Привычки на миллион. 10 простых шагов к тому, чтобы получить все, о чем вы мечтаете - Роберт Рингер

Через тридцать минут приехала машина Красного Креста, медики вынесли мою жену на видавших виды носилках и поместили их в старенькую машину скорой помощи. И мы начали спуск с горы по ухабистой каменистой дороге, которая была нам так хорошо знакома. Я сидел рядом со своей женой в машине скорой помощи и крепко держал ее за руку. Ганс ехал следом в своей машине, пока мы со скоростью две мили в час спускались по долгой горной дороге, а моя жена стонала от боли.

Пока старая машина скорой помощи немилосердно подпрыгивала на ухабах, врач Красного Креста сказал моей жене, что нужно осмотреть ее по дороге в больницу. Я внимательно наблюдал за его лицом, когда он проводил осмотр, и сразу же увидел: что-то не так. Он заговорил с моей женой по-испански, и она передала мне его слова: «Ваш ребенок родится сегодня ночью».

«Невозможно, – подумал я. – Этого не может быть. Не здесь… Не в Мансанильо. Не на два месяца раньше… Не в Морском госпитале». Всего лишь несколько недель назад мы смеялись над тем, что не можем рассматривать Морской госпиталь как реальную альтернативу. Теперь же я просто хотел пробудиться от этого кошмара. Я хотел прикрепить к себе и своей жене волшебные крылья и перенестись в Гвадалахару, где мы будем защищены от неизвестности. Как-то, каким-нибудь образом я просто не мог позволить этому случиться. Но реальность была такова, что это происходило. Одна из неизбежностей жизни обрушилась на нас. Мы ехали в Морской госпиталь, где скоро будет решаться судьба моей жены и еще не рожденного ребенка.

Когда машина скорой помощи закончила свой путь по ухабам с горы и выехала на старое шоссе в направлении Лас-Брисас, все, что я мог увидеть через грязное лобовое стекло, – это калейдоскоп из темноты, потрепанных машин, людей, время от времени перебегавших дорогу, и дыма, который шел от костров, зажженных днем на полях, и стелился над шоссе. Сирена на машине скорой помощи гудела у меня в ушах, когда я пытался представить себе события, которые ждали нас впереди.

Когда мы наконец прибыли в Морской госпиталь, персонал немедленно подготовил мою жену к родам и укатил ее в родильное отделение. Мне велели оставаться за стеной высотой три фута, расположенной в дюжине шагов от этого помещения. В душном влажном воздухе я несколько часов мерил шагами пол, мучаясь от каждого стона и крика своей жены. Всю ночь мой разум бешено работал, пытаясь спрогнозировать все возможные сценарии. Продолжая шагать, как автомат, я рефлекторно прихлопывал москитов и наблюдал, как передо мной разбегаются тараканы.

Я думал, что никто не знает о родах так мало, как я. Я задавал себе вопрос: каковы шансы на то, что родившийся на два месяца раньше ребенок выживет при самых благоприятных обстоятельствах? Я понятия об этом не имел. И еще более важно: каковы шансы преждевременно рожденного ребенка при самых худших обстоятельствах? Страшные мысли безостановочно бомбардировали мой мозг, и моя голова раскалывалась на куски по мере того, как крики моей жены становились все громче и отчаяннее.

Наконец, около двух часов ночи доктор Абрахан вышел из родильной палаты и подошел ко мне с угрюмым выражением лица. Он сказал что-то по-испански, чего я не понял, а затем сделал мне знак позвать Ганса, который спал в своей машине снаружи. Побежав к машине, я подумал про себя: «Ребенок мертв. Ребенок умер». Я мог только надеяться, что с женой все в порядке. Когда я разбудил Ганса, мы вместе поспешили назад, и доктор Абрахан стал что-то ему объяснять. Прошло около минуты, прежде чем Ганс обернулся ко мне и объяснил мрачным и сочувствующим тоном, что они несколько раз пытались достать ребенка, но каждый раз затухало его сердцебиение. Очевидно, пуповина обмоталась вокруг его ножек. Была только одна надежда – кесарево сечение.

Мое лицо исказила гримаса, и я крепко прикусил губу. С нами происходил кошмар, и не было сказочных крыльев, чтобы улететь в Гвадалахару, как в кино. Настал решающий момент; на нас надвигалась катастрофа. Откладывать было нельзя. Мне дали документ – написанный, разумеется, по-испански – и ручку, чтобы его подписать. Такой ситуации боится каждый человек – вопрос жизни и смерти, над которым он абсолютно не властен. Жара… влажность… москиты… тараканы. умирающий ребенок, который еще не видел белого света. любимая жена, кричащая в нескольких футах от меня. документ на иностранном языке, который нужно подписать. Бывают ситуации в жизни, когда выбирать в конечном счете приходится между ужасным и еще более худшим. В этом случае ужасный выбор был – подписать документ; еще более худший – неминуемая смерть или, возможно, две смерти.

