Судьба запасного гвардейца - Макс Поляновский

Про то, понравится или нет Павлику в только что открывшемся детском саду, расскажу в следующем письме. Привет вам от него, потому что вспоминает он вас часто, позовет по имени и прислушивается, не войдете ли.

Ваш Гасилов».

Второе письмо Юрия Петровича, присланное мне саратовскими стариками, дошло до них лишь в январе сорок четвертого года. Как видно, нелегко было Гасилову выкроить время, чтобы сесть за подробный отчет. Разумеется, больше всего рассказывалось и в этом письме о Павлике, поэтому я решил переписать его для себя, прежде чем отправлять обратно.

«Можете поздравить моего Павку, дорогие Ольга Семеновна и Сергей Сергеевич! Везет ему на всякую живность. В Саратове он стал владельцем козы, а сейчас у него имеется свой белый петушок — подарок наших соседей.

Утро в нашем поселке теперь начинается так: сперва голосит старый терещенковский петух, потом ему вторит Павкин петушок. И получилось так, что наш поселок, в отличие от других таежных поселков, стали называть Петуховкой. Это название, никем не утвержденное, почти прижилось. Шоферы, которые везут нам продукты, получают путевки в Петуховку. Наш детский сад прозвали петуховским. Даже про людей, приезжающих от нас в управление строительства, говорят: „Петуховские прибыли!“

У нас уже стоит глубокая осень. Скоро мы с Павкой переедем из палатки в новый дом. В детском садике Павлику все нравится, все нравятся особенно воспитательница Зина Никитина. Он с нею подружился, очень полюбил ее. Мне даже обидно иногда становится, домой его приведу, а он — про тетю Зину да про тетю Зину.

Недавно он спросил меня: „Почему за другими ребятами и мамы приходят, а за мной только ты? Где наша мама?“

Я понимал, придет время, когда он заговорит об этом. И заранее приготовил ответ. „Твоя мама на войне, — сказал я ему. — Она помогает бить фашистов. Когда их разгромят, вернется и твоя мама…“

И вдруг он спросил, нельзя ли, чтобы тетя Зина из детского сада пока что стала его мамой? Пришлось ему объяснить, что у тети Зины есть свой мальчик.

Здесь, в нашем глухом углу, никто не знает истории Павлика. Его считают моим родным сыном. Для людей я придумал, будто жена моя, мать Павки, погибла при вражеском налете, но предупредил, что мальчик не должен об этом знать. Пишу: „Придумал…“, а сердце точно кто в кулаке сжал. Не говорил я вам, дорогие, никогда о своей семье да и сейчас писать не в силах, только выдумка часто рядом с правдой лежит.

Вот какие дела у нас с Павкой получаются. Начинает кое-что понимать паренек.

Шлем вам наш таежный большой привет. Павлик хорошо помнит своих саратовских деда и бабу, я у него спрашивал. Не позабыл он и козу. Здоровье Павлика теперь опасений не внушает. Хотел я написать об этом профессору Сурату, но из вашего письма узнал, что он куда-то уехал из Саратова. Узнаете его новый адрес — прошу, сообщите.

Привет всем вашим родным, кому писать будете. Ваш Гасилов».

…Письма эти, аккуратно отосланные мною обратно, были для меня последними весточками о Гасилове в годы войны. Связь моя со стариками Мартыновыми по непонятным причинам оборвалась. Письмо к Гасилову, которое я отправил на Дальний Восток, вернулось обратно с пометкой: «Адресат выбыл». Куда?

Давно окончилась война. Вместе с миллионами советских людей снял военную форму и я, демобилизовался, вернулся к себе в Москву. Однажды, разбирая свои архивы военных лет, я наткнулся на записи о «запасном гвардейце» в моем фронтовом блокноте. Что с ними делать? Удастся ли когда-нибудь написать продолжение? Или все ограничилось небольшими заметками в нашей армейской газете?

В надежде, что мне, возможно, удастся когда-нибудь напасть на след моих героев, я решил сберечь эту папку.

ОНИ В МОСКВЕ!

«Уважаемый товарищ!

По случаю третьей годовщины со дня победы над фашистской Германией в нашей школе состоится встреча пионеров и школьников с участниками Великой Отечественной войны.

Просим Вас принять участие в утреннике, посвященном Дню Победы, поделиться воспоминаниями о работе во фронтовой газете».

Получив это приглашение, я отправился в расположенный неподалеку от Москвы город Пушкино. В школе, куда меня пригласили, собралось уже много ребят. С волнением слушали они рассказы недавних воинов. Война была еще так близко, что приметы ее и горькие воспоминания о ней остались во многих семьях, но ребята хотели прежде всего слышать о победоносном наступлении наших войск, о героизме наших людей.

