Экипажи готовить надо - Анатолий Черноусов

— Да ничего, — сказала Ирина. — Зарядку проведут, а потом возле купалки торчат целый день. Чтобы, упаси боже, кто из пионеров на глубину не заплыл…

— Ох, ох, зачем так сердито? — Василий Васильевич вдруг помягчел весь, глядя на Ирину. — Такая хорошенькая и такая сердитая. — И — улыбка! Широченная, полногубая, добрейшая, всесокрушающая улыбка осветила лицо начальника лагеря. — Хорошие вы у меня ребята! Знаю, знаю. Вот хотя бы Татьяну Георгиевну возьмем… так ведь ее же на руках пионеры носят, честное слово. А Иван Ильич… в лес, понимаете, ребятишек… Это хорошо! Одобряю. Водите. Только одно у меня к вам… и неудобно, право, но приходится. На обед-то опять опоздали. Я ушам своим не поверил. Как, — говорю, — третий опоздал? Да ведь он вчера опоздал! И сегодня, — говорят, — опоздал… Но! Я верю, Иван Ильич, что это было в последний раз, верю, дорогой мой, верю. Ну, а сейчас… — Василий Васильевич поглядел на часы. — Мне — в столовую, проверить, все ли готово к полднику, да и вам надо к отрядам. Через пять минут горн, — И встал.

— Так как же? — напомнил Иван. — С предложениями-то?

— А! — спохватился Василий Васильевич. И беспокойно прошелся по кабинету, усиленно размышляя о чем-то. — Ладно! — решительно сказал, останавливаясь напротив Ивана. — По рукам! — и не успел Иван глазом моргнуть, как рука его оказалась в теплой широкой руке начальника лагеря. — Трудно, но будем стараться. Буду пробивать завком, партбюро, другие организации. Буду, друзья мои, буду, все, что в моих силах!..

По выражению лица Юрия Павловича было видно, что сцена доставляет ему настоящее удовольствие. Он даже, может быть, сожалел, что не прихватил кинокамеру — такой кадр!

Когда девушки разошлись по своим отрядам, старший догнал Ивана и зашагал с ним рядом.

— Куришь? — протянул пачку сигарет.

— Нет. Спасибо.

— А зря. К твоей шкиперской бородке да еще бы трубку, ну, викинг и викинг.

— Я чалдон.

— Нет, ты викинг, — вздохнул Юрий Павлович. — Хочешь знать, что я думаю о всей вашей затее?

— Интересно…

— Обвел тебя Вася вокруг пальца, а ты и не заметил.

— То есть как это?

— Да так… «Когда?» — вот вопрос, который следовало тебе задать, не выпуская его руки из своей. Когда, конкретно, будет то-то и то-то? Когда он поедет в город, когда привезет снаряжение? Понял?

Иван приостановился и повернул обратно, наперерез начальнику лагеря, который направлялся в столовую.

«Уши развесил, елки-моталки! Ах, мол, хорошо как получилось!»

— Василий Васильевич! — окликнул он начальника. И, подойдя ближе, спросил: — Я хотел бы… Когда, конкретно, вы поставите вопрос перед завкомом насчет инвентаря и прочего?..

— Иван Ильич, дорогой, некогда мне сейчас, горн вот-вот. И потом, извини, — понизив голос, сказал Василий Васильевич, — мне еще в уборную… — Повернулся и, правда, засеменил к будке, покрашенной в голубой цвет.

— Артист! — кивнул Юрий Павлович вслед торопящемуся начальнику.

— Прохиндей, — согласился Иван.

— Будет вам и белка, будет и свисток, — заверил Юрий Павлович. — Когда лето кончится… Эх, симпатичный ты малый, викинг, но дитё. Как многого ты еще не знаешь! И Васю, в частности. Этот человек классически, виртуозно умеет уходить от лишних затрат своей энергии… Не-ет, викинг, поседеет твоя борода, но Васю тебе не пронять. Тут железно.

— А ты, Юра, прости меня, выглядишь сейчас этаким любителем жареного, — сказал Иван. Его стали раздражать в старшем покровительственный тон, торжество в голосе и даже то, что в чем-то он, старший, несомненно, осведомленнее его, Ивана, опытнее. — Ты-то почему в стороне?

— А мне, знаешь, до лампочки, по-русски выражаясь! — старший хотел, видно, беспечно улыбнуться, но улыбка получилась натянутая. — Я делаю то, что мне положено, а «гореть»… Нет уж, увольте.

— Теперь понятно… — начал было Иван.

— Да и тебе, — перебил Юрий Павлович, — зачем тебе это? Без дураков, зачем? Готовишься в университет, собираешься стать ученым, так на кой черт?..

— Меня приучили, понимаешь, с детства приучили делать все на совесть, если уж взялся. И дед приучал, и отец.

— На совесть, — язвительно усмехнулся старший. — Кому нужно?

— Мне, — сердито сказал Иван. — Хотя бы мне самому.

