Мурка - Людмила Бояджиева

Алекс: — Еще какого! Я б от такого сбежал. Въедливый тип, за каждый диез удавит. Поскольку на музыку молиться.

Жорж: — Эх, знал бы ты, на кого я молюсь. На таможенника. Что бы он багаж твой понежнее щупал. В туманной задумчивости влюбленного… Ведь кто мы с тобой, Саша на самом деле? Не бандюганы, не заурядные убийцы или какие–то там неудачливые фальшивомонетчики. Мы — матерые враги народа!

Алекс: — Ловко прятавшие гнусную рожу изменников социалистическому отечеству под милыми физиономиями ворюг и отщепенцев. (гордо) Враги! Это, между прочим, звучит гордо. Потому что, во–первых, кто народ?

Жора: — А потом — как вообще надо понимать весь этот шлы мазл, что называют советской властью?

Алекс (берет гитару, поет):

— Не спрашивай меня, как это получилось,

Откуда в зеленях прожорливый капкан.

Какя трынь–трава у дома поселилась,

В родник живой воды отравы влив дурман.

Жорж. — Что же случилось с нашею землею –

Иль сглазил кто, иль возложил обет?

Особый путь ее не осенен звездою,

Лишь где–то там, вдали едва маячит свет.

Алекс: — Что же случилось с матушкой–отчизной,

кто сердце вынул из ее груди -

Народа верный сын врагом народа признан,

Врагу народа крест за свой народ нести.

Жорж: — В пустыне нам не нравится погода.

На голом полюсе навязчив снежный цвет.

А дело в том, что мы скучаем без народа

Кому ж врагу вредить, когда народа нет?

Алекс: — Я был врагом уже тогда — когда голодал и помирал в подворотнях революционного отечества. А отечество морило голодом, истребляло миллионы таких как я. Я стал врагом осторожным и хитрым. Возмездие — вот сладкая цель. Сколько мы с тобой средств передали в Европу? Надеюсь, помогут завалить большевиков. Спасти Россию… Жаль тогда в театре товарища Жмакуса не прихлопнул — жестокий гад, на антисоветские заговоры, как лягавая натаскан. В 18 здесь, в Одессе кровь почем зря пускал.

Жорж: — Для интересу сообщу: — натура у него шакалья. Был я на кладбище. Какая могила? О чем говорить? Бедный папа! Тихий аптекарь, снабжавший мятными леденцами всю детвору в округе. Не был он контрой и идейным противником не был, его застрелили просто так — за котиковый воротник и очки. Черный от крови снег — всегда буду видеть его в страшном сне, хотя даже не знал там, в Москве… Не знал, что уже сирота.

Ой, как же мне хочется прожить жизнь самого добренького, жирненького отца семейства. Баловать свою Сарочку, кушать на праздники рыбу–фиш, учить детишек играть «Лебединое озеро». И что бы вокруг — ни одного коммуниста! Разве так плохо жить, скажи мне, Саша?

Алекс: — Так надо жить. И так будет, дружище. Я обещаю. (растрогался, резко меняет тон) Что говорят на Привозе?

Жорж: — А что там могут говорит? Молчат как всегда. Не поверишь, Шура — гробовая тишина.

Алекс: — Полевицкая начинает в Одессе гастроль.

Жорж: — Ой, кто ж здесь верит таким смешным слухам?

Алекс подводит Жору к окну: — Видишь? Вон там! Прямо на заборе.

Жорж: — Что–то написано. Очень мелко. Первая буква…Х — это точно!

Алекс: — Не тем интересуешься. Афиша в два аршина. «Шикарный банкет в «Красной»! Чествовать Марию Полевицкую соберутся лучшие люди города…»

Жорж: — И еще три слова зеленой краской по доске. Все читать?

Алекс отчаянно: — Не читать, не слышать! Но если бы я даже оглох и ослеп, я не сумел бы выбросить ее из моего мозга, тела…Из моего помешательства, Жора!

Жорж: — Я ж не совсем отупел на своих гаммах. Я понял еще в Москве — маршрут через Одессу ты выбрал не случайно. Просто — как бином Ньютона.

Алекс: — Именно, бином! Бином этот хренов, черт подери! И никуда от него не деться. Хочу последний раз взглянуть на нее. Хочу понять. Что я для нее? Зачем все это случилось с нами? Кто она?

Жорж: — Ты имеешь в виду того гада, что донес на нас? Лешку и Панкевича пристрелили на наших глазах. Остальные едва унесли ноги. Нас предали, Саша, предали!

