Дневник хулиганки - Инесса Ципоркина

Странно. Отца я стариком не считаю, а Феня, похоже, состарился одномоментно — лет этак пятнадцать назад. После свадьбы, согласно воспоминаниям родителей, он некоторое время играл в простого, доброго паренька с рабочей окраины — белокурый чуб, широкая грудная клетка, громкий голос, манера всех хлопать по округлостям и выпуклостям. Со временем белокурость сменилась сединой, грудная клетка сузилась, голос стал каркающим, а чуб вообще куда-то пропал. Из паренька Феня превратился в старичка, в этакого дедушку-подростка: вечно лезет к девицам с нежелательными нежностями — за что и получает по ушам — и одновременно народы пасет — Лев Николаевич отдыхает. Какую-нибудь темку для рассуждения зацепит — и тянет, тянет, словно святого Эразма препарирует.[18] Все кишки вынет. И если Фене прямым текстом приказывают помолчать — сидит набухший. Но минут пять — не дольше. А болтлив! Как сорока. Если, конечно, существует такой вид — сорока-зануда.

Естественно, авторитет у окружающих при такой манере себя держать не заработаешь. Так что Феня добирает самооценку мелким домашним деспотизмом, как все ничтожества. Давит на родных, будто каменная башка на остров Пасхи; гоняет своих «подопечных-поднадзорных» за тапочками, зажигалками, чашками чаю; и даже в минуты благодушного настроя ругает жену и дочь за тунеядство, хотя сам ведет откровенно прихлебательский и приживательский образ жизни. Но меня это нисколько не расстраивало… бы — кабы не Тина. Я по ежегодным визитам вижу, как она деградирует в сторону своей матушки. Папаша с мамашей ее дотюкают. Еще пару годочков — и сидеть ей, томной барышне, у окна, в ночнушке и чепце, грызя кончик пера в поисках подходящего эпитета. «Я вас люблю, чего же боле», но я честная девушка, сэр, купите пиявок.

Кстати, о пиявках я здесь неспроста. Если тетя Нелли опять начнет уговаривать отца полечиться пиявочками, я ее, Дуремара в юбке, лично до инсульта доведу. Никому не доверю. Нелли — сторонница разных нетрадиционных, неиспытанных, недоказанных и просто непристойных методов лечения. Отца, как человека, хорошо знакомого с естественными науками, от ее инсинуаций прямо корежит. Но он, деликатный мой, не может ни послать эту Нелку, ни даже посмеяться над ней. Мычит и пялится в пол или в стену. Все! Хватит потакать порочным пристрастиям провинциальных теток! Теперь я за отца. Как Жанна Д’Арк за Карла (номера не помню).

Опять же пора прекратить бесконечные споры между папаней и Феней, которые достали всех, кроме спорщиков. Будут выяснять все подряд: у них же ничего не совпадает: политические взгляды, спортивные кумиры, культурологические амбиции и любимая передача. Последнее — хуже всего. В прошлый визит они с Феней подрались из-за пульта, который в ходе разборки и доломали. А потом три дня спорили, кто новый купит. Сперва вину друг на друга перекладывали, потом принялись благородство души демонстрировать. А мы тем временем вручную каналы переключали. Как вспомню — сразу все это пришлое семейство ненавижу.

Но вообще мужчинам свойственно спорить из-за такой фигни — глаза б мои не глядели! Саддам, Потсдам, Ирак, Мубарак! Орут, будто коты из подвального хора, пока пива не нахрюкаются и навзничь не упадут. Вот мы с кузиной Тиной разговариваем исключительно по делу: что носить, как стричься, где покупать… Ну, бывает, и мы друг на друга орем. Но ведь от нашего решения зависит все: внешность, стильность, продвинутость, самооценка, наконец. Мужики таких споров не понимают. Создается впечатление, что они способны друг другу глотку порвать исключительно во имя мировых проблем, решать которые будут не они. Во всяком случае, не в этой жизни. А вот конкретные вещи их угнетают. Они их даже критикуют, наши, женские конкретные вещи: дорого, мол, нерентабельно, лучше бы внутренне совершенствовалась! Ну, у папули хотя бы чувство юмора имеется. Ему скажешь про лучшее приданое для девушки — скромность и прозрачное платьице — он хихикнет и отслюнит денежку. А дядюшка — тот еще жмот. Наверное, поэтому и у тетки, и у Тины примерно одинаковое чутье: обе заходят в магазин, после чего синхронно и безошибочно выбирают самую дешевую и самую страшную шмотку. При этом дядюшка непременно скривится, будто стоматолог над Дракулой, и вздохнет с укропом. Дескать, какая бездуховность…

Да, мои опасения сбылись: Феня с супругой Нелли и с дочуркой Тиной прибыли в столицу нашей родины и поселились прямо в гостиной нашей ро… пардон, квартиры. Но основная проблема, конечно, не в тесноте, которую почему-то не полагается отождествлять с обидой. Во всяком случае, не в тесноте пространственной. Ее и потерпеть можно. Проблема в тесноте моральной. Или, если хотите, психологической. Мои благие намерения — типа пресекать маразматические рекомендации тетки, обламывать панибратские разглагольствования дядьки, защищать сирых и убогих, а также хилых и слабоумных — все погибло безвозвратно. Нет, у меня бы рука не дрогнула. И у Майки тоже. Но мамуля с папулей, почуяв надвигающуюся Вальпургиеву ночь, так умильно складывали ладошки, заглядывали нам с сестрицей в глаза, подпускали в голос медоточивости — и все ради одной цели: убедить обеих дочерей в несвоевременности открытого сопротивления или даже партизанской войны. И я, и Майка сдались. Пообещали вести себя корректно, отвести млявую Тину к магазину, а тошнотворную Нелку — на культурные мероприятия.

