Мавр сделал свое дело - Татьяна Полякова

— Ирину мы из списка исключили, тем более у нее, судя по всему, есть алиби. Кто тогда, по-вашему, убийца?

— Я бы предложил Виталика. Дела у него сейчас из рук вон плохи. Фирма дышит на ладан, он на грани разорения, а с такой женой… Вы же видели сестрицу, он по ней с ума сходит, а она спит с кем попало. Замуж она выходила за богатого человека и сейчас уже подыскивает ему замену. Человек в его положении способен на многое.

— Уверена, милиции это тоже бы пришло в голову. У него есть алиби?

— Само собой. Однако вовсе не обязательно самому махать поленом. Нанял какого-нибудь типа, тот и поджидал старика в лесу. А приступ удушья нужен был для того, чтобы выманить дядю из дома. В половине одиннадцатого в лесу уже темень…

— Тогда у убийцы должен быть сообщник в доме. И убийца должен быть уверен, что старик не вызовет «Скорую», а бросится к соседям.

— Это нетрудно предугадать.

— Но некто в доме подсыпал какую-то дрянь старику, чтобы спровоцировать приступ удушья. Как, по-вашему, наемный убийца может незамеченным проникнуть в дом?

— Не так-то это трудно, как кажется, — пожал плечами Антон. — Вы же видели, двери открыты. А потом… Он мог познакомиться с Ириной, войти к ней в доверие… Она ведь живой человек, и ничто человеческое ей не чуждо.

— На чужака здесь непременно бы обратили внимание.

— А если это кто-то из местных?

— Вам не кажется, что мы чересчур увлеклись? — вздохнула я.

Антон засмеялся.

— Зато вам со мной интересно. Разве не так?

— Более чем. Уже стемнело, и, учитывая мрачность наших фантазий, лучше вернуться домой.

— Слушаюсь и повинуюсь, — шутливо поклонился он и предложил мне руку.

Мы зашагали к дому. Хоть я и считала его слова глупыми бреднями, однако эти бредни здорово меня увлекли. Люди обожают тайны, и я не исключение.

— Если вам интересно мое мнение, — вновь подал голос Антон, — дядя был на редкость скверным человеком. Ирке жизнь искалечил. Когда умерла тетя, она только-только школу закончила, собиралась поступать в институт. Но дядя ей заявил, что она обязана остаться с ним. И даже домработницу уволил, решив, что Ирка вполне справится. Прислуга, над которой можно вдоволь издеваться и которой даже платить не надо.

— Она ведь могла уехать.

— И бросить его? Нет. Не могла. Она дурочка, которая верит в то, что все мы кому-то что-то должны. К тому же она боязлива, бесхарактерна.., в общем, не могла. Теперь он навечно привязал ее к этому дому. И про Андрея я говорил серьезно. Он хороший парень, только бесхребетный. Сидит в своем музее, на его работах уже пять человек защитились, а он все в научных сотрудниках. Зная его мамашу, представляю, что теперь начнется. Да и Верка… Вряд ли он устоит. Ни в какой музей картины он не отдаст. Искалечат они жизнь парню, вот увидите. От этих чертовых денег не будет прока. Знаете, что я решил? Завтра с утра сбегу отсюда.

— Не поверите, я предлагала сестре тоже самое,

— И правильно. Надо уносить ноги. И ни в коем случае не брать эти деньги. От дьявола не может быть добра.

Надо сказать, произнес он это так убежденно, что я поверила. И даже подумала, а не вызвать ли такси прямо сейчас, чтобы вскоре оказаться в своей квартире и забыть про эту семейку. Потом я подумала о Таньке и решила, что лучше остаться до утра. Если ей хочется просидеть здесь три дня, ради бога, а меня пусть уволит. Но, когда мы подошли к дому, возникла еще мысль: оставлять здесь сестрицу одну, пожалуй, опасно, а вслед за этим вот какая догадка озарила меня: Антон рассказывал мне все это с одной целью — чтобы я покинула дом, а он в результате получит на две тысячи больше. Короче, разводит, как пчелок, а я… Как видно, моя внешность в очередной раз сыграла со мной гнусную шутку, парень хоть и отпускал комплименты моему уму и сообразительности, но так и не смог поверить, что я не идиотка.

Мы мило простились в холле, я вошла в свою комнату, заперла дверь и прорычала сквозь зубы:

— Ну, ладно.

Конечно, я тут же позвонила сестрице. Нечего говорить, как она была потрясена чужим коварством.

— Ты там держи ухо востро, — напутствовала она меня, и я поклялась, что ни одного причитающегося им с Витькой доллара не провороню.

