Женщины - Михаил Жванецкий

И снова вы.

Как вы кричали, что именно вы придумали третью сигнальную систему у человека. Что вы устроили Аркадия ремонтировать слуховые аппараты для гипертоников. Что это вы приспособили фотовспышки для чтения слепыми объявлений об обмене жилплощади. Что это вы дали телеграмму в Америку Эсфирь Самойловне прекратить поиски работы и сварить что-нибудь вкусное для мужа.

И я снова завёлся и побежал к правительству.

– Что? Что? – кричал я. – Что это за идея использовать неплатежи для взаиморасчётов? Что это за идея считать долг Родине своей зарплатой, а армии не показывать противника уже десять лет?

А тут сзади завелись вы.

– Это я ему сказала, ставь здесь батареи, повесь там радиолу, и видите, как хорошо.

Все, все, все, все… Слишком много.

Такое количество идей тазепам не берёт! Дормидрол в вену. Кровь вниз. От мозгов к ногам. И я принимаю смелое решение заткнуться внутренне. Перестаю подключаться. Мысленно я в стороне. Ни Кремль, ни вас, моя радость, не успеваешь поцеловать в задницу, как там уже чей-то зад, кто-то уже целует.

И тут я с содроганием узнал о переводе государственного транспорта в частные руки без права пользования на местах, а вы в это время придумали хлорофилл и глазное дно. И сто раз напоминали о том, что вы предупреждали…

Простите, ай донт ноу, ай гоу ин Yugoslavia partizanen in the Bosnia and Gerzogovina.

Бесконечно целую и крепко жму ваше горло, моя последняя.

Ваш Кутюрье по матери.

Your boyfriend Michael.

На помойке[1]

– Простите, где лучше всего знакомиться с одесскими дамами?

– На помойке.

– Не понял.

– Там такие дамы. Такие красавицы. И уже полуодетые. Уже в домашних тапочках и халатах, и суетиться не надо. Всё чётко по звонку. И думать не надо.

Постучал ведром по машине:

– Что-то я Вас раньше не видел. Вы недавно. А Вас как зовут? Ой! У Вас прилипло. Вы вчера арбузик ели? Мы тоже ели. Давайте я поколочу. Вот! Здесь можно сильно! Вот… Теперь ополоснём… А я – Михаил. Ну, до свиданья…

– Кстати, машина здесь в одиннадцать. Они звонят… Вам не слышно. Бедненькая. Так можно в собственных отходах задохнуться. Я не дам. Зайду за Вами. Вот и я. Уже звонили. Я с ведром… И Вы уже с ведром. Боже, как Вам идёт это ведро! Это вечернее? А я в галстуке… Мне привезли… О! Вы на высоких каблуках. Позвольте, я два ведра, а Вы проводите меня. Да, Вы правы… А что они скажут?.. А увидев Вас на каблуках… А меня в светлом костюме… Что они скажут… А мы скажем, что это наши общие помои… Нет. Рано… Мы поменялись мусором… Нет… не поймут.

Шёпот: «Как вырядились, ненормальные, и мусор специальный подобрали. Он нашёл коробки от «Розы Люксембург». Она – обёртки от духов. Они что, не едят? Смотри. Пошли, сцепившись вёдрами. Он под ведро её схватил. Обнял ведром… А что тут страшного? Когда в ведре духи. Это роман помойный. Мусорная драма».

– Так как зовут Вас?

– Марианна.

– Я – Михаил.

– Я знаю.

– Я знаю, что Вы знаете. Так я звоню Вам завтра?

– Нет телефона.

– Нам позвонят с мусоровоза, любимая.

– Тс-с! Ведро в ведро и кто нас разлучит?

Наблюдатель

Кто рыбок любит наблюдать в аквариуме, кто – зверушек в зоопарке, я баб люблю наблюдать.

Как ходят, как передвигаются…

Очень успокаивает.

Задумчивые есть какие-то, тоже лежат себе.

А есть, что бегут, не стоят никогда, всё время крутятся, не присядут.

Между собой стрекочут.

Сидят некоторые. С книжкой даже. Но это редко.

Больше – вдвоём, втроём.

В причёсках такие есть.

Мех вдруг вот здесь, здесь или здесь. В общем, там, где у неё его не ждёшь.

Или вдруг пуговка или булавка. Ну это, конечно, мужики им воткнули, они носят.

В чулках бывают. Даже летом. Мужики надели, они и не снимают.

И перебегают, знаешь, так озабоченно. Так и кажется, что знает куда. Так деловито бежит, бежит, значит, там наткнётся на что-нибудь – обратно бежит тоже деловито-деловито. Пока не наткнётся. Тогда поворачивает и в третью сторону бежит. Ну полное впечатление, что знает куда. Но если пунктиром составить сверху – беспорядочное движение. В магазин забегает, вроде знает, зачем. Ну ткнётся туда-сюда – выбегает и дальше бежит.

А в капюшонах которые, вот им всегда кричат – не слышат и не видят, только впереди себя. Два капюшона если встретились посреди дороги – вообще ничего не видят, хоть дави их мусоровозом. А чего: им тепло, окружающих нет.

