Трупоукладчик - Сергей Валяев

— Они люди Колобка. Головорезы. Должны сопровождать туда академика, а обратно — контейнер с товаром.

— И что? — спросил я.

— Меняем. Их на вас. В аэропорту. И вы птичками улетаете.

— А что Акимов?

— Академик старенький, хотя бодренький. Видел эти морды всего один раз, — терпеливо объяснял Матешко. — С ним — как со старым знакомым… Вот паспорта, билеты… Места все рядом… Что еще?

— То есть академик — лох крепкий?

— Да, но и ваш ключик. Его там знают.

— Авантюра, авантюра. — Я пролистал паспорт. — И кто я на сей раз? Гунченко Алексей Григорьевич, м-да. А покраше кликухи не было? — пошутил. Котэ, а ты кто у нас?

— Нодари я, — ответил тот. — Запомни на всю жизнь. И на ближайшие три дня.

— Нодари, все будет хоп, — проговорил я. — Если нас раньше времени не хлопнут. Кстати, где моя пукалка?

— В боевой готовности. — Матешко открыл маленький сейф, вытащил оттуда моего «Стечкина», родненькую мою железку. — Разрешение на оружие… настоящее…

— А мне? — удивился Кото-Котэ, он же Нодари.

— А ты так отмахивайся, — сказал генерал. — Тебе, дружок, опасно доверять пушку. Сам себя застрелишь.

— Да вы чего, господа? — возмутился тот. — Вы что, меня не знаете?

— В том-то и дело, что хорошо знаем, — рассмеялись мы все. — Ты у нас известный стрелок! Бац-бац — и мимо!.. Ха-ха!

На честные наши слова друг оскорбился и затребовал шпалер; он, боец, готов хоть сейчас доказать обратное. Вон — в небе — летит ворона. Мы ему отвечали, что смарать, то бишь бить, беззащитную птаху, пусть даже вредно крикливую, — дело последнее. Лучше выпьем за здоровье новоявленных Алексея Григорьевича, Нодари и за ворону, летящую в родном, цементном небе. Пусть удача не оставит нас, людей, и пташку, чумовую от рождения. Хотя неизвестно, кто из нас более чумовой, мы или она.

На такой оптимистической ноте мы стали прощаться, обговаривая на ходу последние детали операции в аэропорту. Уже в прихожей генерал Матешко попросил меня задержаться. Панин и Нодари удалились готовиться к завтрашней чудной игре. Генерал же сообщил мне такую информацию: в недрах СБ обнаружены личные дела двух врачей, которые трудились в африканских прериях вместе с моим отцом. Фамилия одного — Латкин, он вирусолог; фамилия второго — Лаптев, микробиолог. Я поблагодарил товарища за помощь.

— А-а-а, — отмахнулся он. — Дело нужное. А то мы все и так без памяти. Живем одним днем, — взглянул на часы. — Какие ещё проблемы?

— Проблем много, — ответил я. — Хочу в Париж.

— В Париж? — изумился приятель. — Что ты там потерял?

— Хочу прыгнуть с Эйфелевой башни.

— Саша! Иди к черту! Прыгнешь после Красноярска, — похлопал меня по плечу, настойчиво выталкивая на лестничную клетку. — Париж? Что нам какой-то Париж? Подождет нас Париж, мать его так.

— Красноярск куда лучше, — соглашался, уходя прочь. — Ботают, там воздух необыкновенно свеж, как у верблюда в жопе.

— Не, как у слона, — уточнил Матешко. — Но с противогазом жить можно.

На этой экологической ноте мы и попрощались. Я шумно затопал по клавишам бетонной лестницы. Затем легко и весело вспорхнул на пролет выше конспиративной конуры. Зачем? Интересный вопрос. Во-первых, по нервному поведению генерала было не очень трудно догадаться, что он кого-то ждет; во-вторых, кто этот ху?

Нет, я полностью доверял своему боевому и проверенному товарищу, тут никаких вопросов. Дело в другом: возникла некая версия и я хотел проверить её. Не более того. Потерял ли я нюх или нет?

Через четверть часа убедился, что моя интуиция функционирует, как бортовые огни космической орбитальной станции. Из амбразуры разбитого окна наблюдал, как подкатила аккуратненькая малолитражка и из неё выбралась милая, моложавая, с объемными формами дама. Она закрыла авто и процокала в подъезд. Когда же российская леди остановилась у двери, за которой её с нетерпением ждали, и принялась прихорашиваться, как птаха, то я окончательно убедился, что это мара. Любовница то есть. И это правильно, товарищ генерал. У человека, находящегося на сияющих высотах власти, должны быть маленькие слабости. Я бы даже сказал, грешки. Если их нет, то кристально чистый член общества либо труп, либо говнюк.

Я искренне рад за своего друга. Шпалер в штанах всегда должен находиться на боевом взводе.

— Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз!

Две гитары за стеной жалобно заныли!