Когда они выкатили мою жену в коридор, чтобы отвезти в операционную, она едва слышно сказала мне: «Я люблю тебя, Роберт». Слезы потекли по моим щекам, когда я ответил хрипло: «Я тоже люблю тебя, Эстер». Я смотрел, как они катили ее по коридору, думая про себя, что могу больше не увидеть живым самого доброго, нежного, любящего, сострадательного человека, которого я когда-либо знал. Судьба самого важного человека в моей жизни была теперь полностью не в моих руках, а в руках чужих людей в стране третьего мира. «Как я мог позволить, чтобы мы попали в такую историю?» – спросил я себя.

Две медсестры, которые спали на кушетках, вскочили и поспешили в операционную вслед за моей женой, и за ними захлопнулись двери. Ожидание продолжилось. У меня было почти два часа, чтобы в уме проиграть три возможных сценария – и все они были ужасающими: моя жена может остаться в живых, а ребенок умрет; моя жена может умереть, а ребенок выжить; и моя жена, и ребенок могут умереть. Мое эмоциональное состояние было неустойчиво, я все еще цеплялся за надежду, что проснусь и выяснится, что ничего подобного не происходит на самом деле. Я то пытался сообразить, как смогу справиться с третьим и самым худшим сценарием, то разум совершенно покидал меня.

Апокалипсис продолжался: не было в наличии общепринятого обезболивающего, и потребовалось сорок пять минут приставать к анестезиологу, чтобы он вколол моей жене местный анестетик. В какой-то момент она перестала дышать, но они вовремя сумели помочь ей. Лежа на операционном столе с разрезанным животом, она могла своими глазами видеть всю операцию в зеркале, находившемся над ней. Это была напряженная, тяжелая борьба, но врачу в конце концов удалось вытащить из нее ребенка.

Наконец в 4:12 двери операционной распахнулись, и из них стремительно вышел молодой врач в хирургической маске, закрывавшей его лицо, который нес ребенка в изношенной ткани, похожей на полотенце. Он двигался быстро и прошел мимо меня, направляясь к допотопному инкубатору за стеклянной перегородкой. Младенец не кричал, но он дышал – едва-едва. Когда врач попытался положить ребенка в инкубатор, он случайно сбил с него крышку, которая упала прямо на лицо ребенка. И я снова крепко прикусил губу, глядя на разворачивающийся в нескольких футах от меня сценарий.

Не сумев должным образом приладить крышку инкубатора, молодой доктор взял на руки ребенка, понес его по коридору в другую комнату, в которой было еще несколько пустых инкубаторов. Тем временем из операционной вышла медсестра и уверила меня, что с моей женой все в порядке, так что я поспешил за молодым врачом. В палате интенсивной терапии он принимал экстренные меры, пытаясь сохранить ребенку жизнь. Мне пришло в голову, что, если ребенок не выживет, я могу так и не узнать, как он выглядел, так что, когда врач взял ситуацию под контроль, я нерешительно спросил, не могу ли увидеть своего новорожденного сына поближе. Врач с неохотой позволил мне быстро взглянуть на него.

Этот миг навсегда останется в моей памяти. Бедный малыш боролся за каждый глоток воздуха, который он мог сделать, и едва имел силы время от времени издавать почти неслышный крик. Тем не менее с учетом того, что он родился раньше времени, и всей ситуации он был, безусловно, красивым. Доктор Чагойя, который вынес его из операционной, объяснил, что дыхательная система младенца плохо развита и это опасно, особенно в течение первых двадцати четырех часов. Инфекция, пневмония, сердечная недостаточность – все было опасным для него на тот момент. Каким бы несовременным ни было оборудование больницы, медицинский персонал подключил ребенка к аппарату искусственного дыхания: в его трахеи были вставлены трубки, а в левую ручку через капельницу шло внутривенное питание; медики начали методично с ним работать.

После того как Ганс уехал в гостиницу, я продолжал мерить шагами душные тихие коридоры больницы и думал, думал, думал… Я шагал час за часом, прихлопывая москитов, которые безжалостно преследовали меня. Мой разум бесцельно метался, все время возвращаясь к двум словам – перспектива и относительность. В тот момент я думал, насколько мелкими и несущественными кажутся большинство повседневных проблем. Все эти мелкие проявления неуважения, обиды, случаи несправедливости, неудачи, финансовые потери, которые мы переживаем, идя по жизни, кажутся неважными, когда посмотришь на них с точки зрения относительности. При сопоставлении с ситуацией «жизнь или смерть» человека, которого мы горячо любим, какими абсурдными они выглядят!