Меняю курс - Игнасио Идальго де Сиснерос

И еще я никак не мог привыкнуть к бедности, с которой встречался на улицах Мадрида. Хотя, вообще говоря, испанцев, постоянно сталкивающихся с социальным неравенством, нищетой не удивишь. Я очень хорошо помню возникавшее во мне чувство досады, смешанное со стыдом, как будто я нес некоторую долю ответственности за существующее положение. Как тяжело бывало на душе, когда холодной зимней ночью, возвращаясь домой с веселого праздника, я замечал бедного старика, спящего на крыльце у дверей, или нищую женщину с ребенком. Возможно, мое восприятие было особенно болезненным потому, что в Витории я ничего подобного не видел. Там редко можно было встретить бедняка, просящего на улице милостыню, или человека, спящего на пороге дома в холод и снег. Сталкиваясь с подобными явлениями, мой обычный оптимизм и радостное настроение, возникшее после приятно проведенного вечера, мгновенно исчезали. Я испытывал чуть ли не физическую боль, которая на длительное время выбивала меня из привычной колеи.

Наконец прилежные занятия у Ревора дали свои плоды: с хорошими отметками меня приняли в военно-интендантское училище в Авила, хотя, по правде говоря, мне следовало бы, учитывая мою любовь к лошадям, поступить в кавалерийское училище. Но теперь это уже не имело значения. Главное - сдать экзамен на звание офицера и как можно скорей получить возможность стать летчиком. [37]

В армии

С вступлением в армию начался следующий этап моей жизни. Я стал «кабальеро-кадете», как официально называли слушателей военных училищ.

Пока еще я не отдавал себе отчета в том, что у меня начал складываться определенный образ мыслей, позволивший без особых усилий приспособиться к военным обычаям и обстановке. Этот склад мыслей, так необходимый для военных, не создается вдруг, в первый же день вступления в армию. Для меня он явился результатом жизни в военной среде и в училищах. Его понемногу и незаметно вдалбливали в нас.

Логично думать, что человек, впервые надевший военную форму, выйдя на улицу, чувствует себя стесненно и не знает, как носить саблю и куда девать руки. Может быть! Со мной, однако, ничего подобного не случилось. Я чувствовал себя вполне естественно, сознавал возложенную на меня ответственность и даже испытывал удовольствие, так как дома говорили, что военная форма хорошо сидит на мне. Уже в этом возрасте мое тщеславие начало проявляться довольно определенно. Особенно радовался я получению настоящего кавалерийского снаряжения. Хорошо помню, как впервые натягивал брюки для верховой езды, высокие сапоги и пристегивал шпоры.

Учебный год в военных училищах начинался первого сентября. За два дня до начала занятий я сел в Витории в мадридский экспресс, где уже ехало несколько кадетов, тоже направлявшихся в свои училища. Вскоре в вагоне разгорелась азартная карточная игра, делались довольно крупные ставки: все мы имели при себе деньги, которыми нас снабдили дома. Не следует удивляться, что я так часто упоминаю о карточной игре. В те времена Испания представляла собой как бы огромный игорный дом: играли в казино, в отелях, кафе, тавернах - везде, где только возможно. Вряд ли нашлась бы хоть одна деревушка, в которой не было своего игорного притона. Для наглядности приведу такой пример. В 1911 году мы отправились на праздник в Нахера - городишко вблизи Канильяса, имевший менее двух тысяч жителей. Там мы насчитали девять игорных домов, но, наверное, их было больше. Игра в карты и ее последствия так или иначе оказывали влияние почти на все стороны испанской жизни.

Результат нашей игры в поезде был таков: кадеты кавалерийского училища, ехавшие в Вальядолид, остались [38] без копейки и расстались с нами в плохом настроении. Те же, кто ехал в Сеговию, попрощались очень довольные, ибо удвоили свои капиталы.

На этой станции я познакомился с первыми кадетами из моего училища - братьями Каскон. Младший, Маноло, был новичком, как и я. Внешне братья очень походили друг на друга. Небольшого роста, но сильные, с приятными лицами, они сразу же вызвали у меня симпатию. Хотя Маноло Каскон и я обладали совершенно различными характерами, на протяжении почти тридцати лет мы шли одной дорогой и нас связывала поистине братская дружба.

Училище не имело интерната. Кадеты жили в меблированных комнатах, платя обычно две с половиной или три песеты в день за полное содержание, включая картофельный омлет на завтрак, который нам приносили в одиннадцать часов к училищу служанки из пансионатов.

Я поселился в доме скромного служащего министерства финансов, обремененного семьей и вынужденного поэтому держать квартирантов. Звали его Алтолагирре. Он был славным человеком, но дом его производил тяжелое впечатление: всюду грязь, а пища - хуже, чем где-либо в Авила. С ужасом вспоминаю семейные обеды в обществе чумазых детишек, которые никогда не могли утолить своего голода. Я прожил там полтора месяца, так как мне было жаль покинуть их. Однако моему терпению пришел конец, и я переселился в другой пансион, где жили четыре веселых и симпатичных кадета.

Занятия в училище начинались с половины восьмого и кончались в половине второго. В дни строевой подготовки или практики - с половины третьего и до половины шестого вечера. Вторая часть дня отводилась для индивидуальных занятий и приготовления уроков. Учебный план был довольно напряженным, поэтому приходилось тратить по нескольку часов сверх отведенного времени, чтобы выполнить все задания.

Курс я начал хорошо. Во второй половине дня отправлялся заниматься к Маноло Каскон. Его дом мне нравился больше, нежели мой, и там нас не беспокоили насмешками старшие кадеты.

Период пребывания в новичках продолжался до принятия присяги знамени, проводившейся обычно в октябре. После этого с новичками обращались уже как с равными, называли на «ты» и переставали издеваться. Я всегда был против насмешек [39] над новенькими, некоторые же считали, что они играют положительную воспитательную роль. Но я не разделял этого мнения. В Авила насмешки не были ни унизительными, ни оскорбительными. Они были просто глупыми. Помню, однажды новичка кадета одели, как новорожденного, положили в корзину для подкидышей у ворот монастыря и, позвонив в колокольчик, разбежались. Монахиня приняла корзину, думая, что в ней очередной младенец. Участники этой проделки потом рассказывали, какими стали лица у монашек и как они кричали, увидев вместо грудного ребенка почти голого кадета{16}.

После принятия присяги и переселения из дома Алтолагирре я почувствовал себя счастливым. Мои товарищи прекрасно знали все заведения в Авила, где можно было хорошо провести время. Одним из них было казино, где меня представили девушкам из «хорошего общества». На так называемых танцевальных вечерах я познакомился с веселыми молоденькими модистками и служанками. Ходить на эти вечера приходилось тайно от наших педагогов, переодевшись в штатское платье, так как кадетам категорически запрещалось бывать в подобных местах. Очевидно, командование считало оскорбительным для престижа военных общение с простым народом. Нередко я посещал пансионы, где можно было развлечься карточной игрой. Иногда с компанией отправлялся пешком в окрестные деревенские харчевни. Одним словом, мы вели довольно веселую жизнь, которой отдавали все вечера и часть ночи, времени же заниматься, конечно, не хватало.