С миссией в ад - Лев Аскеров

Ответа он не дождался. Верней, он не успел сформулировать его за коня, с которым отчаянно спорил. Именно в этот самый момент Бруно почувствовал вдруг что-то неладное и даже сверх того…

Вместо топкой почвы, устланной прессом пожухлых листьев и вялой травы, и вместо по ехидному встопорщенных деревьев и кустарников — невесть воткуда возникший зал какого-то странного полупризрачного помещения. И он уже шел по… сияющему паркету, оставляя за собой грязные следы.

«Вот свинство! Как это меня угораздило?!» — еще толком не сообразив в чем дело, и замедляя шаг, ругал он себя.

Сообразить, как его «так угораздило», было трудно. Ведь только-только, куда не глянь, кроме зарослей можжевельника, колких ветвей уродливых деревьев да чавкающей под ногами топи — ничего такого не было. Даже никакого намека на какое-то там строение. И вот тебе на! Настоящие стены, пол… Правда, еще не совсем настоящие — полупрозрачные и по призрачному зыбкие. И то, что он на том же самом месте, Джорди видит отсюда — непостижимым образом. Через те же самые стены и паркет, который он вымазал грязью горного леса…

Как все это оказалось здесь и как он очутился в нем? Такого в диком урочище, вдали от людских поселений, — просто быть не могло. Людям здесь делать было нечего. Ну разве только поставить охотничью хижину. Но если даже это чей-то охотничий ночлег, то он ничего общего с убогой хибаркой, соответствующей своему предназначению, он не имел… Судя по просторному залу, никогда не виденным им предметам мебели, необычным светильникам и узорчатому деревянному полу, на котором Джорди неуклюже топтался, — то было палаццо, какого не встретишь во всей Италии. Да что в Италии! Во всем мире. Даже у преставившегося от сердечной немочи сказочно богатого, любвеобильного и на редкость любознательного правителя Тосканы герцога Козимо деи Медичи. А уж кто-кто, а Бруно его дворец знал, как свои пять пальцев. Он с Антонией, вдовой герцога, облазил все его закутки.

Да черт с ним, с родовым палаццо Медичи! Откуда он, этот замок? И кто он, этот человек, появившийся здесь как из-под земли и разговаривающий с ним, как со старым знакомцем? Главное, как с ровней, — уважительно, с почтением…

Делая вид, что подтягивает спустившиеся шаровары, Джорди ногтем большого пальца бьет себя в бедро. Удар получился не рассчитано резким и сильным. Ноготь впился в мякоть так, что Бруно независимо от себя ойкнул. Значит, решил он, все это на самом деле. В живую. А не во сне и не в горячке, которая могла свалить его в этом глухом горном ущелье.

— Удостоверились? — добродушно усмехнулся незнакомец и, взяв его под руку, добавил:

— Вы в здравом уме, при полном рассудке и не в простудном бреду.

Джорди смутился и, уже не таясь, потирал пораненное место.

— Надо было послушать синьору Антонию. Состричь, наконец, этот ноготь, — небрежно заметил он.

— Да, синьор, — соглашается Бруно и тут же с затравленным смятением вскидывается на стоявшего перед ним человека.

3

Джорди никогда его раньше не видел. Ни разу и нигде с ним не встречался. Что-что, а на память он никогда, видит бог, не жаловался. Откуда же ему, этому синьору, было ведомо об Антонии? Об их связи знали всего трое — он сам, Антония и Бог. Правда двое или трое из челяди Антонии могли об этом догадываться. Всего лишь догадываться. И не больше. Но этому, свалившемуся ему на голову, синьору такое никак не могло быть известно. Тем более такая подробность, о которой могли знать лишь он и Антония.

Бруно хорошо помнил, когда она сказала ему это. Дня три назад. В его чердачной каморке, что находилась в родовом дворце ее скоропостижно скончавшегося мужа герцога Тосканского Козимо Первого. Дворец теперь принадлежал Антонии. Именно здесь находилась та самая комнатушка, которую покойный герцог, проживший с молодой женой около двух лет, называл обсерваторией. Бруно отсюда наблюдал за светилами и сюда к нему иногда поднималась Антония. Здесь-то она и сказала ему те слова, когда он этим ногтем нечаянно поранил ее грудь:

— Состриги ты его. Он остер, как дамасский клинок.

Виновато и нежно отняв ее руку от тотчас же вспыхнувшей огнем полоски, он лизнул ее и пообещал это сделать. Пообещал, но не сделал. Ноготь этот ему нужен был, чтобы крутить винты на штативе телескопа.

— Сейчас он тоже пригодился, — словно прочитав его мысли, хохотнул незнакомец, а затем, глядя ему в глаза, с отеческой задушевностью произнес:

— Вы не в беспамятстве. Страха нет. Волнения остались позади. Вы спокойны. Вы в безопасности.

Слова его были так проникновенны и до осязаемости живы, что на них отзывалась каждая клетка тела, окатывая его теплыми волнами благостной истомы. Хотя что такого особенного он говорил? Ровным счетом ничего. И вообще говорил ли он? Смотреть на него смотрел, но губами то не шевелил.

Бруно кивнул. Да, ему хорошо. Да, никакого страха он не испытывал. Да, он сейчас как дитя, которому от наката безбрежной любви хотелось обнять всю землю, со всем ее жалким человечеством. Сияя глазами, он с нескрываемым откровением изучал своего спасителя.

Все в нем было необычно. И одежда, и речь, и, конечно же, замок, в котором Джорди очутился, как по волшебству. Роста невысокого. Чуть выше него. Поджар и по-атлетически складен. Синие-синие глубокие глаза. Смугл. Без парика. Стрижка короткая, как у сенаторов древнего Рима. Волосы, отдающие красноватым оттенком, чернее смоли. Брито лиц. Не губаст и не тонкогуб. Явный признак незлобивого и уравновешенного человека…

Одет по несуразному. Совсем не по-здешнему… Выйти в таком облачении на люди — значит, стать мишенью ехидных насмешек. Измарают, затыкают пальцами… Голубенькая, похожая на нательную, только с короткими рукавчиками, рубашка. Будь попросторней и с длинными рукавами, она смахивала бы на его ночную сорочку. Вместо привычных шаровар с сапогами — странного покроя штаны. Они облегали бедра, а концы их раструбов, чуть надломившись, лежали на самых носочках туфель. Наверное, чтобы прикрыть балаганного пошива обувку — без каблуков, с куцыми бортами и с остренькими носиками… С такой обувью, да при грязюке на каждом шагу, не больно расходишься… Вымажешься по самую шею. «Может, — предположил Джорди, — это домашнее платье, а на выход у него другая одежда?»…

Однако больше всего поразил его ниспадающий от самой шеи до пояса лоскут материи. Перехваченный у горла узлом, он от него, узла этого, как от светящегося источника, шел рассеивающимся лучом книзу. На лоскуте том, словно из иссиня-черного бездонья, мерцая, проступали зеленоватые искры звезд. Глаза Бруно пригвождены были к нему, как Иисус к кресту. На его материи был вышит рисунок солнечной системы со всеми ее планетами со свойственными только им контурами и цветами… Меркурий, Венера, Земля, Солнце, Марс…