Человек, который знал все - Игорь Сахновский

Так бы он и рассуждал, косясь на часы в зорком предвидении обеда, если бы в одиннадцать пятнадцать ему не позвонил из ФАПСИ полковник Стефанов и, ломая всякую чиновничью субординацию, не затребовал срочной встречи с глазу на глаз.

– К сожалению, сейчас я занят. А после обеда уеду по делам.

Этих гордых соколов федерального подчинения надо иногда ставить на место.

– Значит, встретимся до обеда. Вопрос не терпит никаких отлагательств. Я буду через десять минут. Закажите пропуск!

Скрипя зубами, Холодянин заказал Стефанову пропуск, однако с четверть часа мариновал полковника в своей приемной – из принципа.

Хозяин кабинета был готов к любым неожиданностям, но его слегка передернуло, когда предупреждение вчерашнего телефонного безумца было повторено буквально дословно, как с магнитофона, теперь уже должностным лицом. Бледность должностного лица отливала прозеленью под глазами.

Особую сладость Холодянину доставил бы ответ: "Без тебя знаю. Скажи чтонибудь новое". Вместо этого он вынужден был вопрошать, умело дозируя шум и ярость:

– Кто посмел? Кто эти выродки?..

Стефанов лелеял и холил туманную многозначительность:

– Фамилии называть рано. Будем прощупывать все варианты. Сейчас главное – осторожность.

Здесь надлежало отвечать прочувствованно и тихо:

– Спасибо. Я предупрежу Генриха Романовича.

Расставались почтительно, с глубоким взаимным презрением.

– Да, кстати, – как бы спохватился Холодянин, – а фамилия Безукладников вам ничего не говорит?

– Что значит "не говорит"? – Стефанов почти оскорбился, будто речь зашла о его любимом тяжелобольном родственнике. – Безукладников Александр Платонович. Очень даже говорит. А скоро еще больше скажет…

В итоге Холодянин отбыл обедать в сильно улучшенном настроении, с чувством удачно сбагренной черной работы, для которой, собственно, и существуют в мире всякие стефановы. Стефанов же, сытый пока лишь результатами своих нелегальнослужебных прослушиваний, знал о покушении ровно столько, сколько успел наболтать по телефону некто Безукладников, а потому испытывал досаду, схожую с изжогой, оттого, что его единственный источник информации известен не только ему. Тем сильнее в нем сгущалась решимость не делиться добычей ни кем – ни с дошлым Холодяниным, ни даже с собственной конторой. По тому адресу, на Кондукторской, пряталась и мерцала какая-то выгода, а нюх на выгоду Стефанов имел почти волчий.

Утром этого же дня коммерсант Немченко наконец завершил свою домашнюю отсидку. Поскольку дьявольский умысел, принесший ему наволочку с деньгами, больше никак себя не проявлял, Сергей Юрьевич отважился возвратить Шимкевичу долг. Уходя, он пообещал Ирине вернуться не поздно и повезти ее вечером во французский ресторан, запланированный еще с Рождества. При этом взглянул с такой отчаянной тревогой, словно прощался навсегда. Вопросов она не задавала – спрашивать и откровенничать у них было не принято.

Ирина за год с небольшим так и не привыкла до конца к Немченко: к спиртовой резкости его дезодоранта, к безволосой мускулистой груди и рукам. С ним жилось приятно – и как-то чужевато. Она скучала по Безукладникову, казавшемуся в разлуке таким трогательным. Но сейчас вдруг взять и отказаться от своих новых высоких туфель и дорогих баночек с кремами, от этого горьковато-сладкого сыра и чудного кофе с белой капелькой ликера "BAILEY`S" вместо молока, от зеркальной ванной и сегодняшнего ресторана – она уже не смогла бы ни за что.

…Шимкевич взял деньги с холодной рассеянностью и, не считая, спрятал в сейф.

– Молодец, – похвалил он мрачно. – Красавец. Теперь неси проценты, и мы квиты.

Немченко стал похож на гипсовый слепок.

– Коля, почему проценты? Мы не договаривались.

– А порядочных людей оскорблять договаривались? Как твоя ссыкуха меня в сауне обозвала, помнишь? Повтори за нее! Давай повторяй! Не слышу!..

Шимкевич возбуждался переливами своего гнева, как драматический актер.

– Учишь вас, учишь!.. Скажи ей, пусть вечером ко мне приезжает.

Прощения просить.

Затем творческая фантазия Шимкевича подсказала ему, что оскорбительница Ирина должна вымаливать прощения непосредственно в той же сауне, где и провинилась. Немченко дозволялось в этот момент отсутствовать.

Сергей Юрьевич ушел на негнущихся ногах. А Коля Шимкевич еще с полчаса предавался грезам о высшей справедливости: фигуристая спесивая гордячка, которую лоховатый Немченко увел у кого-то за бесплатно, на глазах превращалась в покорную телку. Она скользила коленями по мыльному полу и ловила губами края Колиной банной простыни.