Чужое пренебрежение к моему уму больно ранило, вместо того чтобы лечь спать, я устроилась в кресле возле окна, уставилась в потолок и принялась размышлять. «Требуется кое-что выяснить об этой семейке», — подумала я и, решив начать с покойного, набрала номер своего бывшего работодателя. Несмотря на то что я считала его подлецом и жмотом, расстались мы не только мирно, но даже дружелюбно, а если учесть, что он мужчина свободный, то ничто не мешало мне позвонить ему в столь неурочный час, сославшись на важное дело. Эдик, то есть Эдуард Васильевич, мне невероятно обрадовался.

— Оленька, солнышко, рад тебя слышать. Чем занимаешься?

— Пытаюсь сохранить сестрице деньги.

— Очень интересно.

— Мне тоже. У меня к тебе вот какой вопрос. Ты был знаком с Костолевским Львом Вениаминовичем?

— Да. Но он умер. Кажется, месяц назад.

— На самом деле его убили.

— Да-да, в новостях что-то такое говорили.

— Ты его хорошо знал?

— Нет. У старика был скверный характер. Пару раз я имел с ним дело, после чего поклялся обходить его стороной.

— А что ты скажешь о его коллекции?

— Что сказать, — вздохнул Эдик. — Коллекция неплохая. Шишкин есть, Айвазовский… Маковский есть.., кое-кто из авангардистов.

— То есть он серьезный коллекционер?

— Лева? Побойся бога. Он вообще не коллекционер. Коллекционер — это.., это наш Градовский, не ест, не пьет, только думу думает, что и где… Ну, ты поняла. Коллекционер за любимую картину не только деньги, кровь свою до капли выкачает. А Лева так.., любитель. Коллекция досталась ему от тестя, тот был каким-то партийным боссом в Министерстве культуры. Ни черта в живописи не соображал, зато цены на рынке знал хорошо. Смог привить любовь к искусству дочке, она училась в Строгановке, где и встретила Левушку. Художник из него такой же, как и коллекционер. Пользуясь покровительством тестя, он делал маленький бизнес, здесь продаст, там купит. Потом тесть умер, и он получил его картины. Это и есть его коллекция. Сам он к ней ничего существенного не прибавил. И практически ничего не продавал. В общем…

— Подожди. На что же он тогда жил?

— Вот этого не скажу. Сам диву давался. В прежние времена он числился экспертом в музее, потом вовсе нигде не работал. Могли быть какие-то сбережения, доставшиеся от тестя, но, учитывая нашу российскую историю, они должны были раз пять сгореть. Думаю, он все-таки провернул какую-то аферу, потому что как-то вдруг разбогател. То жил в обычной даче, в Дубровке, она, кстати, тоже от тестя досталась, ходил во фланелевых брюках и вдруг отгрохал особняк прямо в заповедной зоне. Ты знаешь, сколько там земля стоит? Сказать страшно. — Если уж Эдику страшно, значит, мне и знать ни к чему, чтоб по ночам не кричать. — А у него еще такой дом, каких поискать.

— И откуда на него такое богатство свалилось, ты не знаешь?

— Самому очень интересно. Коллекционеры народ мутный… В общем, последние лет пятнадцать он сидел в своем доме, практически ни с кем из наших не общался, ничего не продавал и очень редко что покупал. У меня купил две акварели. А чем он тебя заинтересовал?

Пришлось объяснить Эдику, что я делаю в доме Костолевского. На него это произвело впечатление.

— Если наследник решит продать картины…

Я обещала ему свое содействие и вновь вернулась к Костолевскому.

— На его счетах денег немного, и это здорово удивило родню. Его ведь считали миллионером.

— Чему удивляться, — вздохнул Эдик. — Коллекционеры живут тем, что постоянно что-то продают, что-то покупают. Разумеется, если нет другого источника доходов. Он ничего не продавал и не покупал. О других источниках его доходов я тоже ничего не слышал. Я уверен, лет пятнадцать назад он провернул какую-то грандиозную сделку или даже несколько сделок, разбогател и потом жил на эти деньги как рантье. Хотя знаешь, слухи о подобных сделках все равно имеют хождение среди нашего брата. Но ни о чем подобном я, признаться, не слышал. Скорее всего, тесть оставил ему килограмм камней или слитки золота, которые он благополучно перевел в наличность. Про тестя говорили, что он в Ленинградскую блокаду был в аппарате Жданова. В Питере в то время было чем поживиться. За кусок хлеба люди не только Шишкина, Рафаэля бы отдали. Имея его возможности…

— А что в народе говорят об убийстве Костолевского?

Эдик опять вздохнул.

— Да ничего не говорят. Был слух, что отравили, но я сам в новостях слышал, нападение. Шпана какая-нибудь. Хотя место там спокойное, как-никак у губернатора дом по соседству, но шпане на это наплевать. А ты думаешь, его из-за наследства тюкнули?

— Не знаю, что и думать.

Мы еще немного поболтали, затем простились. Я вновь задумалась.