Мужики тоже, когда чулки носили в ХVI веке, бегали всё время. А вот брюки надели – как-то успокоились. Теперь эти всё у них переняли и бегают, бегают.

А подойдёшь – убегают. И погладить себя не дают. Она, конечно, страдает, если её гладят или там щипают, но если поймал, держишь крепко, то уже гладишь, гладишь… Пока не вырвется. А зачем вырываться, зачем? Ну понимает же, что гладить будут, далеко не убежишь. Так нет, вот этот пусть гладит, а вот именно этот – нет.

Хотя сами мужики говорят, что разница между ними небольшая. Но эти, видимо, чувствуют. И страшно кричат, если не тот гладит, страшно кричат.

Так что все, кто настоящую тишину любит, одни живут.

В супружеской жизни

В супружеской жизни самое неприятное – нестыковка во времени. Допустим, вы хотите ругаться, а она пошла спать. А вам надо. А вам просто надо: и время есть, и повод прекрасный. И не в кого всё это. Все слова выстроились – не в кого запустить. На ваш крик: «Ты что, спишь?» – нет ответа. «Ты чего это вдруг ночью спишь?» Такая жена нам не нужна.

Для скандала надо брать темпераментную, плохоспящую, легко переходящую на визг, плач и тряску. Тогда вы всегда в хорошей форме: быстрый, чуткий, ускользающий, как молодая рысь. Ночами не спите, а лежите в углу на тряпке, с высокоподнятой головой и прислушиваетесь.

Вот из-за вашей манеры уворачиваться практически кончились все чашки и тарелки. Это скандал музыкальный, скандал-концерт, очень интересный со стороны. Вначале ваш низкий голос, там что-то типа: бу-бу-бу-бу-бу, затем вой, визг, плач, а-а, ба-бах, вступил сервиз – и тишина. Во второй части опять ваш живучий низкий голос – ба-бах, нарастание, вой, визг, писк, трах – тишина.

В общем, такая жена бодрит и будоражит, но класса не даёт. Для завершения жизни нужно брать звезду скандала, мастера слова, холодную, злобную, умную, припечатывающую с двух слов и навсегда. Тогда визгом и плачем заходитесь вы, хватаетесь за стены, за таблетки, капаете мимо стакана и долгими отдельными ночами зализываете всё, что можете достать.

Это высокий класс. Она действует не по поверхности, а калечит внутренние органы. И кликуху даёт точную, на всю оставшуюся жизнь: «Эй ты, придурковатое ничтожество, иди сюда». Когда вы с ней под руку идёте по улице, она с вами так и обращается, как раз перед встречей с друзьями. У вас через лицо проступает череп, и уже на черепе проступает улыбка. «Решили подышать?» – спрашивают друзья. Как раз дышать вы не можете. Убить – да. Умереть – да. Все спрашивают: что с вами? И она спрашивает: что с вами? Отвечать некому – у вас звука нет.

Это хороший, настоящий, убыстряющий жизнь скандал. Между такими скандалами хороша любовь. Яростная, последняя, с потерей сознания, с перерывом на реанимацию. После чего она же подаёт на развод.

Потому что женщину скандал не портит, а освежает. Она скандалит и живёт. А вам скажешь: «Что б ты подох!» – вы тут же исполняете.

У неё растёт

Знаете, цветы у плохого человека не растут. Закупили много. Они хилые. Их давай выбрасывать. А выбрасывать жалко, они же живые. Я их в горшочке, в землю и на веранду. Капитан увидел – не будут расти на судовой веранде. Ах, так? Я их как чаем напоила, они сразу в рост пошли. Ухаживала, столько им пить давала, сколько они хотели, и они всю веранду обвили. Капитан теперь меня за эти цветы целовать готов.

Вы знаете, у плохого человека цветы не растут. Они чувствуют. Можете проверить. Только если ему их кто-то вырастит. У меня сменщица. У неё цветы на другой веранде. Можете посмотреть. Она к капитану бегала: зачем цветы? От поливки пароход ржавеет. Он говорит, ничего, не проржавеет.

Собаки ко мне бегут, цыплята, куры. У меня собачка два с половиной года была. Рыжая, как лиса, я её Лиской звала. Пришла как-то домой поздно, она сидит у порога. Я её в комнату позвала и сразу начала с ней разговаривать, потом накормила, постелила у порога, и стали мы вместе жить. Однажды приглашаю её в комнату, сама в комбинации и говорю: «Давай в кровать – спать будем». Она обрадовалась, а я ей: «Нет уж, дудки! Иди к себе». Ох, как она обиделась, целый день пряталась. Очень любила на белом спать. Отодвинет покрывало, одеяло и на белом лежит. Увидит, что я иду, зубами натягивает обратно неумело, стягивает на пол. Её хозяином поп был. Я его не знала, но у нас шла заочная борьба. Он подговорил рабочих за ведро вина. Я её отбила. Она всё запомнила. Уезжала на неделю в командировку, привела к маме и говорю ей: «Я уезжаю на неделю в командировку, вернусь обязательно, жди». Она неделю не выходила из комнаты, ничего не ела, плакала. Мама с ней плакала.