Радужные анаграммы - Ольга Хованская

«Как преподаватель или историк науки ты, быть может, чего-то и стоишь, но как ученый ты никогда не сравнишься ни со мной, ни с Гарольдом. Ты безнадежно позади и имей мужество наконец это признать» — ввинтились мне в мозг эти глаза. За долю секунды я понял то, на что мне понадобилось почти двадцать лет сомнений, надежд и разочарований. На мгновение мне стало так плохо, что я едва устоял на ногах, и тут же навалилась дикая усталость и какая-то опустошенность.

— Гарольд? — богатый оттенками музыкальный голос профессора де Краона только добавил впечатлений, — я Реджинальд.

Он казался ненамного старше нас с Гарольдом, но чем больше я смотрел на это лицо, на сеточку морщин вокруг этих ужасных пронизывающих насквозь глаз, тем больше убеждался, что профессор де Краон старше, чем кажется на первый взгляд.

— Отлично! Вы как раз вовремя, — Гарольд энергично потряс протянутую изящную узкую руку, — познакомьтесь, это мой друг и коллега доктор Александр Константинович Вуд.

Холодные, длинные пальцы точно стальными клещами сдавили мне кисть. Я вздрогнул от неожиданности.

— У нас есть как минимум часа три до начала, — Гарольд взглянул на часы, — пойдемте ко мне и все обсудим. Хотите чаю или кофе?

— Кофе. С удовольствием… Добрый день! — де Краон кивнул кому-то в толпе.

— Знаете, Вы так хорошо говорите по-русски.

— А Вы так замечательно говорите по-английски, — улыбнулся в ответ де Краон.

«Наконец Гарольду попался человек, не уступающий ему в ехидстве!» — злорадно подумал я, пытаясь отделаться от только что пережитых впечатлений. Вот уж не думал, что от взгляда постороннего человека я могу прийти в такое смятение. Но какой мощной энергией веяло от нашего гостя! А ведь похоже, на Гарольда не произвела абсолютно никакого впечатления необычная внешность де Краона. Один я, что ли, такой нервный?

— Сашка! Идем же! — нетерпеливо прервал мои размышления Гарольд.

Я послушно поплелся следом. Гарольда совершенно не волновало, что из-за него я пропускаю кафедральное собрание. А может и черт с ним, с этим собранием. «Бог с нами и черт с ними».

Наша троица тут же привлекла повышенное внимание. «Точнее, их пара», — с непонятной горечью подумал я. Де Краон аристократически улыбался подходящим к нам поздороваться, причем отвечал на родном языке говорившего. Я выяснил, что он говорит не только по-русски, но знает еще французский, итальянский и японский. Профессор токийского университета, Танака, мощный старик лет семидесяти, приветствовал де Краона глубоким поклоном:

— Гэндзюцуси, — с почтением в голосе произнес он.

— «Все в этом мире — всего лишь театр марионеток», — вернул поклон де Краон.

Танака некоторое время работал у Гарольда, он был специалистом по топологической интерпретации задач квантовой теории поля. Гарольд называл его «квантовым экзорцистом» — Танака виртуозно сооружал устойчивые модели в зыбких пространствах квантовых неопределенностей.

Этот пожилой японец знавал и Биркенау, когда тот еще довольно молодым человеком приезжал в Японию на двухгодичную стажировку. Как-то я расспрашивал его об этом.

«Видел я, как он там работает, — презрительно, как это умеет делать только японец, хмыкнул Танака, ощерив в улыбке крупные зубы, — play gitar, play tennis…».

Если бы не «анаграммы», не пригласили бы его больше туда. Японцы четко отличают плохую работу от хорошей.

Де Краон с видимым удовольствием принимал знаки внимания к своей персоне.

Я осторожно приглядывался к нему. Не смотря на такую показную манерность «признанного гения», и даже несмотря на то, что он так точно указал мне мое место среди таких блистательных гениев как он сам, причем сделал это походя, одним взглядом, этот ехидный англичанин становился мне чем-то симпатичен. Уж слишком много миров притаилось на дне его глаз, я видел их только мельком, но понял, что мне посчастливилось встретиться с очень нетривиальным человеком.

А что до гениев… Я знаю, что я таковым никогда не буду, поэтому почему бы какому-нибудь гению мне на это не указать? Есть вещи, похожие на дар божий. Либо ты его удостоился, и тогда ты будешь сиять над окружающей толпой. Либо нет, и тогда, сколько бы ты не бился, сколько бы не учился, сколько бы не старался изобрести что-нибудь вечное и прекрасное — ни черта у тебя не получится, и надо с этим смириться, чем раньше — тем лучше. У меня была девочка-аспирантка: золотая школьная медалистка, лучшая студентка на курсе, досрочно защитившая диссертацию по теоретической физике. Эта девочка никогда не могла придумать что-то свое, что-то новое — она всегда только послушно и аккуратно выполняла задания своих учителей. Промучившись несколько лет в качестве самостоятельного научного работника, она ушла из института. Сейчас, кажется и замужем, и с детьми. А моя Аллочка занимается авторской песней и совершенно не комплексует из-за того, что ей никогда не получить Нобелевскую премию по физике.

Когда мы проходили мимо кабинета Заведующего Главной Лаборатории, дверь внезапно распахнулась.

— … да ну не могу я уже ничего отменить, поймите же Вы наконец, господин заведующий, — услышал я напряженный голос председателя. Биркенау вылетел из кабинета и только тут заметил нас. Несколько секунд он стоял неподвижно, потом как-то неловко дернул головой, изобразив приветствие, и быстрым шагом пошел в Зал Заседаний. Его догнал председатель, они оба скрылись в зале, и наступила тишина.

Некоторое время мы шли молча.

Де Краон первым нарушил молчание.

— У Вас работает профессор Йозеф Аушвиц Биркенау? — спросил он Гарольда.

— Не только работает, он у нас заведующий. Все десять отделов, больше тысячи человек, подчиняются ему, его Главной Лаборатории.

— Я думал Йозеф — первый заместитель директора токийского Университета.

— Да, был несколько лет назад. Теперь вот у нас. Он там занимался «радужными анаграммами», может, слышали? Удивительные эксперименты с биологическими «черными ящиками», просто уникальные эксперименты, я бы сказал! А потом почему-то все бросил и перебрался к нам, ведет вот сейчас этого заср… этого Алоиса.

— Да, я что-то слышал об этом, — звучный, хорошо поставленный лекторский тон де Краона не выражал никаких эмоций.

Кабинет Гарольда был просторный и нежилой. При входе взгляд тут же останавливался на необъятной полке с книгами, от пола до потолка. Гарольд сварил кофе на маленькой плитке. Де Краон расположился в кожаном кресле, листая толстый том диссертации. Потом отложил ее, склонил голову набок, смотря своими огромными бесцветными глазами куда-то мимо меня. Помолчал несколько долгих минут. Полуприкрыл глаза, став похожим на сонную ящерицу. У него были тонкие почти прозрачные веки.