Честное пионерское! - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Я не вёл с Надеждой Сергеевной бесед о политике: считал это неправильным, раз уж изображал школьника (сомневался, что подобные темы интересовали десятилетних мальчишек). По собственной инициативе Надя не затрагивала подобные темы. Как не говорила и о футболе (я узнал, что её сын этим видом спорта не интересовался). Мой рыжий сосед так и вовсе оказался никчёмным собеседником. Лил мне в уши рассказы: о боксе, о каких-то индийских фильмах, о своей коллекции марок, о мечте сходить в кинотеатр «Горняк» и сыграть там на игровом автомате в «Морской бой».
Беседы с рыжим мальчишкой меня не развлекали. А серьёзные темы я в общении с Надеждой Сергеевной сознательно обходил стороной. Однако всё чаще задумывался о том, что творилось за стенами больницы. Поэтому и попросил Надю Иванову купить для меня свежие газеты (не уточнил, какие: порадуюсь любым). Я не потребовал принести ноутбук или планшет: решил не наглеть. Подумал, что даже газеты в моём нынешнем положении будут замечательным развлечением (давно не держал в руках бумажных периодических изданий) и станут хорошим источником информации.
* * *
Днём я под присмотром медсестры совершил марш-бросок на пока рекордное для своего тонконогого детского тела расстояние: одолел четыре шага. Дважды шагнул к двери — потом, дрожа от напряжения, самостоятельно вернулся к кровати. Едва ли не рухнул после этого на койку, обессиленный долгой прогулкой. Но не позволил себе выказать слабость в присутствии женщины.
Сжал зубы, ответил на вопрос медсестры улыбкой-оскалом. Не соврал, что чувствовал себя хорошо (сердце врезалось в рёбра с такой силой, словно пыталось сбежать из груди). Но всё же порадовался тому, что перестал быть лежачим больным. Решил, что ещё день-два, и смогу бегать по больничным коридорам. Ну а там… и прогулки по городу не за горами.
Проводил медсестру взглядом (по старой привычке заценил её фигуру).
— Читать будешь? — спросил рыжий сосед.
* * *
Надя Иванова сегодня пришла после обеда. Выглядела отдохнувшей, помолодевшей, жизнерадостной. Понаблюдала за тем, как я жевал ватрушку с творогом, рассказала последние новости. Но не те, которые меня интересовали. Она ни словом не обмолвилась об экономической и политической обстановке в стране и в мире, не затронула и тему футбола. Говорила о школе. Заявила, что в четвёртый класс я пойду в новой форме (она пока раздумывала: пошить форму самой, или купить в магазине). Сказала, что взяла на сентябрь отпуск — поможет мне с уроками, если ко мне до осени не вернётся память.
Я всё больше молчал, кивал головой. Если и говорил о чём-то, то обходился минимумом слов. Посматривал на стопку журналов и газет, что возвышалась на тумбочке. Надя не позабыла о моей просьбе — принесла свежую прессу. Я отложил разбор печатной продукции на вечер. Хотя мои детские ручонки так и чесались от желания пошелестеть бумажными страницами. Но я мысленно убеждал себя, что спешить некуда. Займусь прессой, когда провожу Надю. К тому же, я пока не светил перед Ивановой своё умение читать: ещё не придумал, как объясню Надежде Сергеевне свои достижения в технике чтения.
* * *
— …Юля не могла сказать наверняка, хотя прислушивалась.
Надя закрыла книгу, поправила закладку.
— А дальше?! — подал голос мой конопатый сосед.
— Что случилось с Алисой дальше, мы узнаем завтра, — ответила Надежда Сергеевна. — Поздно уже. Мне пора уходить.
Она взглянула на меня — виновато. Будто просила прощения за то, что вновь оставит меня в больнице, да ещё и в одной палате с надоедливым рыжим мальчишкой.
Я печально вздохнул — демонстративно. Мысленно поторопил Иванову: надеялся ознакомиться с журналами и газетами до того, как погасят свет.
* * *
Надя вышла из палаты (перед уходом меня поцеловала) — рыжий сосед будто услышал сигнал к старту: рванул к моей тумбочке. Парень схватил книгу, открыл её в помеченном закладкой месте. По слогам прочёл название следующей главы («Я твой па-поч-ка»). Трижды повторил его вслух. Замер: задумался — будто прикидывал, как именно продолжатся больничные приключения Юли и Алисы. Я тем временем сграбастал с тумбочки стопку всё ещё пахнувшей типографической краской печатной продукции. Разложил газеты и журналы на кровати, около своих ног. Пробежался взглядом по названиям: «Пионерская правда», «Мурзилка», «Костёр», «Весёлые картинки», «Пионер», «Юный техник», «Ровесник», «Юный натуралист».
— Ух ты! — выдохнул мальчишка.
Он бросил на тумбочку «Сто лет тому вперёд» — с ловкостью мангуста стащил у меня из-под носа «Ровесник», зашелестел страницами.
— Да, уж, — сказал я, почесал затылок.
Подборка периодических изданий не показалась мне странной. Пусть и вызвала у меня поначалу удивление и усмешку. Я запоздало сообразил, что на иную не мог и рассчитывать. Надя Иванова не издевалась надо мной — напротив, пыталась меня порадовать (меня нынешнего — ученика третьего класса). Я только сейчас подумал о том, что никто в здравом уме не понесёт десятилетнему ребёнку в больницу «Коммерсант» или «Аргументы и факты». Однако озадачил меня вовсе не Надин выбор печатных изданий. Мне показалось странным, что журналы выглядели новыми, будто только что напечатанными — не походили на музейные экспонаты или на товары букиниста. Потому что все они датировались апрелем-маем тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года.
Я придвинул к себе «Пионерскую правду». Газета не выглядела старой — её будто только вчера-сегодня, вынули из почтового ящика или купили в ларьке. Я прочёл на ней дату: «Вторник, двадцать второго мая, тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года». Изучил названия статей: «Новых открытий, счастливых дорог!» (около него — изображение школьников с рюкзаками за спиной), «Отстоять мир». Посмотрел на старую фотографию, что разместили над названием газеты. Различил там группу детей в пионерских галстуках. Рядом с фото нашёл пояснение: «Двадцать третьего мая тысяча девятьсот двадцать четвёртого года в Москве на Красной площади в день открытия тринадцатого съезда Коммунистической партии проходил первый пионерский парад».
— Какой сейчас год? — спросил я у рыжего соседа, что увлечённо разглядывал картинки в журнале.
Парень перевёл на меня взгляд.
— Четверг, двадцать четвёртое мая, — сказал он. — Или уже пятница?
— Год какой? — повторил я.
Парень похлопал глазами.
— Так… восемьдесят четвёртый, какой же ещё.
На конопатом
