Тeкущaя инфoрмaция - Сергей Магид

Итак, дарьин двоюродный брат жил под Горой, которую описала в своей поэме Марина Ивановна. Дарья считала, что это должно было придать ее встрече с кузеном ореол особой преемственности. Моя бывшая жена, эта чистая голубица, получившая возвышенное воспитание на кухонных посиделках московского диссидентства и поэтов-концептуалистов, она все еще верила, что существует Великий Интернационал, где нет ни эллина, ни иудея. А только братья и сестры во распятом коммунистами Христе.

Устроившись, по московской привычке, между плитой и холодильником, она вытащила из сумочки шоколадину "Нестле" и, предвкушая сладкий треп, спросила, ну, Владя, так что поделываешь? Политику, хмуро сказал Владя и поставил на стол пепельницу.

Реальную европейскую политику, добавил он. Если это тебе о чем-нибудь говорит.

Минут через девяносто, когда пепельница заполнилась, Дарье удалось сказать еще три слова: ну, я пошла.

Домой она явилась в тихом бешенстве. Я долго объяснял ей, что политиков нельзя воспринимать всерьез. Их, как и детей, нужно регулярно высаживать на горшочек самолюбования, чтобы не наделали на пол. Потому что пол этот находится в той комнате, где мы работаем, спим и любим друг друга.

И мы любили друг друга.

Теперь нас с Дарьей забавляли разные вещи. Только ее двоюродный брат оставался там же, где был. Как наше недвижимое наследство.

Владимир Когоут, депутат чешского парламента, поделывал политику. Если встать в угол зрения моих бывших друзей по песочнице, был членом мафии. Конкретно, мафии консерваторов, боровшихся с мафией коммунистов. И вообще, всех левых.

Но так как правые Владимира тоже не удовлетворяли, он создал собственную партию. Вместе с теми, кому не хватило места в правящей, то есть в Гражданской демократической премьера Клауса. Чтобы хоть как-то от нее отличаться, Владимир и его друзья назвали себя Гражданским демократическим альянсом.

Программа альянса была предельно проста: передать в частные руки все, что можно, и к сегодняшнему вечеру. А что нельзя, к завтрашнему утру. Таким образом альянс хотел освободить человека из-под власти государства. А вместе с человеком и цены. А вместе с человеком и ценами освободить государство от всякой ответственности за них и перед ним. Это называлось свободой рынка и свободой человека. В идеальном государстве Владимира Когоута все были свободны друг от друга и глубоко добродетельны. Нам наконец-то удалось создать партию порядочных людей, любил повторять двоюродный брат моей жены. Как ему удавалось совмещать два эти понятия, "партия" и "порядочные люди", оставалось для меня загадкой.

При всем при этом, естественно возникал вопрос: что такое "государство"?

Оказалось, что мы с Владимиром понимаем под этим словом разные вещи. Как и под словами "человек", "свобода", "демократия", "Восток", "Запад", "жизнь", "смерть" и см. дальше по словарю в алфавитном порядке.

Владимир был чертовски занят. Что ни говори, он был все же государственный человек. Хотя курил махорочный "Старт" и на первые заседания революцьонного парламента хаживал в дырявом свитере.

Впрочем, романтические времена диссидентов у власти давно прошли. Даже сократив роль государства до самого куцего состояния, государство надо было, тем не менее, строить.

Но строить государство без пиджака и галстука было неприлично. "Не подобало". Вскоре вышел соответствующий закон: депутатам запрещалось являться на заседания парламента в свитерах, рубашках, футболках, майках, американских летных куртках и бывших в употреблении бушлатах Бундесвера.

Еще какое-то время Владимир сопротивлялся, однако, сделать всю имеющуюся политику в свитере ему так и не удалось. Более того, оказалось, что сделать ее при ненавистном галстуке тоже не просто. Что ее вообще трудно делать.

Человеков было много и не все они хотели освобождаться. Ни к вечеру, ни к утру. Меньше всего человеки хотели освобожденных цен. Поэтому с недавнего времени среди политиков получил распространение популярный лозунг "непопулярные меры".

Лозунг был популярный, но популистами называли тех, кто был против этих мер. Впрочем, слово "популисты", это был эвфемизм. Под ним скрывались недобитые большевики и агенты зарубежной разведки.

Раньше, когда республика была социалистической, ей вредило множество зарубежных разведок. Теперь, в период развивающегося капитализма, только одна, но зато самая коварная. Что делать, Восток всегда отличался азиатским коварством.

И еще ей, конечно, вредили внутренние враги. Члены альянса дали им весьма оригинальное название: "враги народа". Враги нашего молодого капиталистического народа.

Насчет внутренних врагов я Владимиру очень сочувствовал. Я знал, как трудно их выявлять и с ними бороться. Я сам тридцать пять лет был внутренним врагом.

Владимир назначил мне встречу в своем депутатском кабинете. В здании парламента.

Из Горних Мехолуп туда было далековато, но от биржи труда рукой подать. А с кафедры русистики вообще через реку.

Я выехал утренним рейсом из Горних Мехолуп. Чтобы дорога была дольше и солиднее. Все же я направлялся в парламент, а не в пивнуху за углом.

