Приводя дела в порядок (сборник) - Геннадий Башкуев

Ваня! Чого рыгочешь? Так и було! Я ж знаю, шо кажу, я ж сам – косянскый! Та йи богато лытучей рыбы було! Як на нерест йдэ – всэ нибо чорно! Солнца за ный ны побачишь, тильки слышно, як косякы над головой плавникамы шуршат.

Таки булы в нас рыбны ловли…

Брат заливается смехом:

– Надо было простынями ее ловить. Натянул простыню над двором – и только успевай собирать, что напутается.

– А так и робылы. Наволочку в нибо кынут, вона падае – вже полна лытучей рыбы! Пырысыпав рыбу в мешок и снова кыдай.

– А че сразу мешок не кидать? – дивляется брат.

– Я дывлюсь, ты в мэнэ, сынку, дурный. У наволочки ж халява – шире! В йийи бильше рыбы напутаицца!

– А ты, конечно, больше всех так рыбы ловил? Ты ж из всех косянцев – найкраший рыбак… – подначивает отца ни разу не ехидный девятилетний Ваня. – И наволочка у тебя была самая уловистая?

Но дядька на приманку не клюет, отказывается от шутовской балачки и, выбрав какие-то доверительно раздумчивые интонации, удерживает инициативу:

– Я лучший рыбак, да… Это ты, сынок, правильно говоришь. Но наволочкой летучую рыбу на нересте я не ловил, врать не стану.

– А почему? – Сын строг и сосредоточен.

– Как почему? Потому что ловить рыбу во время нереста – браконьерство!

– Да нет! Я спрашиваю, почему ты врать не станешь?

– Потому что я никогда не вру, вон хоть Славку спроси… – не моргнув глазом, врет отец…

…Понимая, что с земли удочку не распутать, и не желая лезть на дерево, я сильнее дергаю леску. Крючок с грузиком остаются на жердёле. Леска с поплавком из крашеного гусиного пера летят ко мне. А злополучная верховодка слетает с крючка и – сверкнув чешуей – падает в воду.

– Кручкы одирвав? – интересуется дядька. – Я ж казав – цэ дюже вредна лытуча рыба попалась. Цэ знак – «Рыбаки, ны жадничайте! Йдытэ вжэ до хаты!..» А ну, что у нас тут?

Дядька вытаскивает из воды садок из мелкой сетки – хамсароса – и поднимает его на уровень глаз. В садке, пожалуй, с ведро красноперок, окуньков, лещиков, карасиков – мелкорыбицы размером до ладони.

Дядь Слава (уже переросший прозвище «Пэрс», но еще слишком молодой для уважительного «Пытрович») стоит огромный, загорелый, белозубый, с черными как смоль волосами, весь в бликах от высоко вставшего солнца. Вода жемчужным потоком рушится с садка. Сквозь хамсарос светится серебром наша добыча.

– На жареху хватит! – прибедняется дядька. Опускает улов в люльку мотоцикла и велит сматывать удочки.

Мы не против. Клев кончился. В пузе – бурчит. Пора.

В пять утра, отправляясь на рыбалку, мы выталкивали мотоцикл со двора вручную и только на асфальте гыркнули двигателем, перебудив окрестных кобелей. Теперь же вкатываемся в распахнутые ворота триумфаторами – задорно сигналя и пофыркивая мотором «ижака». Это – ритуал. О том, что прибыл Прытыка, должны знать все.

Дед цепляет улов крюком безмена, который называет кантаром. Дед – педант, любит точность, мелочей для него нет. Шкалы весов не хватает. Дед делит улов на две части. В сумме выходит одиннадцать кило. Дед перевешивает рыбу тремя частями. Так получается на пятьсот граммов меньше. Дед прикидывает погрешность.

– Десять двести – десять триста. Может, триста пятьдесят. Пружина ослабла…

Бабушка смотрит с крыльца:

– Слава!

– А-а! – откликаюсь я.

– Большой!

– Да, мама… – отзывается дядька, вместе с дедом взвешивавший улов.

– Я все это чистить не хочу. Может, посолишь?

– Тю-ю!.. – Прытыка машет огромной рукой, как крылом. – Идить в дом, мамо, мы тут сами. Хлопчики помогут.

В дом бабушка не идет. Они с дедом устраиваются рядом с нами. Дед пришивает ремешок к разорвавшимся старым «дворовым» шлепкам. Бабушка просто сидит. Смотрит, как мы чистим рыбу, и слушает бесконечный треп зятя.

Прытыка с рыбой управляется шутя. Пара взмахов ножом. Надрез под жабрами. Экономным движением извлекаются «кышечки». Рыбешка ополаскивается в тазу и бросается в миску. Гора чешуи рядом с дядькой растет. Рыбьи потроха летят кошкам, а пузыри мы лопаем, раздавливая их пятками прямо под столом. Бабушка пытается запретить эту потеху – мухи же налетят. Но стоит ей отвлечься…

Брат (даром ли сын рыбака и рыбовода?) работает так же красиво, как отец, только медленнее. Вид у него серьезный – как у любого занятого Делом мужчины.

