Тринадцать лет спустя - Майя Плисецкая

— Майя Михайловна, вы сегодняшний «Московский комсомолец», случайно, не видели?

— Где ж я тут в Мюнхене увижу? Разве что на вокзал съездить? Но там всегда на день-два с опозданием А что там, Коля, интересного?..

— Не падайте в обморок, Майя Михайловна. Они сообщают на первой полосе с жирным заголовком, что у вас есть тайная дочь.

— Тайный сын у меня уже был. Он даже нанес мне визит на Тверской. Это был пожилой провинциал. Сверив даты наших годов рождения, визитер покорно согласился, что что-то поднапутал. Я произвела его на свет в одиннадцатилетнем возрасте…

— И вы с таким нежданным сыном миролюбиво поговорили?

— Вид у него был такой жалкий и обтрепанный, что грубить не захотелось. К тому ж он очень тужил, что в дороге — а ехал он ко мне в материнские объятия несколько суток — у него украли шапку. Дело было зимой, и мы с Родионом отдали «сынишке» теплую щедринскую ушанку. И очень миролюбиво распрощались. Больше желания свидеться с «мамочкой» у него не возникало. А что же теперь за дочь у меня объявилась?..

Коля с шутливого тона перешел на сердитую интонацию:

— Дочь ваша, как выяснилось, проживает в Израиле, и фамилия ее Глаговская, и учится там балету. «Московский комсомолец» поместил рядом с сенсационной статьей фотографии матери и дочки. Но схожести, как мне показалось, маловато. Хотите, я ее отфаксую?

Когда я стала читать «комсомольскую» статью, сочиненную журналистом Симоновым, то, естественно, возмутилась. История словно списана с бразильских сериалов. В те самые дни, когда «моя дочь» появилась на Божий свет, я была с труппой Большого балета в Австралии. Импресарио Майкл Эджли, устраивавший этот наш тур, назвал его «Майя Плисецкая и Большой балет». И вдруг меня, беременную, прямо со сцены транспортируют не иначе как на межконтинентальной ракете, и я оказываюсь почему-то в Ленинграде. И рожаю свое чадо почему-то в спецклинике КГБ. Некий кагебэшный полковник, ранее будто бы сопровождавший не раз нашу балетную труппу по чужеземным весям, ждет потомства от своей жены, производящей тот же акт деторождения в соседней палате спецклиники КГБ. Но жена полковника рожает мертвое дитя. И я, разжалобившись и желая скрыть от Щедрина свою дочь, дарю ей новорожденную. И тут же лечу в Париж танцевать на празднике газеты «Юманите» бежаровское «Болеро». Шестнадцать минут танца на столе. Одна. Неплохой экзерсис для роженицы. А годочков-то мне уже за пятьдесят.

Этот «бразильский сюжет» разворачивается в Лондоне, куда спешит моя тайная дочь. Ей страстно хочется пообщаться с моей тетей Суламифью Мессерер, обосновавшейся в английской столице поближе к своему закадычному дружку собкору «Московского комсомольца» в Лондоне Симонову. Тетя с порога видит поразительное сходство. Какие сомнения! Это же Майя Плисецкая двадцати двух лет. К тому же Юля, так зовут эту девицу с «трепетным девичьим голоском», левша. И Майя левша. Тут не удержусь и процитирую журналиста Симонова в подлиннике: «Любой специалист по генетике подтвердит, женщинам левизна передается только по материнской линии, — заметил по этому поводу Михаил Мессерер. Ну а сама Майя Михайловна Плисецкая, представьте себе, — тоже левша». Михаил Мессерер, сын моей тети, «известный международный балетмейстер», как аттестует его Симонов. Похоже, что Михаил Мессерер и международный специалист по генетике.

То, что за этой «бразильской фильмой» просвечивается намерение задеть, обгадить, унизить меня — очевидно. Но кому это понадобилось? Зачем? И зачем всю эту «бразильскую фильму» Симонов повествует со слов моих родственников? Похоже, это родственная месть. За написанное мною о Мите и Мише в книге «Я, Майя Плисецкая…».

Ясно также, что с чьей-то подачи из Израиля отыскана эта экзальтированная авантюрная особа. Да еще со своей неизменной, свидетельствующей, что она вовсе не мама, мамой. И тут ясно — рождена вся затея в недрах нашего кристального балетного мира. Догадываюсь, кто первым похохатывал на Земле обетованной, сочиняя подобную абракадабру. Но имя называть не стану. Пускай покраснеет автор бразильского сценария. Но вряд ли такое произойдет. Совесть у оных «творцов» почивает в летаргическом сне.

И журналист, и газета, способные опубликовать такую оскорбительную несуразицу, выбраны безошибочно. И заголовки начертаны в «Московском комсомольце» недоброй, но хлесткой рукой: «У Майи Плисецкой есть тайная дочь в Израиле», «Здравствуйте, я дочь Майи Плисецкой», «У знаменитой балерины обнаружился плод тайной любви».

Как мне поступить? Что предпринять? К девяносто девятому году мои соотечественники по уши залиты потоками желтой прессы. Трехаршинный заголовок прочтут, на фотографии посмотрят и отложат в своей памяти очередную сенсацию. Утвердят ложь за правду. Лев Толстой заметил когда-то, что оправдываться — самое неблагодарное дело. Но промолчать? Не реагировать?..

Я решаю обратиться к правосудию. Да есть ли оно у нас и ныне?

Друзья советуют мне прибегнуть к помощи известного московского адвоката Бориса Кузнецова. Его очень хвалят. Странное совпадение, но первого мужа моей тети Суламифи Мессерер тоже звали Борис Кузнецов. Принесет ли мне это совпадение успех в моем желании обличить ложь? А может, наоборот? И я встречаюсь с адвокатом Кузнецовым. Он безвозмездно соглашается мне помочь.

Это мое первое, но, увы, не последнее обращение к нашему отечественному правосудию. Казалось мне, что наказать клеветников и авантюристов будет делом легким. Лишь предъявления в судебные органы программ, афиш, прессы тех австралийских и парижских гастролей, которые в изобилии сохранились у меня и моих коллег, будет уже предостаточно. Ведь не танцевала же за меня в Сиднее, Мельбурне, Перте, Париже очередная самозванка под моим именем?..

Сама я на судебные разбирательства ни разу не пошла. Намеренно. Но информации о происходившем в суде у меня было предостаточно. Помимо моего адвоката Кузнецова, помощницы его Елены Зингер и моего стариннейшего друга, литератора Александра Яковлевича Рейжевского, десятки раз принимавшего деятельное и всегда полезное участие в наших с Родионом будничных да и небудничных заботах, — о судебных «баталиях» постоянно и прилежно вещала наша пресса. Меня даже чуть занимало — какие аргументы в пользу очевидной чепухи смогут привести мои клеветники. Но они их родили. Не хочу пересказывать шедевры изощренной фантазии своими словами — умри, Денис, лучше не напишешь, — а приведу подлинные строки из газет тех дней. Газеты истлеют, перлы казуистики позабудутся, а мне жалко, что эти словоблудия канут в Лету. Прочтем их, мой читатель, вместе.