Одевая эпоху - Поль Пуаре

Жан Ворт усадил княгиню на несколько стульев, манекенщицы побежали переодеваться, и я удостоился чести показать княгине свое манто, только что законченное, в то время новинку. Сегодня оно показалось бы банальным, едва ли не старомодным, но тогда еще никто не видел ничего подобного.

Это было просторное, прямое кимоно из черного сукна с биэ[108]из черного атласа; рукава расширенные по всей длине, по краям украшенные богатой вышивкой, как рукава китайских халатов. Быть может, княгине привиделись китайцы, на которых Россия смотрела как на врагов? Быть может, перед ней возник призрак Порт-Артура[109] или еще что-нибудь в этом роде?

Как бы там ни было, но она вдруг закричала: «Ах! Какой ужас! У нас, когда за санями бегут мужики и сильно докучают, им отрубают головы и кладут в такие вот мешки…»

Мне казалось, что мою голову уже положили в мешок.

Я ушел, совершенно пав духом и потеряв надежду когда-либо понравиться русским княгиням.

В скором времени мне представился случай, чтобы создавать в Париже платья по моему вкусу, для женщин, которых я больше всего почитал. На улице Обер освободилось подходящее помещение. Из модного дома, расположенного по соседству, собралась уйти продавщица: она тоже оказалась свободной.

Я почувствовал, как у меня вырастают крылья, и последовал совету месье Дусе: у меня была очаровательная любовница, и на нее все обращали внимание благодаря элегантнейшим туалетам, которые я для нее создавал.

Я жил тогда в Овер-сюр-Уаз[110], снимал там домик, что-то вроде загородного особнячка, вел независимый образ жизни и позволял себе разные причуды. При доме был маленький сад, который выходил к Уазе; перед тем как пойти на работу, я мог посидеть на берегу с удочкой. У меня уже проявлялись недостатки, которые преследовали меня всю жизнь и которые я всегда ценил в себе больше, чем достоинства. Моя подруга, родом из Эльзаса, очень любила готовить. Помню, она вставала в пять утра, чтобы успеть замариновать закуски или кролика и подать их на стол в полдень.

Платье от Ч.-Ф. Ворта для княгини Строгановой, 1893.

Из коллекции А. Васильева

Она готовила анчоусов и филе сельди, и, когда снова ложилась в постель, от нее пахло свежесо-рванным тимьяном, кервелем и луком-резанцем. Эти прозаические хозяйственные заботы не мешали ей носить платья с большим искусством. Я помню черный суконный костюм с пелеринкой, закрепленной на плечах, как плащ Вертера[111], и маленькую черную шляпку-кораблик, увенчанную белой петушьей головой с красным гребешком. Это было восхитительно и, думаю, неплохо смотрелось бы даже сегодня. Все женщины любовались этим туалетом и давали мне понять, что охотно купили бы его, если бы согласился продать. Однажды утром, приехав из Овера, я зашел в кабинет Гастона Ворта и сказал ему: «Вы предложили мне открыть у вас “отдел жареного картофеля”. Я это сделал. Я доволен своей работой, вы, надеюсь, тоже. Но запах “жареного”, похоже, многим здесь мешает. Поэтому я решил обосноваться в другом квартале и “жарить картофель” самостоятельно. Хотите оплатить мне “сковородку”?»

Платья от Ч.-Ф. Ворта, 1898. Музей Метрополитен, Нью-Йорк

Месье Ворт улыбнулся и сказал, что ему понятно мое нетерпение. Он похвалил меня за предприимчивость, но объяснил, что не может участвовать в каком-либо деле, помимо своего, и с чрезвычайной любезностью пожелал мне удачи.

V. Начало самостоятельной работы

В доме номер пять по улице Обер, на углу улицы Скриба, там, где сейчас располагается половина Дома моды «Кирби-Бёрд»[112], было свободное помещение. Оно принадлежало одному разорившемуся портному. Но меня это не отпугнуло, и я решил открыть там свое дело. Отец мог бы охладить мой пыл, но его больше не было. Мать увидела у меня в глазах энтузиазм, гарантирующий успех, и дала авансом пятьдесят тысяч франков. Этот маленький капиталец и стал для меня источником всех тех денег, которые я заработал, и тех, гораздо больших, которые я потерял. Всего за неделю жалкая половина портняжной мастерской преобразилась и стала нарядной и веселой. Не подумайте, будто я пустился в безумные траты. Я прикупил только самое необходимое. Ради экономии пришлось оставить ужасный ковер, я его никогда не забуду, с огромными розами, кроваво-красными, точно бифштексы. Но публика смотрела только на мои платья или, быть может, притворялась, что не замечает ковра. От его уродства страдал я один. Мои модели привлекали прохожих свежестью и новизной. Парижане, наверно, еще не забыли, как останавливались у моих витрин, чтобы полюбоваться каскадом идей, которые я щедро рассыпал. Когда наступала осень, я привозил из леса Фонтенбло полную карету золотистых и коричневых листьев и раскладывал их на витрине вперемежку с сукном и бархатом, точно подобранными по цвету. Когда шел снег, я создавал зимнюю сказку, сочетая белоснежное сукно, тюль и муслин с высохшими ветками деревьев, и прохожие были в восторге от того, как быстро я отзывался на смену времени года.