Поскольку государство я не строил, я ограничился свитером. Правда, не дырявым. Дырявый я носил в середине шестидесятых, когда мы играли в американских битников. Владимир в это время учил советский русский как второй родной.

Я подозревал, что здесь и скрывается нерасколотый орех нашей взаимной неприязни. В моем лице Владимира преследовали нехорошие школьные воспоминания. В его лице я читал приговор моему социалистическому тунеядству.

Мы не виделись, наверное, год, но лицо Владимира мало изменилось. Он лишь еще больше похудел и курил теперь как старая большевичка. Пиджак был ему великоват, неумело завянный галстук висел в километре от шеи, плечи пригнулись под бременем власти, но держался он молодцом. Видно было, что душа его осталась нонконформистской.

Он встретил меня в вестибюле парламента, рассеянно стряхивая пепел на ковер.

Я отдал мужику за стойкой мое "разрешение к пребыванию", получил взамен карточку на булавке, которую пришпилил к свитеру, и мы прошли через контрольную будку. В будке зазвенело, мне пришлось вынуть ключи от дарьитеткиной квартиры и показать их полицейскому. Полицейский здесь, в отличие от полицейских в банке, был без всяких воинственных атрибутов. Так, в белой безрукавке и фуражке. И улыбался во весь рот. Не служба, лафа. И то сказать, кому он нужен был, этот парламент, в период первоначального накопления.

Мы поднялись по мраморной лестнице и пройдя с десяток коридоров, вошли в скромный кабинет. По пути мы не сказали друг другу ни одного слова.

Мы сели за стол и Владимир поставил между нами пепельницу.

- Эти идиоты и мерзавцы, - сказал он, закуривая, - опять хотят завести в нашей стране коммунистические порядки.

Я промолчал.

- Видишь, как мы расхлебываем теперь сорок лет вашей оккупации, сказал он, затягиваясь.

Я промолчал.

- Ну ничего, - сказал Владимир, - правда победит.

- Так что, - спросил он, - где ты работаешь?

- Я не работаю, - сказал я.

- Почему? - сурово спросил Владимир.

- Владя, - сказал я, - я в полной жопе.

По-чешски это звучало очень выразительно.

- Ха, - сказал он, - тебе просто не хватает чувства юмора. Ко всему надо относиться с юмором. Один мой приятель отсидел при коммунистах четыре года и тоже потерял чувство юмора. Веселей надо смотреть на мир. Слишком серьезно ты смотришь на мир. Нельзя быть таким чувствительным. Ты все воспринимаешь слишком лично. Слишком близко к сердцу. А надо все воспринимать с юмором. Посмотри на меня, я все воспринимаю с юмором. Ты знаешь, сколько кругом идиотов и мерзавцев? Если бы я относился к ним серьезно, я бы не мог делать политику. Посмотри, как они нам все время вставляют палки в колеса. Каждый наш закон хотят завалить. Хотят все повернуть на старые рельсы. Просто заговор какой-то. Коммунисты и эстебешники ушли в подполье. В стране орудует русская мафия. Украинская мафия. Чеченская мафия. Мы должны быть бдительны и глядеть в оба. Надо работать, ты волэ . Главное сейчас, это работать. Отвыкли мы работать. Отвыкли делать дело своими собственными руками. Всю жизнь рассчитывали на государство. А надо на себя рассчитывать. Вот на эти руки надо рассчитывать. Конечно, если мы не будем работать, если будем полагаться на кого-то, на какое-нибудь добренькое государсто, то ничего у нас не получится. Эти идиоты и мерзавцы только того и ждут, чтобы у нас ничего не получилось. Ты, кстати, где сейчас работаешь?

- Нигде, - сказал я.

- Как это нигде? - спросил Владимир. - Сейчас каждый должен работать. Время сейчас такое. Тот, кто сейчас не работает, работает на идиотов и мерзавцев. На коммунистов и русских. На этого вашего жандарма Европы. Что ты улыбаешься? Я серьезно с тобой разговариваю, ты волэ. Привыкли все шуточки шутить. При тоталитарном режиме только этим и занимались. Шуточки шутили, анекдоты рассказывали. Играли в клоунов. С этим должно быть покончено. Я и сам раньше надо всем иронизировал. Но теперь время другое. Понимаешь, какое сейчас время? Сейчас юмор ни к месту. Сейчас работать надо. Собственными руками. А ты все улыбаешься, ты волэ. Нет, парень, иронией этой, этим твоим юморком советским ты ничего не сделаешь. Ни политику, ни экономику. Это серьезные вещи, ты волэ. К серьезным вещам надо относиться серьезно, ты волэ. Вы там, в Советском Союзе, привыкли ко всему относиться несерьезно, ты волэ, потому что за все отвечало ваше тоталитарное государство, а здесь надо тебе твое мировоззрение менять. Понимаешь, о чем я говорю? Конечно, ты вырос в другом мире, но теперь ты здесь, придется тебе от многого отказаться, ты волэ. Может быть, от всего. Самое главное, надо серьезно работать. Вас там никто работать, конечно, не учил, но теперь ты в Европе, здесь люди живут иначе, ты волэ. Вот я на прошлой неделе вернулся из Англии...