Алекс(хватая его за ворот): — Не она, слышишь! Не она!

Жорж: — Ты так уверен? Конечно, у тебя доказательства железные: Ах, она безумно любит меня! Ах, она клялась в верности до гроба! (смеется, Алекс отвешивает ему пощечину)

Алекс: — Она не могла знать о нашем собрании. И… Она не предатель.

Жорж: — А ты подумай хорошенько. Подумай. Всю историю с чекистом, которого Мария Николаевна, якобы, зашибла, заново в мозгах прокрути. Я крутил и так и этак. Вспух от напряжения. И что? Я — сомневаюсь! Не за свою шкуру, за дело наше трясусь.

Алекс: — Прости. (протягивает руку) Драться больше не буду. А ты, уж будь добр, Жора, помалкивай. Говори меньше, ладно? Сам разберусь. Сегодня же, на банкете.

Жорж (тяжко вздыхая): — Таки что я могу сказать тебе? Иди — разбирайся. Ты все равно не узнаешь всей правды. Женщины…это такая тонкая материя. Они не лгут, нет. Они — сама ложь. Букет фантазий. И хорошо, Саша, если в этом букете ты — не последний сорняк.

Алекс: — Мой пароход уходит в 23.00. В 21 я буду там. Вместе с «лучшими людьми города».

Жорж: — Ты — сумасшедший.

Алекс: — Я везучий. И знаешь — чертовски тянет потанцевать!

(Жорж играет на скрипке канкан или нечто бравурное)

СЦЕНА 7

Дача Марии на Шестнадцатой станции в пригороде Одессы.

Расходятся последние гости. Мария одна отдыхает в плетеной качалке.

Мария: — Все разошлись и сразу тишина обрушилась! Море шумит…

Море… Все спрашивает, спрашивает меня: «кто ты? зачем…» Не знаю. И не хочу знать. У самой куча вопросов: — Почему отступился Дерчинский? Ведь не убила я его, слегка ранила. А может — и не ранила вовсе — в газетах ни гу–гу. Выходит, поймал Перонова? Н–е–е-т! Уж тут подняли бы шум — мол, такого матерого вражину ликвидировали. Руки у товарищей коротки. А если Алекс не в тюрьме, на свободе ходит, значит, меня в предательницы зачислил. И мое письмо, что в том самом тайнике оставила, не получил. А если получил и не поверил? И встреча ему не нужна, и мои объяснения ни к чему… Не нужна… Не нужна… А все равно жду. Так и кажется: вдруг обернусь, а он за спиной стоит…

(Шорох, Мария оборачивается. В комнате Щеканов. Мария вздрагивает)

Щеканов: — Извините, Марья Николаевна, что без доклада. Решил сюрпризом свое явление оформить. Вижу, перестарался, испугал. (кладет на ее колени букет) Цветы — цветам. Позвольте представиться — Василий Фомич Щеканов, бизнесмен.

Мария: обомлев: — Да вы меня напугали, господин Щеканов! Что за тайные визиты к незнакомым дамам? Чем обязана такому с вашей стороны поведению?

Щеканов: — Только жару моей души! Только восторгу! Толкнувшему, так сказать, к мальчишескому легкомыслию. Поклонник ваш самый преданный. На все концерты хаживал, поверьте — плакал. Корзины с хризантемами присылал… Но нанести визит не рискнул. Решил, придет время, тогда…

Мария: — Пришло, значит? И как прикажете понимать? Может, у меня к вам дело какое–то было, а я запамятовала?

Щеканов: — Позвольте, присяду… И все толком разъясню. В Одессе я по нуждам бизнеса оказался, а тут вы — розан весенний — все афишные тумбы в цвету. Ну, как не повидаться, не побеседовать дружески — воспоминания лирические, то да се.

Мария: — Воспоминания? Не припомню. Присаживайтесь, раз уж беседа дружеская. Время у меня как раз для отдыха. Вечером банкет по случаю начала гастролей. Вот дышу морскими флюидами, цвет лица восстанавливаю. Разговор, думаю, здесь не помеха. Так какими судьбами в здешних местах оказались?

Щеканов: — Крупное дело завернулось — миллионов на триста. Это поначалу, а потом… Хе–хе — не спрашивайте, стыдно, право, сказать.

Мария: — Драгоценности? Золото?

Щеканов: — Да бог с ними — ерунда! Турецкие велосипеды. Идейку одну в ход пустил: каждому покупателю, который приведет еще одного, я снижаю цену на половину. А если двух завлечет — такому и вовсе дарю! Вот и считайте выгоду.