Мы исполнили обещание. Претерпели стыд и позор совместного шоппинга, когда наши провинциалки упорно, словно травоядные Серенгети, перли на барахолку. Да и в любом магазине ухитрялись найти вещички, вызывавшие отчетливые ассоциации с китайским ширпотребом. Но мы с Майкой сомкнули ряды и плечом к плечу отражали натиск обезумевших толп в количестве двух лиц женского пола. Мы как можно мягче объясняли дурным бабам, что: а) гигантские бижутерные изделия, б) кожаные куртки из лоскутков, в) кислотные цвета уже не в моде. Во всяком случае шмотье, которое носили на рубеже восьмидесятых-девяностых, если и стоит покупать, то не в качестве последнего писка, а скорее уж в качестве последнего вздоха моды. Мы исправно оттаскивали наших распоясавшихся родственниц и от дешевых подделок, расползающихся прямо на манекене, и от дорогого лохотрона типа актов (творческих), совершенных отечественными модельерами с тканями и фурнитурой отечественного же производства. Мы удержали Тину от судьбоносных приобретений вроде вычурных блузочек из прошлогодней коллекции, подешевевших с десяти до пяти штук, не то ослабевшая от соблазнов деваха потратила бы половину своих сбережений на совершеннейший бесполезняк. И, наконец, лично я героически подставила плечо, когда тетке вздумалось припасть к живительному источнику — нет, не Ипокрены,[19] а Мельпомены. То есть сходить не в кафешку-ресторашку, а в театр. И в какой большой!

Нелка, вообще-то, баба глупая и серая. Как раз настолько, чтобы Фене вмастило, и увидел бы он, что это хорошо. Но нет курицы без амбиций! И тетенька — не исключение. Неделю она нас донимала метаниями: пойти ли ей на Таганку, или в «Современник», или в «Ленком» — освежить страсти, бушевавшие в ее груди (видимо, во времена палеолита), посмотреть на любимые лица любимых звезд, пересчитать все морщинки, а затем нести и нести эту ценную информацию в массы; или же посетить новейшую постановку в новейшем из театров, дабы ей было о чем поведать родному птичнику, вернувшись в те самые «свояси», где население просто умирает от любопытства — ну, как там столичная культурная жизнь? Какие еще безобразия учинили модные режиссеры-дизайнеры? Наконец, любовь к пересудам была преодолена, побеждена и погибла под пятой осуждения. Нелли изъявила желание сходить в самый-самый престижный (в ее табели о рангах) театр — в Большой. На «оперубалет». Она всегда произносила это именно так — в одно слово.

Что ж, операбалет так операбалет. Я подмигнула Майке и предложила сходить на «Набукко» Верди. А что? Опера? Опера! Классика? Классика! Мамуля поперхнулась и посмотрела на меня с ужасом. Она не любит — и вполне заслуженно — спектаклей, оформленных приятелем нашего дедули, довольно известным и довольно бездарным художником. Трапеция с голыми боярами, каковая, согласно древнему анекдоту, покушалась убить Мейерхольда путем обрушения,[20] видимо, для маменьки время от времени представляется единственным способом избавить мир от опусов нашего знакомца. Мамуля мне признавалась, что, глядя на декорации, которые тот ваяет, она всегда инстинктивно ищет табличку «Извините, у нас ремонт». Дедуля был того же мнения. Поэтому однажды, получив в подарок картину, где девушка, похожая на швабру тряпкой вниз (у девы была крошечная головка, плечи отсутствовали, а вместо талии и бедер где-то внизу болталась мятая юбка-миди самого идиотского фасона), грезила не то под луной, не то под осветительным прибором посреди лирически трактованной, то есть донельзя захламленной территории, дед так и сказал автору: мол, ты мне друг, но интерьер дороже. В гости ходи, ешь, пей сколько душа примет, но произведений своих не дари. Автор то ли обиделся, то ли не обиделся. В гости ходить не перестал, но и никаких больше девушек на мусорных кучах мы впредь не лицезрели — если не считать реальной пассии художника, тоже весьма напоминавшей швабру, взятую на изготовку. И вот этот друг сердечный, таракан запечный, оформил что-то такое из Верди ажно в Большом театре! Мы, из понятных опасений, не пошли. И избегли пренеприятных минут, вернее, часов. Все, кроме меня.