О, счастливица! - Карл Хайасен

– Хорошо, – сказал Бод Геззер.

Он велел Фингалу как следует посмотреть на себя. Посмотреть, чего он добился за прилавком этого ебаного круглосуточного магазинишки, в ожидании кубинцев, негров, евреев и, возможно, даже парочки индейцев.

– Сколько тебе лет, парень? – спросил Пухл.

– Девятнадцать.

– И это и есть твой великий план на всю жизнь? – Пухл усмехнулся, обведя рукой магазин. – Это и есть, как его там, твое по праву рождения?

– Да нет же, блин! – Фингалу трудно было встречаться с Пухлом взглядом; рассеченное веко смущало и бросало в дрожь. Опущенная часть висела, бледная и немигающая, точно оборванная занавеска, за которой периодически исчезало желтушное, налитое кровью глазное яблоко.

– Спорим, ты не знал, – сказал Бод Геззер, – что налоги, которые ты платишь со своих с трудом заработанных долларов, идут на то, чтоб дикая армия НАТО вторглась в США.

Фингал не понял, о чем говорит человек в камуфляже, но не подал виду. Он никогда не слышал о НАТО, а налогов, уплаченных им за всю жизнь, не хватило бы на коробку патронов, и уж тем более на целое вторжение.

Его внимание привлек свет фар на автостоянке – к заправке подъезжал «додж-караван», полный туристов.

Пухл нахмурился:

– Скажи им, что закрыто.

– Что?

– Быстро! – рявкнул Бод.

Продавец сделал, как было велено. Когда он вернулся в магазин, мужчины шептались друг с другом.

Тот, кого звали Пухлом, объявил:

– Мы тут болтали, дескать, из тебя вышел бы прекрасный новобранец.

– Для чего? – спросил Фингал

Бод понизил голос:

– Тебя хоть как-то волнует спасение Америки от верной гибели?

– Наверное. Конечно. – Затем, подумав: – Мне надо будет бросить работу?

Бод Геззер с серьезным видом кивнул.

– Вскоре, – ответил он.

Фингал слушал, как мужчины объясняют, что Америка совершила неверный шаг, позволив Вашингтону попасть в лапы коммунистов, лесбиянок, голубых и допускавших смешанные браки. Фингал с досадой узнал, что сейчас бы он, наверное, уже владел этим магазином, если бы не программа «позитивных действий», направленная на ликвидацию расовой дискриминации, – закон, несомненно выдуманный коммуняками, чтобы помочь черным заполучить власть над нацией.

Очень скоро мир Фингала обрел подобие смысла. Фингалу приятно было узнать, что эта долбаная пародия на жизнь – не только его вина. Нет, это результат сложной дьявольской интриги, чудовищного заговора против обычных рабочих белых людей. Все это время на шею Фингала давил тяжелый сапог, а Фингал и не подозревал! По неведению он всегда полагал, что причины кроются в его собственных ошибках – сначала бросил школу, потом сбежал из армии. Он не догадывался о вмешательстве более серьезных темных сил, «подавляющих» его и «подчиняющих» его. Порабощающих его, добавил Пухл.

Эти мысли разозлили Фингала, но при этом странным образом подбодрили. Бод Геззер и Пухл творили чудеса с его самооценкой. Они подарили ему чувство значимости. Они подарили ему гордость. И, что лучше всего, они подарили ему оправдание всех его промахов – кого-то, кого можно было обвинить! Фингала переполняло облегчение.

– Откуда вы, парни, столько знаете?

– Мы прошли трудный путь, – сказал Бод.

– Говоришь, у тебя есть ружье? – вклинился Пухл.

– Ага. «Марлин» 22-го калибра. Пухл фыркнул:

– Нет, мальчик, я сказал – ружье.

Бод Геззер в подробностях рассказал о неминуемом вторжении отрядов НАТО с Багам и об их миссии: навязать Соединенным Штатам тоталитарный мировой режим. Глаза Фингала расширились при упоминании Братства Белых Повстанцев.

– Я про них слышал! – воскликнул он.

– Неужели? – Пухл бросил пронзительный взгляд на Бода, тот пожал плечами.

– Точно, – сказал Фингал. – Это ведь группа, да?

– Нет, дубина, это не группа. Это милиция, – объявил Пухл.

– Хорошо организованная милиция, – добавил Бод, – как говорится во Второй поправке.

– А… – сказал Фингал. Он еще не читал Первую.

Тихим доверительным голосом Бод Геззер поведал, что Братство Белых Повстанцев готовится к долгосрочному вооруженному сопротивлению – тяжеловооруженному сопротивлению – любым силам, иностранным или отечественным, которые угрожают какому-то «суверенитету» простых американских граждан.

Бод положил руку на загривок Фингала. Дружески стиснул:

– Ну так что скажешь?

– Вроде ничего себе план.

– Хочешь в ББП?

– Вы шутите?