— Ладно! — махнул рукой Юрий Павлович, и видно было, что он не на шутку взвинчен. — Как-нибудь в другой раз…

Они подходили уже к столовой, справа и слева их обгоняли отряды, спешащие на полдник.

Глава 13

«Нет, это идиотизм! — думала Анна Петровна, прохаживаясь между рядами аккуратно заправленных коек в пустой палате. — Мальчишка! В лагере-то первый раз…»

Помощник ее оказался, ко всему прочему, еще и на редкость упрямым, бестактным человеком. Дело дошло до того, что он стал игнорировать ее, Анну Петровну. Стоило ей заикнуться, что сегодня у них по плану музыкальный час, как он, размахивая руками, начинал доказывать, что-де ни к чему этот музыкальный час, настаивал, убеждал, и она как-то даже терялась от такого натиска. Кончалось тем, что она оскорбленно замолкала и только глядела, как взбудораженные пионеры надевают кеды, достают удочки, бумагу, карандаши, веревки, сачки и еще какие-то штуковины. Собираются и беспорядочной толпой, с шумом, гамом, облепив вожатого со всех сторон, уходят в лес. Она с презрением смотрела на его бородатую голову с вечно непричесанной гривой, пока орава не скрывалась из виду.

Начиналось мучение, как вынести в безделье долгий день — не день, а год…

Уже все перестирала и себе, и ребятишкам, пересмотрела журналы в пионерской комнате, сходила к лагерной сторожихе, попила у нее чай из самовара и послушала неинтересные жалобы на завхоза… Ну, что еще?.. Нет, завтра же надо покончить с этим!

Но когда представила, как будет завтра, как она решительно возьмет отряд в свои руки, то почувствовала неуверенность. Более того, она была почти убеждена, что стоит бородачу крикнуть: «Ребята, кто в лес — собирайтесь!», как словно лихорадка охватит весь отряд. И ничем их не остановишь, это же нынешние дети. Невоспитанные до невозможности!

Все чаще и чаще за последние годы приходит вот такое чувство бессилия, раздражения и неприязни к разболтанной ребятне. Восемнадцать лет учит она, Анна Петровна, младшие классы, но никогда еще не было так трудно.

— Ну и дети пошли, черт знает, что за дети! — то и дело слышишь в учительской.

— И заметьте, — поддерживает кто-нибудь из учительниц, — год от года все хуже и хуже.

Анне Петровне самой все большую и большую усталость приносит каждый урок. И она знает, в чем причина. Причина в семье. Говорил же Макаренко, что воспитывать надо до пяти лет, после пяти приходится перевоспитывать… Сумела же она, Анна Петровна, воспитать своих детей как следует, и теперь одна радость: ни от учителей, ни от вожатых слова плохого не слышала. И Анне Петровне неодолимо захотелось повидать своих, сейчас же, сию минуту. Она знала, что, побыв с ними, поворчав на них за мелкие их грешки, да просто поглядев на них, успокоится.

Славик и Света, сразу же освобожденные вожатой от математической игры, подошли. Анна Петровна увела их в беседку, где было прохладнее; Света уселась к матери на колени и руку закинула ей за шею.

— Ну, как вы тут? — спросила Анна Петровна, вороша Славику выцветшую на солнце челочку.

— Мам, — сказал Славик, глядя на нее серыми отцовскими глазами, — возьми меня в свой отряд. Возьми, пожалуйста. У вас так интересно, все говорят… Возьми, а?

— И меня, мамочка! — заныла Света. — Меня тоже. — И зашептала: — Наша баба-яга совсем спятила…

— Что, что ты сказала?

— Правильно она сказала, — упрямо и как-то незнакомо насупился Славик. — Орет и орет…

— Это вы откуда набрались таких выражений? Это еще что за «баба-яга»? Это что еще за «спятила»? Это что за «орет»? — И Анна Петровна, не сдерживаясь, обрушила на головы своих чад все то раздражение, что накопилось за последние дни.

Света, округлив глаза, не мигая смотрела на мать, Славик стоял хмурый и чертил носком сандалии дугу на земле.

Выговорившись, Анна Петровна отрезала:

— Чтоб я больше не слышала подобных разговоров, подобных слов! Иначе отправлю в город к отцу.

— А мы и сами со Светкой решили, — надув губы, сказал Славик. — Не возьмешь в свой отряд, сбежим.

— Ты что, ремня захотел? — чуть не задохнулась Анна Петровна.

— Ну, мамочка, — зашептала Света, испугавшись за брата, — ну, не сбежим, не сбежим… мы просто так решили сказать, что сбежим…

От детей Анна Петровна ушла с головной болью.

В палате было душно.

Анна Петровна присела на кровать и прислонилась лбом к никелированной спинке.

«Завтра же надо покончить с этим, завтра же! А если упрется, то пойду к начальнику, пусть забирает этого обормота от меня! В противном случае, скажу, отказываюсь работать…»