Рисунок Поля Пуаре, ок. 1905 года. Из коллекции А. Васильева

Через месяц я приобрел известность, и не было в Париже такого человека, который хотя бы раз не остановился перед моей, теперь уже знаменитой, витриной. А однажды приехала Режан в своей карете, запряженной мулами. Для меня это стало событием. Потом она часто стала приезжать ко мне. Служащих было немного; один бухгалтер постоянно обкрадывал меня и едва не загубил все мои надежды. Меня преследовало воспоминание о княгине Барятинской, и манто, которое она раскритиковала, нравилось мне все больше и больше. Ему суждено было стать отправной точкой для целой серии моделей. Как бы то ни было, оно долгие годы главенствовало в моде и вдохновляло модельеров. Я назвал его «Конфуций». Каждая женщина покупала по крайней мере одно такое манто. Так в моде стало проявляться влияние Востока, и я был проводником этого влияния.

Тогда еще носили корсет. Я объявил ему войну. Последняя разновидность этого орудия пытки называлась «гаш-саррот»[113]. Я конечно же знал многих женщин, стеснявшихся своих пышных форм и стремившихся скрыть их или сделать менее рельефными. Но этот новый корсет, стискивая женское тело, образовывал две огромные выпуклости: с одной стороны – выпирающий бюст, с другой – торчащий зад, так что женщина становилась похожей на буксир, который тащит за собой баржу. Казалось, в моду снова вернулся турнюр. Как все великие перевороты, эта революция была совершена во имя свободы: чтобы не сдавливать желудок и облегчить пищеварение, т. к. желудок располагался под верхней выпуклостью.

Рисунок Поля Пуаре, ок. 1905 года.

Из коллекции А. Васильева

И вот я, опять-таки во имя свободы, упразднил корсет и ввел в обиход бюстгальтер, с тех пор утвердившийся окончательно. Да, я освободил бюст, зато ногам стало тесно. Все мы помним, какой плач, стон и зубовный скрежет вызвало это мое деспотическое решение.

Женщины жаловались, что им стало трудно ходить, садиться в экипаж.

Но все жалобы только шли на пользу моему нововведению. Разве сейчас кто-то обращает внимание на такие протесты?

Разве мы не слышали новых стонов, когда платья стали свободными внизу?

Не было случая, чтобы женские жалобы или брюзжание смогли остановить развитие моды, напротив, это только создавало дополнительную рекламу.

Узкие юбки стали носить все.

Рисунки Поля Пуаре, ок. 1905 года. Из коллекции А. Васильева

Однако первые успехи не принесли ожидаемой прибыли по вине недобросовестного бухгалтера, который подделывал отчетность. Мне пришлось изведать все разочарования, какие подстерегают начинающего дельца. Однажды обнаружилась пропажа нескольких бобин шелка. Начатое мною расследование не дало результатов, и тогда я решил прибегнуть к помощи оккультных сил. Эту необычную мысль подал мне один бывший комиссар полиции, который в особо затруднительных или вовсе безнадежных случаях всегда обращался к гадалкам и получал от них поразительно точные сведения. Бухгалтер сначала отговаривал меня, а потом попросил взять его с собой к ясновидящей, чьи услуги обходятся не слишком дорого.

Вход в ее квартиру был со двора; она приняла нас в тесной кухне, где сидел кот, а в котелке клокотала вода, как полагается у колдуний. Когда она впала в транс, то сказала, что я стал жертвой кражи, и сейчас она расскажет мне, при каких обстоятельствах эта кража произошла.

– Я вижу двух мужчин с тачкой, – сказала она, – которые останавливаются у вашего Дома. Это происходит воскресным утром, на улице почти нет прохожих. У одного из мужчин ключ от витрины. Он открывает низенькую дверь и нагнувшись входит в дом. Он берет бобины шелка и передает их другому, а потом оба уходят по широкой прямой улице по направлению к западу.