Криптоистория Третьей планеты - Владимир Контровский

— Держись! — в неведомом голосе явно слышится тревога. — Держись! Хоть немного продержись, мы придём за тобой!

Меня валят на залитый липкой горячей кровью камень, выгибая спину. Грудь выпячивается вверх, навстречу окровавленному обсидиановому ножу в руке жреца. Но ведь…

…я почти всемогущ… (откуда я это знаю?). Ну что мне стоит разорвать путы, взлететь и одним движением мысли превратить в пепел всех этих прислужников кровавых богов… Я и не на такое способен, вот только зачерпнуть Силы…

Нож медленно-медленно падает мне на грудь. И я вдруг понимаю, что это я задержал смертоносный разбег каменного лезвия.

— Держи-и-и-сь!!! — кричит мысленный голос.

На забрызганном кровью лице жреца неприкрытое изумление, пробившее маску его привычной бесстрастности. Служитель Уицилопочтли не понимает, что происходит. И тут я чувствую волну чужой злой магии, которая гасит маленький костёр подле самого моего сердца.

…А Силы нет — ни капли… — думаю я (или не я?). — Я когда-то уже испытал такое, падая с огромной высоты — где-то здесь, поблизости… И рядом со мной была… Неужели та самая девчонка, что стояла на пирсе в Палосе и провожала взглядом нашу уходящую в Новый Свет каравеллу? Неужели?! Да, это она! А голос, доносящийся из невероятного далека, звучит всё слабее и тише: «Держи-и…»

Каменный клинок впивается в моё тело, я слышу, как хрустит разрезаемая плоть, как обсидиановое жало раздвигает рёбра, хотя боли почему-то нет.

Господи Всемогущий, прими мою душу грешную…

Темноту и тишину храма разорвал свет факелов и лязг мечей: латиняне. Танит смежает веки — во мраке, отползающем под натиском трепещущих языков пламени, остаётся только каменная статуя богини…

Сервилий первым ворвался под гулкие своды: центурион не любил прятаться за спины солдат, тем более сейчас, когда он явственно ощущал страх, закравшийся в их сердца. Ещё бы! Ему самому не слишком уютно в недрах этого злого храма, стены которого сочатся проклятьями пунических богов. Ничего, их сила отступит перед богами Рима точно так же, как военная мощь детей Ваала уступила силе мечей сынов Ромула.

Двоих безумцев с изогнутыми клинками Сервилий одолел легко, — только кровь испятнала каменную кладку, — однако третий, вывернувшийся из-за угла, успел вогнать бронзовый кинжал в шею бежавшего за центурионом легионера прежде, чем быть зарубленным.

— Вперёд! — хрипло выкрикнул римлянин, заметив мгновенное замешательство своих солдат. — Факелы!

Сопящее дыхание и звяканье доспехов в полутьме. Поворот узкого прохода — в нагрудник бьёт пущенная откуда-то из темноты стрела и с треском переламывается. Не останавливаться, иначе в этих крысиных норах их запросто перестреляют невидимые враги. Удар тяжёлым по голове — вскользь, спасает добрый шлем, — взмах со свистом рассёкшего воздух меча и валящееся под ноги обмякшее тело. Не останавливаться!

Кишка прохода внезапно обрывается. Перед воинами громадный зал, очертания которого теряются во мраке — полтора десятка факелов не в силах разом пожрать всю тьму, затопившую святилище. Но всё-таки темнота отступает, и тогда Сервилий видит статую из чёрного камня посередине зала — и фигуру в чёрном перед ней. Фигура поворачивается, обозначается светлое — оттенённое окружающей тьмой — лицо и длинные волосы. Женщина. Наверное, жрица местных богов-кровопийц (Сервилий слышал жуткие рассказы о том, что пленных пуны закалывали на алтарях). Пришла расплата — кровь жертв падёт на головы убийц… Кто-то из его солдат с силой мечет в жрицу дротик.

Лёгкое копьё пронизывает воздух, но жрица чуть поводит рукой — и дротик бессильно отлетает в сторону и звякает о каменные плиты пола. И тогда Сервилий прыгает вперёд, вытягивая руку с мечом, чтобы пронзить это порождение Эреба. Опытный воин чувствует всем своим существом — ещё миг, и его испытанные легионеры побегут с воплями, бросая оружие. И тут же центуриону кажется, что он оказался в воде — и не в воде даже, а в густой липкой патоке, в которой вязнут руки и ноги.

…Тело медленно плывёт по густому воздуху, словно способность вновь коснуться стопами пола утрачена навек. Рука с мечом тянется, тянется — и никак не может дотянуться до проклятой фигуры в чёрном. От жрицы течёт голубое сияние, оно обволакивает Сервилия, и сотник не в силах разорвать путы. Его тащат на заклание, под кривой жертвенный нож, а он, молодой и сильный мужчина, сейчас бессильней новорождённого младенца. Проклятье богам!

