Жена Дракона - Анна Бабина

Когда Володя уходил на войну, мать не проронила ни одной слезинки, стояла, как каменная, только в уголке глаза билась жилка. В тот день он видел мать в последний раз: в мае 1944 пришло письмо, написанное незнакомым кривым почерком. Эти каракули нацарапал под диктовку соседки Варвары Калининой её сын Петька. “Мама померла”, – писал Петька, и Володя даже не сразу понял, что речь идёт о его, Володиной, маме…

В апреле на Каме начался ледоход. Прабабушка Елена прополоскала бельё и собралась идти назад, когда услышала истошный крик. Младший сын Калининой, самой злоязычной из всех соседок, стоял на краешке льдины, которую стремительно уносило течением. Его приятели в ужасе метались по берегу.

Елена остановилась. Она знала, что вчера Калинина получила похоронку на старшего сына. Потом вспомнила, как отец учил её плавать в Вишере: бывало, что они ходили на речку даже в октябре. Прабабушка Елена хорошо плавала, слишком хорошо для женщины. Она всегда была не такой, как другие…

Она приняла решение: аккуратно поставила таз с бельём, скинула тяжёлое пальто и ринулась в воду. Ледяная вода обожгла, сжала ледяным панцирем, заставив сердце задрожать. Она плыла к льдине крупными мужскими саженками, представляя на месте Петьки своего Вову. Володеньку, который бил смертным боем «старшенького» Калининой за ненароком услышанное «слово на «б» в её адрес. Теперь «старшенький» лежал в земле где-то под Витебском, искупив все свои небольшие грехи. Бедный мальчик… Она могла спасти Петьку. Она должна была его спасти. И спасла.

Толкнув дрожащего мальчишку в руки перетрусившим товарищам, она нащупала дно, сделала несколько шагов… и вдруг увидела своего Володеньку. Живой и невредимый, он стоял за спиной мокрого бледного Петьки и улыбался ей. «Володя», – хотела позвать она, но поперхнулась именем сына и упала замертво.

Хоронили прабабушку Елену всей улицей. Калинина ползла за гробом на коленях по раскисшей дороге. Её поднимали, подхватывали под мышки, пытаясь поставить на ноги, но она упрямо отталкивала чужие руки и снова падала в грязь.

Татьяна стояла возле ворот, глядя на согнутую фигуру солдата и собираясь с мыслями, потом вернулась и решительно взялась за тонкую жилистую руку выше локтя. Он хотел сказать грубость, чтобы хромоножка скорее ушла и оставила его наедине с горем, но заглянул ей в глаза – и промолчал.

Через полгода они поженились.

Катина мама родилась поздно, в самом конце пятидесятых. Бабушке Татьяне было за тридцать, дедушке – немногим больше. Первого ребёнка Татьяна не доносила, скатившись зимой с обледенелой лестницы чёрного вдовьего дома. Шли месяцы, и становилось только хуже: бабушкин организм, как заведённый, на шестом месяце срывался и отторгал плод. И вот, когда она совсем отчаялась, на свет появилась маленькая Еленка. Она всегда была упрямой и сильной…

Мама слыла красавицей с самого детства – темноволосая зеленоглазая русалка с кукольными ресницами и высокими вогульскими скулами, копия покойной прабабушки Елены. Дедушка говорил, что Еленка-младшая даже вела себя, как его покойная мать, которой никогда, разумеется, не видела. Улыбалась, хмурилась, поводила плечами, смотрела искоса – точь-в-точь Елена. Во взгляде быстрых, чуть раскосых глаз под идеальными дугами бровей пряталась унаследованная от бабушки надменность, ставшая залогом потока зависти и злословия.

Катя любила маму больше отца, хотя ладить с ней было сложнее. Смелая мамина красота приносила больше горя, чем радости, как и покойной бабушке. Подруг у матери не водилось: редкая женщина осмеливалась пройти рядом с ней по улице, не то что привести в общество мужа или жениха. Несмотря на кристальную мамину честность, всюду, где бы она ни находилась, её настигали безжалостные сплетницы, приписывая романы на стороне. Удивляться нечему – мама относилась к тем женщинам, вслед которым оборачиваются на улице.

Однажды в военном городке жилистая краснолицая беларуска, муж которой открыто заглядывался на маму, ворвалась на общую кухню с матерной бранью и схватила нож. Катя, которой едва исполнилось пять, окаменела от ужаса, забившись в угол. Мама же нисколько не изменилась в лице, молча сняла с плиты тяжёлую чугунную сковороду и выставила перед собой. В ту минуту Катя ясно ощутила, сколько в матери дремлющей первобытной силы, натянутой, как тетива вогульского лука.

В другом гарнизоне целую неделю какой-то поклонник засовывал в ручку входной двери букеты цветов, а на восьмой день дверь измазали дерьмом. Отец и тогда не сказал матери ни слова – верил ей безоговорочно.

11

Кате показалось, что Таня уснула, и она замолкла. Рука дочери тотчас высунулась из-под пледа и цепко схватила её за запястье. Катя легонько пожала влажную ладошку дочери.

– 

Тётя Зоя жила здесь? – спросила Таня, не отрывая внимательного взгляда от потолка.

– 

Да, это её квартира.

– 

А почему тётя Лиза меня не любит?

У Кати невольно вырвался смешок. Тётя Лиза – сестра Дракона. Она, как и Катина покойная тётя Зоя, была врачом. На этом их сходство заканчивалось. Елизавета Ефимовна была высокая, худая и какая-то бесцветная, с коротко стриженными осветлёнными волосами над бледным вытянутым лицом, на котором яркими пятнами выделялись подведённые чёрным глаза и губы цвета томатного сока. Чтобы быть в форме, она постоянно жевала овощи: салат, капусту, морковку, что вкупе с печальным выражением глаз делало её похожей на корову. Елизавета Ефимовна считала себя утончённой аристократкой, в честь чего возвела в своей огромной московской квартире нелепые колонны из гипсокартона и обставила комнаты роскошной безвкусной мебелью. В ней всего было слишком: выходя из дома, она стремилась надеть как можно больше украшений; делая макияж, превращала себя в куклу.

До рождения Тани Катя видела Елизавету Ефимовну дважды: на их с Драконом свадьбе и на юбилее его матери. Катю она не жаловала, говорила с ней подчёркнуто холодно и только по делу, не улыбалась, зато без стеснения разглядывала её, как музейный экспонат, со всех сторон.

За две недели до рождения Тани Дракон объявил Кате, что из родильного дома она поедет на две недели к Елизавете Ефимовне, которая по счастливой случайности взяла на эти дни отпуск, но не запланировала никаких поездок. Она, мол, педиатр, и знает лучше Кати, что нужно новорождённой, а он за это время закончит ремонт в их новом подмосковном доме. Он говорил обо всём этом, как о деле решённом, как будто её согласия не требовалось, словно она была предметом интерьера, который легко перевезти из дома в дом.

Как только Катя представила, что полмесяца будет заперта в чужой квартире с человеком, который смотрит на неё с презрением, с ней случилась истерика. Дракон и не думал её успокаивать –