Юность без Бога - Эдён Хорват

Ну, что я говорю?

Сегодня утром корреспондент посетил в городской гимназии учителя, который этой весной осуществлял общее руководство палаточным лагерем, где и предстояло развернуться роковой трагедии. Учитель говорит, что по-прежнему стоит перед загадкой. Ц. всегда был хорошо успевающим учеником, и он, учитель, никогда не замечал у него каких-либо отклонений, не говоря уже о дефектах характера или преступных наклонностях. Наш корреспондент задал учителю роковой вопрос: не коренятся ли причины подобного деяния в размывании у молодежи моральных ценностей, с чем учитель решительно не согласен. «Сегодняшняя молодежь, — заметил он, — благодаря всеобщему оздоровлению крайне сознательна, готова к самопожертвованию и полна чувства национальной гордости. Это убийство — единичный случай, достойный глубокого сожаления, откат к скверным временам либерального прошлого». Тут прозвонил звонок к окончанию перемены, учитель откланялся и направился в свой класс и дальше взращивать нежные детские души в духе товарищества и любви к Отчизне. Благодарение Богу, случай Ц. — всего лишь исключение, оголтелая вспышка злостного индивидуализма.

Дальше идет интервью с фельдфебелем. Его фото тоже попало в газеты, но так он выглядел, наверное, лет в тридцать. Каков тщеславец!

Ну-с, что говорит фельдфебель?

Наш корреспондент посетил тогдашнего руководителя школьников по военной подготовке, назовем его кратко «военруком». Военрук встретил сотрудника нашей газеты с изысканной вежливостью, в молодцеватой манере старых, но вечно юных рубак. По его мнению, причина преступления — недостаток дисциплины. Он в деталях описывает состояние тела убитого в момент обнаружения. Старый солдат, он прошел всю мировую войну, но ни разу не видел таких ужасных ран. «Как старый солдат, я за мир!» — так заключил он свою содержательную речь.

Наш корреспондент посетил также председательницу общества по борьбе с детской безнадзорностью, супругу начальника цеха трубочистов, фрау К. Фрау К. глубоко потрясена случившимся. Она уже несколько ночей не может уснуть, почтенную даму преследуют кошмары. По ее мнению, в последнее время решающим фактором удовлетворения социальных нужд является устройство новых исправительных учреждений.

Листаю дальше. А это кто? Да, конечно, это булочник Н., отец убитого! А вот и супруга его, фрау Элизабет Н., урожденная С.

«Ответить на ваш вопрос, — говорит владелец пекарни, — мне нетрудно. Неподкупный суд разберется, не стал ли наш бедный Отто жертвой преступного легкомыслия педагогического состава — я сейчас говорю исключительно об учителе, а никак не о военруке. Справедливость да восторжествует! Вообще говоря, необходима тщательнейшая чистка преподавательского состава, ведь он так и кишит замаскированными врагами Отечества. Мы еще встретимся у Филиппи!»

К этому супруга пекаря добавляет: «Оттхен был моим солнцем. Теперь у меня остался только мой супруг. Но мы, Оттхен и я, навсегда в духовном контакте, я состою в спиритическом кружке…»

Читаю дальше.

Вот, другая газета пишет:

Мать убийцы живет в трехкомнатной квартире. Она вдова университетского профессора Ц., которого уже около десяти лет нет на свете. Профессор Ц. был выдающимся психологом. Его работы по изучению нервной реакции на ампутацию вызывали интерес не только узкого круга специалистов. В общей сложности около двадцати лет он представлял собой главную мишень нападок общества по борьбе с вивисекцией. Фрау Ц., к сожалению, отказалась сообщить нам что либо. Она сказала только: «Господа, вы можете понять, через что мне предстоит пройти?» Это среднего роста дама, она носит траур.

Еще в одной газете обнаруживаю защитника обвиняемого. Со мной он тоже беседовал, причем уже три раза, кажется, эта история сильно его задела.

Молодой адвокат, он хорошо понимает, что тут для него поставлено на карту. У него успели побывать все корреспонденты.

Интервью с ним самое длинное.

В этом сенсационном процессе, господа, — так начинает он свое интервью, — защита находится в затруднительном положении. Поскольку обнажить свой клинок ей придется не против обвинения, а против самого подзащитного.

— Как это так?

— Обвиняемый признал себя виновным в этом преступлении. Прошу особо отметить, что хоть это и умышленное убийство, но без отягчающих обстоятельств. Но, несмотря на заявления юного обвиняемого, я твердо убежден, что убийцей является не он. Я уверен, что он кого-то прикрывает.