С детства памятный напев, милый, это ты ли?!

Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! А-а-а!

И под этот яростно-прекрасный, народный хит, доносившийся из конспиративной квартирки я удалился прочь. Меня ждал Париж на сибирской реке Енисей.

Я люблю летать самолетами. Под крылом лайнера — великолепное свободное пространство. Облака как айсберги в океане. Багрянец заходящего солнца воздушный апокалипсис! Лепота. А уж ежели гекнулся с десяти тысяч километров, то вообще никаких проблем. Соскребут мокрое недоразумение с планеты — и в общую, братскую могилку. С гранитной плитой: «Летайте самолетами Аэрофлота!»

Нервничаю и поэтому так удачно шучу. Я и Кото (Нодари) находились там, где и должны были находиться по плану операции «Обмен». На бельэтаже, у общепитовской точки, пропахшей старорежимными курами и кофейным пойлом. Пассажиры сновали вокруг с одержимостью вьючных животных, создавая для нас благоприятную, защитную среду. Своим крупногабаритным багажом.

На летном, сумрачном поле пластались крылатые машины. Рев турбин, радиосообщения о вылете-прилете, нервная сутолока на посадке бодрили потенциальных жмуриков. И нас. Я и Котэ были предельно внимательны, являясь при этом пассивными наблюдателями.

Сначала я заметил троих, отличающихся от прочей публики уверенным и спокойным поведением. И главное, у них в руках не было мешков, чемоданов и тележек. Я толкнул в бок своего напарника:

— Вон твой оригинал. — И добавил: — И мой.

— Вах! Пивная бочка какая-то! — ахнул Котэ. — Я что? Тоже такой?

— Нет, ты стройный, как тополь, — успокоил товарища.

Потом мы увидели: троица братается со стариком боровичком и сопровождающим его лицом. Академик Акимов держался молодцом, был в очках с сильными линзами. (Эх, Матешко-Матешко, использовать физические недостатки при достижении великих целей!)

На наших глазах происходила передача академика из одних надежных рук в другие. Такие же надежные.

Через несколько минут наши с Кото «оригиналы» и старичок находились уже у стойки регистрации. Их ненавязчиво провожали. Те двое желающих убедиться, что команда успешно прошла контроль. Что и говорить, генерал в отставке Колобок знал свое дело туго.

Зуммер сотового и голос руководителя операции сдунули нас с Котэ туда, куда нам надо было спешить. В пассажиронакопитель, если выражаться романтическим языком пилотного состава.

Проскочив в приготовленный именно для нас свободный коридор, мы смешались с толпой пассажиров, бредущих по грязному туннелю к летательно-металлическому гробу.

Потом, как всегда, у последнего рубежа случилась путаница с билетами. Возникла паника из-за слуха: посадочных мест меньше, чем претендентов на них. Бедненькие, хрупкие стюардессы мужественно отбивали атаки агрессивно напористых путешественников, спешащих к Саяно-Шушенским отрогам. Кто-то взвизгнул, кто-то упал, кто-то ещё что-то…

Уважаемый академик Акимов Дмитрий Дмитриевич почему-то оказался один, без строгого присмотра. Чтобы его не затолкали, мы с Кото (Нодари) кинулись к нему, как к родному, и приподняли под белы ручки. Паника тотчас же прекратилась. Наш академик-крот бормотал проклятия в адрес Аэрофлота, милый такой старикашка, пропахший карболкой.

— Не волнуйтесь, Дмитрий Дмитриевич, пожалуйста, Дмитрий Дмитриевич, говорили мы ему. — Сейчас загрузимся. Господа, разрешите академику!..

Публика уважала науку и потеснилась. Живая легенда неорганической химии вместе с беременными женщинами и детьми первой ступила в холодное нутро лайнера.

Операция «Обмен» завершалась. И, кажется, успешно. В моих руках оказался даже чужой «дипломат». С необходимыми для нашей будущей работы документами.

…Место мое оказалось рядом с академиком. Тот долго гнездился в своем кресле; пришлось помочь ему застегнуть ремни.

— Спасибо, молодой человек, — сказал он. — Вас, кажется, Алексеем?..

— Да, Дмитрий Дмитриевич.

— А я — это… Нодари, — влез Котэ, сидящий позади.

Я показал ему кулак: умри, несчастный. Академик закивал седенькой головой и пожелал нам приятного полета. Мы ему — того же!

Тягач потянул самолет на взлетную полосу — в иллюминаторы брызнули огни аэропорта. Прощай, любимый город. Быть может, мы ещё вернемся. Вернемся?

Затем взревели турбореактивные моторы — лайнер задрожал от внутреннего напряжения, покатил, ускоряясь, по темному летному полю. Толчок — и мы, невольные любители воздухоплавания, зависли между бледными звездами и невидимой землей. Мать моя Аэрофлот! Сколько живу, а понять не могу, как летают самолеты. Летают вопреки всякому здравому смыслу.