Багровое око - Даниэл Уолмер

— Если тебе тут так нравится, можешь оставаться, — сказал киммериец. — Можешь даже поселиться здесь насовсем. Да, это как раз для тебя: не нужно ни с кем сражаться, качества воина ни во что не ценятся, главное — уметь хорошо трясти задом в ритме там-тама да подвывать их дикарские песни!..

Шумри не обиделся.

— Но тебе-то, тебе-то чем плохо здесь? — спросил он. — Кажется, самого Митру не обхаживают так в его небесном дворце, как тебя в этом селении!

— Я не думаю, чтобы вокруг Митры все время вертелись женщины, специально изуродовавшие себе лицо, и при этом еще призывно подмигивали!

— Ах, вот оно что! — Шумри рассмеялся. — Даже не знаю, что тут тебе посоветовать…

— В советах я не нуждаюсь, — отрезал Конан. — Я согласен остаться здесь, но не больше, чем на три дня. И то если мне будет давать высыпаться ночами их любимое божество. Кстати, ты не мог бы разузнать поподробнее, где живет этот их Ба-Лууун?

— Зачем? — насторожился Шумри. — Его нельзя трогать! Он и в самом деле является для них прародителем и божеством.

— Кто тебе сказал, что я собираюсь его трогать? Просто посмотрю… Неужели твое хваленое любопытство тебе изменило?

— Да нет, — Шумри улыбнулся. — Я уже видел его.

— Когда?

— Позавчера. На рассвете — ты еще спал — я попросился в лодку к туземцам, которые отвозили ему фрукты. На обратном пути попросил их высадить меня, сказал, что хочу поохотиться в одиночестве, и вернулся к озеру.

Конан удивленно приподнял брови, но промолчал. Немедиец не дождется, что он станет расспрашивать его, как выглядит божество и очень ли оно большое. В скором времени он узнает это сам.

Глава 5. Айя-Ни

В тот же день после обильного и разнообразного, как всегда, обеда (на этот раз их угощали запеченными в листьях крокодиловыми яйцами, тушеными бананами и нежным мясом речных рачков) путники уединились на берегу Стикса. Не верилось, что маленькая илистая речка, до противоположного берега которой можно было с легкостью доплюнуть, и широкая величавая громада воды, по которой они плыли в начале и середине пути, — одно и то же.

Конан и Шумри негромко совещались, прикидывая детали своего дальнейшего пути и перечень вещей и продуктов, которыми необходимо будет запастись у предупреждающих каждое их желание дикарей, как вдруг послышался шорох, и из зарослей, отгораживающих селение от реки, появилось поразительное создание. В первый момент они даже не сообразили, что это человек, женщина — настолько обильно существо было украшено перьями. Яркие перья свисали у него с талии, заменяя набедренную повязку, спереди короче, сзади — почти касаясь земли, напоминая настоящий птичий хвост. Зеленые и красные перья веером расходились вокруг запястий и лодыжек. С высокой шеи спускалась гирлянда крупных белых цветов, такие же цветы были вплетены в волосы, черной копной встававшие вокруг головы. Создание было обворожительно. Конан не сразу понял, отчего от этой туземки невозможно отвести глаз, а поняв, восхищенно расхохотался. На лице девушки было нечто вроде полумаски из нежных, ярко-лазоревых и голубых перьев птицы Лу, закрывавшей всю нижнюю часть и тихо колыхавшейся от ее дыхания.

Девушка, позвякивая костяными браслетами на руках и ногах, покачивая яркой головкой, прошлась вокруг них на цыпочках, имитируя походку болотной птицы, гордой и чванливой. Затем, встряхнув плечами и выгнув спину, превратилась в дикую кошку, выслеживающую добычу, ^ подкрадывающуюся к ней на мягких лапах. Снова птица — что-то заслышав, настороженно оглядывается по сторонам, стоя на одной ноге и втянув голову в плечи. Грациозный и длинный кошачий прыжок, довольное рычанье-мяуканье… Птица беспорядочно машет крыльями, запрокинув клюв, но тщетно — вырваться из цепких когтей хищника невозможно…

Покончив с птицей, хищная кошка одним прыжком перенеслась к сидящему на траве Конану и, встав перед ним на одно колено, протянула варвару руку. В черных искрящихся глазах было не раболепие, но веселый вызов. И киммериец принял вызов. Он взял ее ладонь и слегка притянул к себе. Искреннее восхищение читалось на его обычно таком бесстрастном лице. Пусть в этой маленькой пантомиме ему предназначалась роль птицы, а не хищника — Конан рад был попасть в сладкий и терпкий плен…

Вечером того же дня племя опять устроило праздник. Гудели барабаны, звенели браслеты, лился рекой перебродивший пальмовый сок. Девушка, чьей добычей стал сам Сын Неба — как оказалось, ее звали Айя-Ни — была героиней праздника: самая нарядная и счастливая, она кружилась в центре людского хоровода, извиваясь и шурша перьями, и имя ее — «Айя-Ни!» — то и дело звенело в ритмичных напевах туземцев.

Конан наблюдал за танцем, сидя на земле, похлопывая ладонями по коленям в ритме тамтама. От его дурного настроения последних дней не осталось и следа. Будь он не сыном божества, а простым смертным, он с удовольствием ринулся бы тоже в общий круговорот, притоптывание и вращение бедрами.

— Клянусь Кромом, славная пляска! Узнай-ка, отчего они так веселятся, — попросил он Шумри, сидящего рядом и также подпрыгивающего на месте.

— Очень просто, — ответил тот. — Они радуются, что у Айя-Ни родится сын от самого Сына Неба. Он вырастет и станет вождем, таким великим и славным, какого никогда не бывало в этих краях. Они поют, что он объединит все племена, чтобы они не враждовали больше.

Киммериец иронично хмыкнул, но не сумел потушить горделивой искры в глазах.

Благодаря сообразительности, отваге и обаянию девушки-птицы, продолжение путешествия было отложено на неопределенный срок. Шумри, конечно же, не возражал.

Конана немало позабавило, когда на следующий день после праздника, посвященного будущему великому вождю, все женщины племени, вплоть до грузных матрон с выводком голых детей и даже старух, красовались друг перед другом яркими полумасками из перьев, прикрывающими оскал нижних зубов.

К чести их надо сказать, никто не предпринимал попыток отнять у Айя-Ни ее божественного кавалера, и новое веяние женской моды было вполне бескорыстным: если Сын Неба предпочитает смотреть на женщин, прикрывающих нос и губы красивыми перьями птицы Лу, — пусть будет так, пусть Сын Неба чаще смеется и радуется.

И Сын Неба был вполне радостен и безмятежен.

Сутками напролет не расставался он со своей дикаркой. Ему было интересно с ней, на каждом шагу она поражала, открывала что-то удивительное в первозданном мире джунглей, либо же в себе самой.

Ласки ее для познавшего страстные игры женщин многих племен и народов киммерийца оказались неожиданными и ошеломительными. Они напоминали молодое вино, настоянное на соке неведомых тропических фруктов — чуть грубоватое, но очень крепкое, опьяняющее и новизной, и силой, и разнообразием ощущений.