Его уложили на кровать. И с тех пор он ни разу не встал. Но за несколько минут до смерти стал куда–то рваться. Его держали, пока не затих. По–слоновьи топоча, прибежала тётя Люся, повалилась на четвереньки посреди комнаты и завыла.
— Ещё нет, — сказал кто–то.
А спустя короткое время:
— Всё.
Этого Полина не видела. Только слышала. Она закрыла глаза. Тётя Люся выла, но, кажется, больше от усталости, чем от горя. Плакали бабушка и дедушка. Кто–то вздыхал, будто
