Баггер - Владимир Плотников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Птица не я, а он» – подумал Олег, и увидел, как когти какой-то твари выцарапывают ему глаза. «Отдайте», – глупо пытался сказать он уже чужим языком. Глаза тоже стали чужими и вращались в разные стороны по своему желанию. «Кто я?» – подумал Олег, и посмотрел в себя. Глаза закатились, и он упал в поле красных цветов. Мягкое такое, огромное. Божья коровка размером со слона семенила к нему всеми шестнадцатью лапами. Почему так много? Жалко что ли… внезапные осенние листья упали на его одежду и оказались чьими-то руками. Руки-птицы подняли его все выше, и одна кричала громче всех – «Проснись, Олег!», но он и не думал.
Ему вдруг страшно захотелось прорасти здесь алым цветком и остаться. Он снова упал, и видел, что неба здесь нет, а солнце серое. Но усталость валила плечи, из которых росли корни. «Мы такие же, мы тоже остались, -шептали цветы, – Оставайся, нам одиноко без тебя. Нам всем одиноко…». И они жались под холодным ветром. Потому что у цветов нет одежды.
– Не хочу, – хотел произнести Олег, но ответил каким-то бульканьем. Цветы были яркими и слепили, но через какое-то время все стало серым. «Я земля», – подумал Олег, и не смог двинуться. Потрескавшаяся. Безжизненная. Как же хочется пить.
– Полейте меня, – сказал чей-то голос, и Олег рассмеялся. В самом деле, какие смешные глупые цветы. И я такой же, только новенький.
– Пить. Пожалуйста, пить, – просила земля, и ее, наконец, полили. Холодная вода обожгла лицо, и Олег очнулся. Дед окатил его из ведра, смывая с рубашки остатки вчерашнего ужина.
– Живой, – сказал он, и усмехнулся. Маша выглядела не лучше меня, и как будто немного постарела. Она в первый раз попробовала заяц-траву. Худой мальчик в очках поведал о том, что на прошлой неделе любитель быть вепрем загрыз сам себя. Мы шли молча и устало. Не хотелось говорить или делиться впечатлениями. Такое сложно рассказать и передать ощущения.
Маша все-таки решила объяснить. Оказывается, действие этих трав каждый раз имеет совсем непредсказуемый эффект. При этом, как правило, заяц-трава вводит в состояние страха и смертельного ужаса. Кто что боится, тот то и видит. Причем не всегда знаешь, что ты боишься. После, оказывается, узнаешь. Вепрь дает ощущение силы, и позволяет видеть духов леса и мертвых прадедов, а птица… про нее вообще мало что говорят. Только зовется она так, потому что те, кто ее часто жалуют, блуждают тенями, а их лопатки выпирают как у птиц. Вот-вот и крылья полезут.
– Много еще что говорят, только многого и не говорят, – подытожила Маша. – В общем, на тот свет здесь много кто уходит. Зря ты без меня попробовал.
Олег устало подумал о том, что бы она сделала. Возможно – отговорила.
– Есть в этой вещи один плюс. Если ты наркоман, ты быстро слезешь со всего, на чем сидел. Эта штука, как более сильный клин, полностью завладевает мышлением.
Три дня после Олег лежал дома трупом. На потолке росли алые лужайки, а у каждого человека непременно должны были вырасти крылья. Черные. Он не мог спать, но ощущал себя наполовину во сне. Еда не лезла, и только хотелось пить. Через два дня зашла Маша, и привела лекаря. Того самого старикана. Дед положил под нос какую-то вонючую дрянь, и замычал.
– Он сказал, что в тебе душа слабо держится, – сказала Маша, когда лекарь ушел.
– Что это значит?
– А то, что нельзя тебе больше.
– А ты часто туда ходишь? – спросил Олег.
– Случается. А что еще в жизни делать, если скучно? – она сделала паузу, – Ты не думай, что я от этого тащусь. Просто нужна разрядка. Чтобы жизнь радовала. Когда в нее возвращаешься всегда очень радуешься, что жива.
Олег проболел еще день и исцелился. Больше они не говорили на эту тему.
Глава 11
Как много у тебя остается времени, когда ты один. Пустота. Чистые окна. Невостребованное время, и хочешь сказать кому-то, что говорил по привычке, да уже нет смысла.
– Можно, я у тебя погреюсь, – спросила Смерть.
– Грейся, где хочешь…
– Не говори так, разве ты знаешь, чего я хочу? – дама в белом повернулась лицом к стене. – Согрей меня.
Черное каре отделяло бледное несчастное лицо. Почему она из времен НЭПа? Разве тогда умирали люди?
– Умирали.
– А в другое время? Вот вчера, хоронили деда Кондратия…
– Оставь деда, он не твоя забота. Лучше дай мне свой телефон.
Олег подчинился, и только потом почувствовал подвох. Смерть копалась в телефонной книге.
– Ты мне не нужен, а вот друзей твоих позвать придется.
– Нет, не надо, пожалуйста. – тело Олега стало уменьшаться, и вот уже руки стали совсем детскими, – пожалуйста, тетенька, не надо… – ноги становились все более вязкими, и уже совсем вросли в пол. Я деревце и расту к солнцу, вот только холодно. Очень холодно. А суки забыли закрыть форточку. Я сейчас нарочно придумаю другие номера телефонов, и все будет хорошо, только бы не проснуться…
– Ни хера себе, сончик. Поздравляю, коллега, вы сходите с ума, – сказал он зеркалу. На часах четыре четыре четыре. Что там с числами? По сумме двенадцать, а вообще три. Ничего не дает.
На улице орали кошки. Самозабвенно, дико, немного жалобно. Кричат коты по двум причинам – любовь и война. Сейчас победила вражда, и разбросала некогда слившийся воедино клубок на два противоположных фланга. Тот, кто побежит, струсит, станет лошарой, и его будут бить все те, кто об этом знает.
Бить слабого клево, он терпит и злится, пока не сломается или не поломает своего преследователя. В таких случаях одному платят за все беды. Никотин пробрался в легкие. Заграничная пачка грозила раком и импотенцией. Что же из этого разнообразия выбрать? Пожалуй, чашечку кофе.
В дверь позвонили. Рита. Мокрый белый плащ, черные волосы, тушь, помада. На лице отпечаток ужаса и чего-то страшного. Очень.
– Не прогоняй меня, пожалуйста. – она упала перед ним на колени и вцепилась в штанину. На запястье алела яркая полоска, красящая киноварью этот белый и чистый. Олег растерялся, но инстинкт сработал. Дверь закрылась, разделяя внутренний и внешний мир. Теперь ты