После фронтовиков слово получили пионеры. Одни, постарше, рассказывали о том, как они собирали металлолом, из которого на заводе могли сделать танки или самолеты, как посылали подарки в армию. Младшие читали стихи, посвященные Дню Победы, и тоже говорили о своих делах.

Но меня особенно взволновал рассказ застенчивой девочки Таси Коротковой. Тася смущенно, как бы опасаясь перехвалить самое себя, сказала, что не так давно она и ее друзья взяли на себя заботу о ребенке одинокого офицера. Тимуровцы совсем случайно узнали о трудностях, возникших в этой небольшой семье, и немедленно пришли на помощь.

Фамилии офицера Тася не помнила, знала только, что сына его звали Павликом, а собаку Джимом. Павлику, по ее словам, было пять лет с небольшим или около пяти. Почти до конца зимы он и его отец жили в Пушкино, неподалеку от школы.

Потом они куда-то уехали.

— Какой он был из себя, этот офицер? — спросил я. — Высокий?

— Ой, очень! Когда в калитку входил, даже пригибался.

Неужели Гасилов? Но куда же он уехал из города Пушкино? Ведь страна велика, а его не смущают большие расстояния.

Однако адрес я сумел узнать гораздо быстрее, чем думал: Гасилов оказался в Москве.

И вот он снова передо мной, бывший зампотех полка, инженер-капитан, сменивший военную шинель на обычное пальто, — Юрий Петрович Гасилов.

Он почти не изменился за время, которое прошло после нашей встречи в Саратове. Такой же темноволосый, энергичный, жизнерадостный. И ничуть не хромает. Он вернулся к своей довоенной работе, живет теперь в Москве в небольшой квартире нового дома.

Но что поразило меня в кабинете Гасилова — это фотография на письменном столе: ребенок обвил руками шею молодой женщины и оба улыбаются.

Я вгляделся в снимок, не сомневаясь, что вижу Павлика.

— Моя жена и сын, — сказал Гасилов. — Узнали?

— Только наполовину, — сказал я искренне. — Расскажите, пожалуйста, все по порядку, Юрий Петрович. Куда вы уехали с Дальнего Востока?

— Сперва в Белоруссию, узнать все подробности о своих близких. Моя семья погибла при бомбежке в первый день войны. Оставаться там я был не в силах, а тут меня вызвали в Москву на работу, и поселились мы с Павликом поначалу в Пушкино, — начал свой рассказ Гасилов.

И вновь, как и во время предыдущих встреч, мы как бы заново, уже вместе, прошли по тому пути, который привел Гасилова в Москву. По тому трудному пути, о котором я не мог бы узнать без помощи Гасилова никаких подробностей или узнал бы очень немного, а между тем мне казалось, что знать об этом должны все.

— Значит, жена и сын? — переспросил я.

— Обождите, — улыбнулся Гасилов. — По порядку так по порядку.

На фанерке, прибитой к воротам дачи, была нарисована большая, похожая на медвежью, собачья морда с люто оскаленной пастью.

Страшный зверь, намалеванный на табличке, в действительности выглядел совсем не так. Молодая немецкая овчарка, звавшаяся почему-то Джимом, никому не мешала входить во двор дачи, на веранду или в комнаты. Правда, выйти оттуда не смел уже никто.

Джим всех впускал, вежливо и даже приветливо, но зато обратно никого не выпускал без позволения своего хозяина Юрия Петровича Гасилова.

А хозяин Джима уходил из дому рано. Пес провожал его до ворот, вилял хвостом, заглядывал в глаза и обычно стоял у калитки до тех пор, пока рослый человек, заботившийся о нем, не скрывался из виду. Тогда Джим спохватывался и поспешно бежал к другому человеку — Павлику, которого, по-видимому, очень любил хозяин.

Джим знал, что хозяин вернется, когда станет совсем темно. Павлик, если до той поры не уснет, встретит его радостными воплями. А он, Джим, повизгивая, будет вертеться рядом, а иногда, чтобы полнее выразить свою преданность, негромко лаять.

Еще Джим знал, что вскоре после ухода хозяина появится тетя Фрося. Ее он обязан и впускать и выпускать. Тетя Фрося оденет, умоет и накормит проснувшегося Павлика. Потом она поведет его гулять, а Джима оставит караулить квартиру. Павлик вернется с прогулки и снова будет спать. Джим, свернувшись калачиком, чутко подремлет у его кровати, готовый в любую минуту вскочить, если кто-то обеспокоит мальчика. Очень приятно дремать, ощущая множество приятных запахов. Это за перегородкой тетя Фрося гремит кастрюлями, постукивает ножом. В кастрюле что-то булькает, на сковороде шипит мясо. Порой Джим не выдерживает, подходит к приоткрытой двери, за которой орудует тетя Фрося, и просовывает туда морду.