Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции - Фукуяма Фрэнсис

Многие критики выдвигали против этого исследования возражения тех же типов, что и в случае интеллекта и преступности.[72] Но каков бы ни был окончательный вердикт по этим теориям, гомосексуальность существует почти во всех известных обществах, и естественно предположить какую-то ее природную основу. Что интересно— политика, связанная с этой темой. В отличие от интеллекта и преступности, где левые нападают на самую идею наследуемости, многие активисты-гомосексуалисты привержены идее "гена гомосексуальности", потому что концепция генетической причинности освобождает геев от моральной ответственности за свое состояние. Тут уж правые спорят, что гомосексуальность — это выбор образа жизни. А существование гена гомосексуальности "доказало" бы, что гомосексуальность — как веснушки: состояние, с которым человек ничего поделать не может.

В этом аргументе не больше смысла, чем в утверждении, что среда не может повлиять на интеллект или преступные склонности. Если не считать нескольких болезней, связанных с нарушением единственного гена, таких как хорея Гентингтона, гены никогда стопроцентно не определяют окончательное состояние человека[73], и нет причины думать, что существование гена гомосексуализма означает, будто культура, нормы, возможности и другие факторы в сексуальной ориентации не играют роли. Тот простой факт, что есть много бисексуальных личностей, указывает, что сексуальная ориентация весьма пластична. Если родители беспокоятся, как бы летний поход с учителем-гомосексуалистом не дал сыну гомосексуального опыта, то отсутствие у сына гена гомосексуализма эту тревогу не снимет.

С другой стороны, правые, которые глубоко убеждены, что гомосексуализм — просто вопрос морального выбора, должны отрицать самый факт, как левые по отношению к разуму или тендерной идентичности: природа полагает пределы. Левшей можно переучить писать и есть правой рукой, но это всегда будет трудно и никогда они не будут ощущать этого "естественным". На самом деле гомосексуальность не отличается от интеллекта, криминальности или половой идентичности в том смысле, что это предрасположенность человека, частично определяемая наследственностью, а частично — социальной средой и личным выбором. Можно поспорить насчет относительного веса генетических и социальных причин в каждом случае, но само существование генетических факторов делает суждения по этой теме крайне поляризованными, поскольку предполагает ограничения человеческого потенциала и действия морали.

Одной из любимейших надежд социальных наук двадцатого века было то, что прогресс естественных наук исключит биологию как существенный фактор в определении поведения человека. Во многих отношениях эта надежда оправдалась: у "научного расизма" не нашлось эмпирической базы, поскольку различия между расовыми и этническими группами или между мужчинами и женщинами оказались намного меньше, чем считали сразу после появления теории эволюции Чарльза Дарвина. Выяснилось, что человечество на самом деле — на удивление однородный вид, и это поддерживает моральную догадку нашей после просвещенческой эпохи относительно универсального достоинства всех людей. Но некоторые групповые различия — особенно между полами — остаются. И биология no-прежнему играет серьезную роль в объяснении различий индивидуумов в пределах популяций. Накопление в будущем знаний о генетике человека только увеличит наши знания об источниках поведения, а потому будет порождать бесконечные политические споры.

Научное знание о причинах неизбежно поведет к поиску технологий для управления этими причинами. Например, существование биологических коррелятов гомосексуальности — в виде внутриутробных андрогенов, нейроанатомических различий или гена гомосексуальности, на котором основаны предыдущие — предполагает возможность, что в один прекрасный день найдется "лечение" от гомосексуализма. И здесь левые законно станут весьма щепетильны относительно принятия биологических объяснений, поскольку они снова будут угрожать равенству человеческого достоинства.

Эту проблему можно проиллюстрировать, поставив следующий мысленный эксперимент. Допустим, что в ближайшие двадцать лет мы придем к хорошему пониманию генетики гомосексуальности и найдем для родителей способ резко снизить вероятность рождения ребенка-гея. При этом не обязательно предполагать наличие генной инженерии; это может быть просто таблетка, обеспечивающая должный уровень тестостерона в матке для маскулинизации мозга развивающегося зародыша. Допустим, что это лечение дешево, эффективно, не дает заметных побочных эффектов и может быть проведено в тайне врачебного кабинета. Допустим далее, что социальные нормы вполне примирились с гомосексуальностью. Сколько будущих матерей согласятся принять эту таблетку?

Я подозреваю, что очень многие, в том числе такие, которые сегодня страшно возмутились бы против всего, что может быть воспринято как дискриминация геев. Возможно, они воспринимают гомосексуальность как плешивость или низкорослость — не факт, подлежащий моральному осуждению, но все же не оптимальное состояние, которого при прочих равных условиях для своих детей лучше избежать. (Одна из гарантий такого отношения — желание большинства людей иметь потомство.) И как это может сказаться на статусе геев, в частности, в поколениях, где гомосексуальность будет элиминирована? Не выделит ли их сильнее такая форма тайной евгеники, не сделает ли более заметной целью для дискриминации, чем раньше? Что еще важнее, очевидно ли, что род человеческий улучшится, если избавить его от гомосексуальности? А если это не очевидно, можем ли мы оставаться безразличными к факту такого евгенического выбора, если он совершается родителями, а не принуждающим государством?

3

НЕЙРОФАРМАКОЛОГИЯ

И КОНТРОЛЬ ПОВЕДЕНИЯ

Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они осмотрительно. Одни безумцы еще спотыкаются о камни или о людей! От времени до времени немного яду; это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.

Фридрих Ницше, "Так говорил Заратустра", 1.5

Если назвать мыслителя, работы которого в двадцатом столетии были вознесены до небес, а потом отброшены за ненадобностью, то это будет отец психоанализа Зигмунд Фрейд. В середине века Фрейд на Западе считался человеком, открывшим глубочайшую истину о мотивах и желаниях людей. Эдипов комплекс, бессознательное, зависть к пенису, стремление к смерти — концепциями Фрейда небрежно бросались на коктейлях ценители, желающие показать свою утонченность. Но к концу века почти все профессиональные медики стали считать Фрейда всего лишь не слишком интересной сноской в истории интеллекта, более философом, чем ученым. За это мы должны быть благодарны прогрессу когнитивной неврологии и новой отрасли — нейрофармакологии.

Фрейдизм строился на предположении, что душевные болезни, в том числе такие серьезные, как маниакально-депрессивный психоз и шизофрения, по своей природе прежде всего психологические расстройства — результат ментальной дисфункции, случившейся где-то выше биологического субстрата мозга. Этот взгляд пошатнулся после открытия лекарства на основе лития, которое по счастливой случайности дал больным маниакально-депрессивным психозом в 1949 году австралийский психиатр Джон Кейд[74]. Многие из этих больных чудесным образом выздоровели, положив начало процессу, который за пятьдесят лет почти полностью заменил фрейдистскую "речевую" терапию лекарственной. И литий был только началом взрывного периода исследований и разработок в нейрофармакологии, которые к концу века привели к открытию нового поколения лекарств, таких как прозак и риталин — социальный эффект от них мы только начинаем осознавать.