— Не станете же вы утверждать, господин адвокат, что убийство совершил кто-то другой?

— Да, господа, именно это я и утверждаю! Не говоря уже о том, что подсказывает мне неуловимое внутреннее чувство, некий охотничий инстинкт криминалиста, для такого утверждения есть более веские причины. Это не он! Подумайте хотя бы о мотивах преступления! Он убил своего одноклассника за то, что тот прочел его дневник? Но о чем написано в этом дневнике? Прежде всего, о любовной связи с этой падшей девицей?

Он защищает девушку и необдуманно заявляет: «Кто дневник мой прочитает, тот умрет» — знаю, знаю! Всё это свидетельствует против него, и, однако, все же не всё. Не говоря уж о том, что сам стиль этого заявления не лишен рыцарственности, разве не бросается в глаза, что он ничего не рассказывает о реальном убийстве? Ни словечка о том, как было совершено преступление! Почему он нам об этом не рассказывает? Говорит, что больше ничего не может вспомнить. Ложь! Да он и не может помнить этого, потому что ничего не знает о том, как, где и когда был убит его несчастный одноклассник. Он знает только, что это было сделано камнем. Ему предъявили камни, но он не смог опознать, тот ли это камень. Господа, он покрывает преступление кого-то другого!

— А как же порванная куртка и исцарапанные руки?

— Видимо, он встретил Н. среди скал и они подрались, об этом он и рассказывает нам во всех подробностях. Но чтобы он крался за ним и предательски, камнем… — нет, нет! Н. убил другой или, точнее сказать, — другая.

— Вы имеете в виду ту девицу?

— Так точно, именно ее. Она им верховодила и верховодит до сих пор, он от нее в зависимости. Господа, нам предстоит узнать еще и мнение психиатра.

— Девушка проходит по делу в качестве свидетельницы?

— Естественно! Она была арестована в пещере почти сразу после совершения преступления и уже давно осуждена, вместе с ее бандой.

Господа, очень может быть, мы увидим и послушаем Еву уже завтра.

— А сколько продлится процесс?

— Я рассчитываю, что дня два-три. Хотя к делу привлечено не так много свидетелей, как я уже говорил, мне предстоит нелегкая борьба с самим подзащитным. Нашла коса на камень! Я доведу ее до победного конца. Ему присудят пособничество хищению. И это всё!

Да, это всё.

О Боге никто не говорит.

Дело Н. или дело Ц.

Перед Дворцом правосудия собралось три сотни человек, всем хотелось попасть внутрь, но ворота были заперты, так как приглашения были распространены еще неделю назад. В основном по знакомству, но строго контролировалось и это.

В коридорах было не протолкнуться.

Всем хотелось взглянуть на Ц.

Особенно дамам. Элегантные и небрежные, они ловили кайф от катастрофы, которая ничем не грозила им лично. Они легли в постель с чужим несчастьем и наслаждались притворным сочувствием.

Сектор зала, отведенный представителям прессы, был переполнен.

В свидетели были приглашены: родители Н., мать Ц., фельдфебель, Р., который жил в одной палатке с Н. и Ц., оба дровосека, нашедшие тело убитого, следователь, жандармы и т. д. и т. п.

И, конечно же, я.

И, конечно же, Ева.

Только пока ее нет в зале. Она должна появиться в первый раз.

Адвокат и прокурор перелистывают страницы дела.

Ева сейчас сидит в одиночной камере и ждет, когда за ней придут.

Появляется подсудимый в сопровождении охранника.

Выглядит как обычно. Только немного бледнее, и щурится, яркий свет ему мешает. Пробор у него тоже на месте.

Усаживается на скамью подсудимых, как за школьную парту.

Все на него смотрят.

Он окидывает взглядом зал, замечает мать.

Глядит на нее. Что он чувствует?

Как будто ничего.

Мать почти не смотрит в его сторону. Или это так только кажется?

На ней густая вуаль, за ней не видно лица.

Фельдфебель меня приветствует, спрашивает, читал ли я интервью с ним. Я отвечаю: «Да». Булочник с ненавистью прислушивается к моему голосу.

Убил бы меня, наверное.

Черствой булкой.

Вуаль

Председатель суда по делам несовершеннолетних входит в зал. Все встают. Он усаживается и объявляет заседание открытым.

Милый дедушка.

Обвинение зачитано.