– Отвечай человеку. Да или нет, – вмешался Пухл.

– Конечно, – чирикнул Фингал. – Что мне надо сделать?

– Одолжение, – сказал Пухл. – Это просто.

– Скорее, задание, – сказал Бод Геззер. – Считай это за тест.

Лицо Фингала омрачилось. Он ненавидел тесты, особенно выбор из нескольких вариантов. Он потому и провалил отборочное тестирование по английскому и математике.

Пухл почувствовал ужас мальчишки.

– Забудь про тест, – велел он. – Это любезность, только и всего. Любезность для твоих новых белых братьев.

Фингал немедленно просиял.

Когда Том Кроум увидел гостиную, он потребовал (в четвертый раз), чтобы Джолейн позвонила в полицию. Дом был золотой жилой, полной улик: отпечатки пальцев, следы, масса крови – хватит, чтобы определить группу. Джолейн отказалась наотрез, заявила: «Ни в коем случае», – и начала уборку. Том с неохотой помогал. Со вспоротым пианино и пулевым отверстием в деревянном полу особо ничего не сделаешь. Кровь оттирали нашатырным спиртом с водой.

Потом, когда Джолейн принимала душ, Кроум похоронил мертвую черепаху под лаймовым деревом на заднем дворе. Когда он вернулся внутрь, Джолейн уже вышла, закутавшись в халат.

С нее капало. Она крошила латук в аквариум.

– Что ж, остальные, кажется, в порядке, – тихо сказала она.

Кроум отвел ее от черепах:

– Что тебе мешает вызвать полицейских?

Джолейн высвободилась, схватила щетку.

– Они не поверят.

– Как это так? Ты в зеркало погляди!

– Я не о побоях. Я о билете «Лотто».

– А что билет? – спросил Кроум.

– У меня нет доказательств, что он вообще у меня был. Поэтому будет чертовски сложно утверждать, что он украден.

Она была права. Компьютер, обслуживавший лотерею Флориды, отслеживал лишь, сколько выигрышных билетов было куплено и где, но никак не мог установить личность владельцев. Билеты «Лотто» продавались в магазинах вместе с пивом и сигаретами, и пытаться зафиксировать имена покупателей – сотен тысяч – гиблое дело. Таким образом, у комитета лотереи был единственный стойкий критерий права на джекпот – обладание выигравшим билетом. Нет билета – нет денег, и безразлично, какие у вас оправдания. Долгие годы шансы-выпадавшие-раз-в-жизни изничтожались младенцами, у которых резались зубы, голодными щенками, стиральными машинами, унитазами и пожарами.

А теперь и грабителями.

Том Кроум разрывался между сочувствием к Джолейн Фортунс и мыслью о том, что наткнулся на прекрасную историю. Он, должно быть, неважно скрывал предвкушение, потому что Джолейн сказала:

– Умоляю тебя, не пиши об этом.

– Но я выведу ублюдков на чистую воду.

– А я ни за что и никогда не получу своих денег. Ты что, не понимаешь? Они сожгут этот проклятый билет еще до того, как отправятся тюрьму. Сожгут или закопают.

Кроум поднял ноги, уступая дорогу свирепому методичному венику.

– Если эти типы испугаются, – продолжила она, – считай, что кусочек бумаги на четырнадцать миллионов – просто мусор. Они видят газетный заголовок о том, что они учинили… и все кончено. То же самое, если я обращусь в полицию.

Пожалуй, она права, решил Кроум. Но неужто грабители не подумали, что она заявит о краже? Большинство людей так и поступило бы.

Он больше не слышал яростного шуршания веника. Она стояла в кухне, опираясь на щетку, перед открытым холодильником, чтобы холодный воздух утихомирил боль от порезов и синяков на лице.

– Я принесу льда в пакете, – сказал Том Кроум.

Джолейн покачала головой. В доме стояла тишина, разве что гудел аквариумный насос и черепахи равномерно чавкали латуком.

Через несколько секунд она произнесла:

– Ну хорошо, тут вот еще что. Они сказали, что вернутся и убьют меня, если я кому-нибудь расскажу о лотерейном билете. Сказали, что вернутся и пристрелят моих малюток, одну за другой. Потом меня.

По рукам Кроума побежали мурашки.

Джолейн Фортунс продолжила:

– Они велели мне сказать, что меня избил мой дружок. И это я должна сказать врачу! Я им говорю: «Какой дружок? У меня нет никакого дружка». И тогда коротышка заявляет: «Теперь есть», – и бьет меня в грудь.

У Кроума неожиданно перехватило дыхание. Он споткнулся, выбегая через заднюю дверь. Джолейн нашла его во дворе – Том скорчился на коленях над грядкой с помидорами. Джолейн погладила его по волосам и попросила не переживать. Вскоре грохот у него в ушах утих. Она принесла стакан холодного сока, и они сели рядом на железное крыльцо, глядя на купальню для птиц.