Мне отмщение - Ксения Медведевич

   - Ни за что!!! - трясясь от ненависти, выкрикнула бедуинка. - Я разорву этим ублюдкам горло зубами! Я вырву их печень и буду танцевать с ней, подобно Хинд, вспоровшей брюхо Хамзату! Скажи, что этот путь не единственный, о могучая! Я жажду мести! Чего стоит жизнь, такой, как я - нищей и оплеванной! Я умру, но убью их! Убью! Убью! Убью!!!..

   Последние слова Рабаб выкрикивала, топая ногами и задыхаясь от горячей, рвущей глотку ярости.

   А когда осипла и прооралась, поняла, что Узза стоит над ней черной тенью, а вокруг мертво свистит ледяной ветер.

   - Я сделаю по твоему слову, о женщина, - наконец, откликнулась богиня - ночным, холодным голосом. - Ты отомстишь.

   - Но как?.. - все еще задыхаясь от азарта ярости, воскликнула Рабаб.

   - Я пошлю того, кто отомстит.

   - Ангела? - счастливо вспыхнула глазами бедуинка.

   - Ангела, - кивнула высокой черной короной богиня. - Ангела-истребителя.

   Бедуинка заломила руки и со счастливой улыбкой упала на колени.

   Узза коротко глянула в непроглядную темноту неба, кивнула собственным мыслям - и исчезла.

   Возвращались они глухой ночью, в карван-сарае уже потушили огни - ну так, только костерок из кизяка у ворот потрескивал, а вокруг жались невольники с дешевыми копьями.

   Рабаб с Залимом прошли мимо них, не оглядываясь - прямо в свой закуток с левой стороны, третья занавеска по галерее. Во дворе чернильной лужей плавала тьма, из глубокого лаза в подземный зал, где спали рабы и верблюды, доносились вздохи и усталое поревывание скотин. Бедуинка мысленно подсчитала оставшиеся дирхемы в рукаве: эх, если этот ангел задержится, деньги иссякнут, и придется съезжать вниз, к животным и чужестранцам, прямо под глаза здоровенной статуи ханаттийского бога с добрым сонным лицом и в высокой короне.

   Занятая такими мыслями, она переступила одеяло, на котором обычно спал зиндж, и нырнула под занавеску. Когда Залим схватил ее сзади, Рабаб сначала не поняла, что происходит. Зиндж, тяжело дыша, повалил ее на войлок и принялся задирать платья.

   - Ты что делаешь... - допищать она не успела - лапища зинджа с силой вдавила лицо в вонючую подстилку.

   А потом он стукнул ее по затылку - чем, не видела, Залим пыхтел сзади - перевернул на спину и взгромоздился всей тушей. Широкая потная ладонь стискивала и губы, и нос, Рабаб задыхалась, мыча и обреченно постанывая. Вонзил зиндж так, что бедуинка закричала сквозь липкие толстые пальцы.

   Залим принялся с силой пихаться между ног, и тут за занавеской замелькали огни и закричали люди. Рабаб радостно замычала и заизвивалась, раб с руганью выпростался и принялся подыматься.

   В комнатушке разом стало светло и шумно, и на лицо бедуинки пролилось что-то горячее. Из горла зинджа торчал длинный ноконечник дротика:

   - Подлый раб!

   Рабаб вздернули на ноги, сунули в лицо факел, содрали с плеч абайю и покрывало, жесткая рука растрепала волосы.

   - Что вы...

   За спину и локти сунули палку, факел по-прежнему слепил глаза и обжигал лицо. Знакомый старческий голос проблеял:

   - О распутница! Ты взяла в любовники чернокожего раба! О стыд! О позор ашшаритов!

   - Да как вы...

   Ей хлестко ударили по губам - ладонью плашмя, не для боли, так, для порядка. И голос старшего Даримова сыночка - чтоб у тебя глаза повылезли, о Сайф! - торжествующе загудел:

   - Вот, мы с братьями и почтенный кади Сулайман ибн Харис свидетели - эта подлая, эта распутная принимала у себя черного раба за занавеской! Они любились и стонали от удовольствия!

   - Подожди, о Сайф! - рассудительно проблеял кади. - Пусть почтенная Нузхат осмотрит эту грешную, эту простоволосую, и даст тщательное и правдивое заключение о состоянии ее фарджа!

   Палку за спиной с силой поддернули, жесткая старческая ладонь шершаво скользнула под платье, вверх по бедру и принялась бесцеременно ощупывать Рабаб между ног.

   Знакомый голос хозяйки караван-сарая - что же ты делаешь, о Нузхат, разве не плакали мы вместе над моими бедами... - твердо произнес:

   - Во имя Всевышнего, справедливого и не попускающего лжи! Этой женщиной занимался мужчина, причем только что!

   - Развратница! Смерть прелюбодейке! - заорали из факельного света десятки голосов, мужских и женских.

   - Терпение, о правоверные! - проблеял кади. - Закон Али суров, но милостив к грешным! Прелюбодейку надлежит бить камнями в яме, лишь удостоверившись, что она не носит ребенка!

   Негодующие вопли стали ему ответом.

   - Шарийа! - воодушевленно воскликнул Сулайман ибн Харис. - Во имя Всевышнего, милостивого, милосердного, мы обязаны следовать заповедям веры, о ашшариты!

   Разочарованное ворчание и шарканье шлепанцев по камню - толпа принялась расходиться.

   - Связать ее, - уже обыденным, равнодушным голосом приказал кади. - Нузхат, запрешь эту развратницу и скажешь, когда отойдут крови. Тогда я и велю покричать о ней - соберем народ и все сделаем. Зинджа закопайте подальше в пустыне - хотя я бы на твоем месте привалил на него большой камень, о Сайф, ведь ты остался должен этому человеку...

   Тот фыркнул:

   - У благородного ашшарита нет долгов перед хашишином, разменявшим разум на зелье!

   Локти Рабаб больно прикрутили к палке и потащили ее из комнатки прочь. Сайф ибн Дарим щипнул за задницу и жарко выдохнул:

   - До встречи, Рабаб, жаль, что ты не моя...

   Бедуинка висела в крепких мужских руках, не пытаясь сопротивляться. На лице жесткой коркой запекалась чужая кровь.

   А в голове колотилась последняя просьба:

   О Уззайян... не позабудь - ангел! Ангел-истребитель...

   Каид Марваз сидел на молитвенном коврике и отчаянно морщил лоб. В одной руке он держал пиалу с остывшим чаем, в другой - чётки. Но даже побывавшие у Каабы четки не помогали каиду разобраться в услышанном. Снаружи, за кривой решеткой ставен, плавился от жары дворик чайханы, - полдень. Во дворике, несмотря на першащий в глотке сухой зной, с криками играли чернокожие дети - все им нипочем, сорванцам...

   От солнечных бликов в глазах рябило, дети катались в песке, дрались за наконечник стрелы для фияля. А собеседник каида Марваза темнил, мудрил и говорил загадками.

   Сидевший напротив рябой старик с жидкой бородой жевал провалившимися губами и точил непонятные словеса:

   - Ты ведь из Ятриба, сынок, ах-ах-ах...

   Каид Марваз сдерживался, между прочим, изо всех сил - а также из почтения к старости. За время, пока на полуденной жаре успел остыть чай, старик раз девять на разные лады повторил это содержательное утверждение. Да еще с таким видом, будто это что-то ему, Марвазу, объясняло.