Однако в глазах женщины возле статуи Танит нет злобы, нет предвкушения кровавого торжества: она смотрит на Сервилия спокойно, даже чуть-чуть грустно. Чёрное одеяние соскальзывает с её плеч, по которым живой волной рассыпались густые, длинные и пышные волосы, и с отчётливо слышимым в упавшей на храмовый зал тишине шорохом спадает на камень плит. Мрамор обнажённого прекрасного тела — римлянин видит его неуловимо-краткое мгновение — окутывает голубая ткань, и цвет этой ткани — точь-в-точь цвет того липкого, которое сковало движения воина. А за спиной жрицы разворачиваются огромные сильные крылья, крылья громадной ночной птицы.

Голубая женщина взмывает вверх. Ветер, рождённый взмахом могучих крыл, проносится по святилищу — пламя факелов трепещет, бьётся, словно охваченное паническим страхом. Лязг железа — воины роняют мечи и копья, закрывая глаза ладонями и падая на колени. На колени — они, неустрашимые солдаты гордого Рима!

Сервилий тоже падает — незримые путы распались, — едва успев инстинктивно принять на выброшенные вперёд руки (меча он не выпустил) тяжесть тела в панцире и сильно ударившись при этом лицом о подножие статуи богини Танит. Шлем слетает с его головы — ремень лопнул — и со звоном катится в темноту.

Не теряя времени — солдат Рима всегда солдат — центурион поднимается. Голова чуть кружится, однако Сервилий бросает быстрый взгляд вверх — никого и ничего. Левой рукой латинянин убирает упавшие на лоб слипшиеся от пота пряди волос, машинально касается щеки — на пальцах остаётся кровь. Солдаты ещё не пришли в себя, и в их остекленевших глазах отражается дрожащее пламя факелов. Язык с трудом ворочается во рту, цепляясь за зубы, но Сервилий, пересиливая подкатившую дурноту, выталкивает из себя:

— Огня! Не оставим здесь камня на камне! Delenda est Carthago!

На ногах стоять непросто — слабость ещё не покинула тело, — и римлянин опирается ладонью о камень статуи. На каменном одеянии Танит остаётся кровавый след: Владычица Ночи в последний раз испила тёплой крови в святилище Кар-Хадташта…

…Шагая по горящим улицам, центурион думал о том, что случилось в храме Танит, и о том, кому он расскажет об этом по возвращении в Рим. Ему есть, кому рассказать: Марку и, конечно, Лукреции — в храме Весты наверняка заинтересуются. Великий Рим собирает не только богатства и оружие поверженных врагов — он подбирает и крупицы Знания. А словам патриция поверят — поверят, даже если ему нечем их подтвердить!

Но центурион Гай Сервилий никому ничего не рассказал. Уже под вечер, когда он со своими солдатами почти выбрался за черту умирающего города и уже предвкушал отдых после целого дня тяжёлого боя, возле развалин виллы какого-то состоятельного пунийца на него прыгнула громадная чёрная собака.

Пёс был страшен, свалявшуюся и подпаленную во многих местах шерсть густо испятнали кровь и грязь. Собака метнулась из дымящихся руин — огонь уже умер в них — чёрной молнией и вонзила жёлтые клыки под ухо и в горло человека. Сервилий умер ещё до того, как мечи самую малость замешкавшихся солдат перебили хребет пса. Танит пришла по запаху крови за своей последней жертвой.

Из легионеров, бывших в храме и видевших птицу, в город на Тибре вернулись немногие. Кто остался в песках пустыни, сражённый копьём нумидийца, — наследники Масиниссы недолго хранили верность Риму, — кто захлебнулся в Море, когда перегруженные золотом Кар-Хадташта галеры исчезали в его волнах. Те же, кто возвратились домой, не слишком-то распускали языки — собаку они помнили и боялись мести богов побеждённых. Страх перед Неведомым — самый сильный из всех человеческих страхов. Через много лет кто-то из них, вспоминая последнюю Пуническую войну, гибель великого города в Африке и собственную молодость, говорил о чём-то непонятном, но кто примет на веру старческие бредни, да ещё рассказанные после нескольких чаш неразведённого вина! Ветераны так любят повествовать о небывалом…

Из-под зелёных крон недальнего леса (ведь там же наши дозорные, неужели их всех так быстро вырезали, что они даже не успели поднять тревоги?) выползает железная змея воинского строя. Голова змеи уплотняется, набухает, раздаётся вширь, и вот уже поперёк луга быстро и слаженно выстраивается неправдоподобно ровная стена плотно сомкнувшихся выпуклых прямоугольных щитов. И стена эта мерно и медленно, но неотвратимо движется к нам, к захваченному и разорённому лагерю.