Интенсивность мечтаний, однако, не вредила синхронной хозяйственной деятельности, включавшей, например, выплату премиальных двум правильным таможенникам, последнее тихое предупреждение одному неправильному министру и совсем уже тишайшее причесывание бабок, то есть беглый подсчет текущей наличности с фиксацией в амбарной книге. Полгода назад у Коли был свой личный адвокат – носатый вальяжный карлик с женским голосом. Однажды, смакуя тягучую зелень шартреза, он пропел: "Вы, Коленька, если уж гоняете по рукам такие термоядерные суммы, то хотя бы записывайте в книжечку номера серий…" Карлик непростительно много знал, потому и удостоился несчастного случая с летальным исходом. Но совет запомнился. И теперь Шимкевич находил особую невыразимую приятность в том, чтобы сидеть вот так, негромко воркуя: "…семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…", – над плотненькими бледно-салатовыми пачками, принюхиваться к их резковатому тряпичному запаху и выскребывать монблановским перышком по матовой бумаге (компьютеры – это для секретарш) ровные колонки опознавательных чисел.

То был дивный послеполуденный час депутатского офиса, когда босс принимался ворковать – и, значит, можно было не ждать ничего страшного. Офисная челядь ходила на цыпочках, дышала украдкой, подслушивая, как божью волю, мельчайшие позывы, исходящие из начальственного мозга.

Кто мог подозревать, что сейчас этот мозг пронзит белая сигнальная ракета бешенства?

Отдадим должное выдержке и хладнокровию Шимкевича – он только один раз воскликнул: "Оп-па!" и дважды: "Мать твою!.." Ну еще опрокинул свой письменный стол, расколов на две части малахитовую столешницу. Он даже не сию секунду кинулся вышибать дух из Немченко, но сначала попил горячего чаю со сладкими всхлипами: "Ох краса-авец!", сделал нежный контрольный звонок: "Скоренько заеду на минуточку", провел инструктаж для своих быков, и уже в седьмом часу вечера Колин джип, тяжелый, как бронетранспортер, вкатился на улицу Рокоссовского.

Ирина ходила по дому в растерянности, полуголая. Она полдня выбирала вечерний туалет для ресторана, но Сергей Юрьевич возвратился домой с пугающе пасмурным лицом и закрылся у себя в комнате, ни слова не говоря. Ей сразу неловко стало за свои маленькие мысли: так и не решила, какое белье подойдет под гипюровое платье, прозрачное, как вода, накрытая узором из веточек.

Когда в дверь позвонили, муж крикнул из-за двери: "Открой – это ко мне!", и последующие минуты ужаса были отсрочены морокой со скользким рукавом халата, обнаженная левая рука все никак не попадала в пройму, в то время как одетая правая уже сдвигала язычок замка. Они чуть не растоптали ее, вломившись, отшвырнули потной ударной волной – четыре быка в спортивной униформе. Замыкающим, будто погонщик за стадом, влетел Шимкевич:

– Где он??

Впрочем, никого не интересовал ее ответ. В пять секунд квартира превратилась в территорию захвата, а из комнаты Немченко прорезался крик, обрывающий внутренности. Так визжит раздавленная автомобилем еще живая собака. Ирина кинулась на этот звук, но была отброшена ударом двери:

– Пошла вон, сучка!

Она успела увидеть Сергея Юрьевича, ничком распластанного под ногами гостей. Из-под его живота растекалась неровная лужица мочи.

Оглохшая от страха Ирина пятилась и почему-то все повторяла: "сучка, сучка". В доме отчетливо пахло смертью.

Между тем Шимкевич в тот вечер не склонен был к мокрым последствиям. Его резонно занимал только один вопрос: каким образом его, Колины, деньги, посланные губернатору с покойным уборщиком Суриным, попали в руки Немченко?

– Откуда денежка? – ласковым тоном допытывался Коля, попинывая Сергея Юрьевича острой туфлей по лицу. – Кто тебе дал?

Мысленно погибший Немченко вдруг почуял спасительный шанс. И то, как он назвал фамилию Безукладников и пресловутую улицу Кондукторскую -тихо-тихо, почти шепотом, с боязливой оглядкой на дверь, за которой находилась Ирина, – заставило Шимкевича насторожиться. Более того, Колю озарила догадка, что здесь он без толку расходует время и ударные силы. Потому что, видимо, настоящий скрытый враг, если не вражеский штаб, дислоцируется там, на Кондукторской…

Устремляясь к выходу, Шимкевич опять столкнулся с дрожащей полуодетой Ириной, чуть не сбил ее с ног – и вот тут, за время короткой тишины, произошло то, о чем потом Безукладников поведал мне морщась, как от сердечной боли, но так и не смог внятно растолковать, и я теперь в меру своего разумения пытаюсь разглядеть причину случившегося. А случилось то, что Ирина очень скоро сделалась женщиной Шимкевича, его полной физической собственностью, причем без малейших мужских усилий с его стороны.