Еще более серьезный вид у меня. Язык высунут. Плечи напряжены. Пальцы растопырены. Лоб в чешуе.

– Славка, цэ ны жаба, чого ты йийи давышь? Ого, як вона в тэбэ скаче! Мабуть, и жаба… Славка у нас, мама, седня був главрыбак, а мы булы у его пид рукой. Я ему удочку пять раз распутывал.

– Четыре, – лезу я под стол за очередной ускользнувшей красноперкой. – Последний раз я сам… леску оборвал.

– Точно… Последний – сам. Но мы, правда, все были рыбаки. Рядом с нами мужик удил, забыл его имя… За радиоузлом живет… Папа, он – Квачам сват, худый такый, в возрасте вже…

– За радиоузлом? Там Подпалый… Алексей…

– Ни-и! Подпалый-то Лешка Дранка! А цый – напротив его…

– А кто там – напротив? – задумывается дед.

– Бздюха-а! Квачам сват – Бздюха!.. – доносится из кухни голос колдующей там над борщом тети Люси.

– Точно! Бздюха! Люсенька-любоф-моя-любимая, а как ты все помнишь?

– Я завуч во втором поколении! – кричит Люсенька. – У меня профессиональная память на хулиганов и оболтусов!

– Мама, ты страшный человек! – голосом командира пионерского отряда заявляет наша строгая сестрица Аленушка. С тазом свежевыстиранного белья она выплывает во двор и достает прищепки из висящей на шее торбочки: – …ты нам и папеньку выбрала из профессиональных склонностей – хулигана и оболтуса?

– Ого, ты, Лена! – делано расстраивается дядька. – Люся! Меня Лена обижает!

– Она тебе правду говорит! – отзывается тетка.

– Мамо, шо воны меня уси забижают? – поворачивается Прытыка к теще.

Бабушка беззвучно хохочет, закрывая лицо ладошкой и отмахиваясь…

– Так вот – Бздюха!.. – возвращается к нашей рыбалке дядька. – Прикатил на велосипеде на час позже, встал от Славки в двух шагах – и ну тягать. Удочка – какой-то дрын метра в полтора. Точно, ветку с акациевины срубил, только листья посшибал. Поплавок – из пробки со спичкой. Один крючок. Ловит на хлеб – не успевает забрасывать!

А у нас снасть – трехколенки бамбуковые на медных стыках. На каждой по два крючка. Поплавки – перо. Черви – сам бы ел. А Бздюха быстрее нас троих ловит…

Я у него наживки попросил. Глубину посмотрел – такую же сделал. Он тягает – мы стоим…

Потом у него крючок оборвался, я ему запасной дал – как у себя. Он ловит – мы стоим…

Потом у него хлеб кончился, мы ему червей отсыпали. Он на наших червей окуньков таскает, а у нас – хоть бы клюнуло…

Он посцять отошел, я на его место поплавок забросил. Ни поклевки. Он вернулся – стал удить там, где я был. И опять – одну за одной. Наловил на свою акациевину столько же, сколько мы втроем. И уехал на час раньше. Вот как так получается?

– Не плачь, папенька, – подходит развесившая стирку сестра, – зато ты брэшэшь лучше.

– Лю-юся! Вона мэни забижае!

– Она любя!

– А-а, ну если любя… Да-а – я брэшу складно!.. Да, доня моя?..

…На керогазе перед крыльцом шкворчит сковорода. Сестрица Аленушка, уже переросшая бабушку, заняла ее место. Бабушка далеко не уходит. Присматривает. Наверное, переживает, чтобы внучка не обожглась. Но внучка пошла в мать, в бабушку. У нее и руки на месте, и характер такой, что не забалуешь. Сказала, «сама пожарю», – значит, с советами лезть нечего. Отличница и активистка.

На желтом эмалированном блюде уже целая пирамида из золотистых рыбешек. За ними пристально наблюдают бабушкина кошка, два соседских кота и мы с братом. По карасику сестра нам выдала и велела больше не клянчить. Мы и не клянчим. Ленка – не бабушка. Может лопаткой по рукам дать. Может и по лбу.

Из кухни выходит дядь Слава. Сразу устраивает бузу, толкая под локоть дочку:

– О! Ты чи вже хозяйка? – и, смеясь, ловко уворачивается от стальной лопатки в тяжелой Ленкиной руке.

Усаживаясь на лавочку рядом с бабушкой, закуривает «Космос» и рассказывает нам, что в станице, вообще-то, тощую летнюю рыбу жарить не любили. Потому что «вона богато масла жрэ». Мы не понимаем – при чем тут масло? Его ж – вон сколько. Пять десятилитровиков в летней кухне… «То сейчас… – поддерживает зятя бабушка, – то сейчас…»

– Саламур! – Тетя Люся царственно выносит из кухни исходящую паром кастрюлю.

В ней – в соленой-пресоленой воде и с целым веником укропных бодылок – отварены окуньки из нашего улова. Чистить окуней – занятие противное. Особенно когда они небольшие. Потому их варят в рассоле целиком, не чистя и даже не потроша. И уже в тарелке с отваренных снимают чешую вместе со шкурой. И добираются до сладко-соленого плотного белого мяса, чем-то напоминающего раков.