Вражий питомец - Александр Вельтман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ведаю, Государь Омут.
— Ну, а тебя как прозывают?
— Не ведаю, Государь Омут; у меня ни своих, ни родных, и под началом никого нет, — отвечал юноша.
— Как! — вскипел Омут. — Меня обманул Нелегкий? ты не Светославич? у тебя нет отца?
— Нет у меня отца; он, вишь, молвят, у тебя, Государь Омут, — отвечал юноша.
— То дело, — прошумел Омут, закрутив седые усы. — Призвать ко мне Светослава!
Послушно хлынули ключи, окружавшие престол, потекли исполнять волю своего Царя.
От крутого берега реки отступила волна, сторожившая впадину, заваленную огромным камнем; накатилась снова и порывом своим отвалила камень; со мшистого ложа, во впадине, поднялся великан воин; сверх железной, заржавленной брони лежала на плечах его широкая красная мантия, обложенная горностаем; главу его покрывала железная шапка с золотым лучистым гребнем. Лицо воина было бледно и покрыто струями запекшейся крови. Он подошел к Глыбе.
— Светослав! — произнес громогласно клокочущий Омут.
На воине потряслась тяжелая броня, хлынула кровь из-под шлема, заструилась по течению реки змейкой.
— Это ли сын твой, на котором лежит твое проклятие?
На воине потряслась, застукала тяжелая броня.
— Вот отец твой! — продолжал клокотать Омут, обращаясь к юноше. — Проклятым словом отдал он тебя нам во власть и сам угодил за то во вражьи руки. Послужи нам, славь наше имя на земле, откупись службой и молитвою сам, откупи и череп отца своего: Бошняки 8 пьют из него мед; а без черепа нет пути отцу твоему в божьи сени. Светослав, покажи сыну своему главу свою; не унесла она седого чупа в обитель умиренных.
На воине застукала броня; приподнял он шлем… На голове нет черепа. Содрогнулся юноша, холод пробежал по его членам…
На воине снова затрепетала броня, уста и мутные очи отверзлись.
— Слышишь ты, Светославич, волю и молитву отца? — пробурчал Омут.
— Слышу! — едва произнес юноша.
— Памятуй! — продолжал Омут. — Добудь же от Бошняков череп его, сотвори лик тьмуглавый… и молись… чуешь? гремлит…
Вдали над Днепром грянуло… свет подводного царства стал угасать… все потухло, обратилось в ночь, заволновалось, закипело…
— Памятуй, Светославич! — раздался снова глухой голос. — Добудешь череп… исхитишь власть у Владимира, погубишь Ярополка, сядешь на столе Княжеском… Порушь храмы святые, возлей на жертвенники кровь… А добудешь череп… брось его… в черную полночь… в грозную тучу… в Днепр… и будет тебе награда, и дева красная по сердцу, и желаемое все…
Слова раздавались, как перекаты грома; вдруг удар разразился над юношей; содрогнулся он… видит себя на берегу крутого Днепра, под черною, громовою тучею; молния льется струями по небу, далекий Киев как в огне. Трепещут Киевские люди, выбежали из домов, стоят, воздев руки к небу, смотрят, как гроза бьет в терем Ольги; но терем стоит невредим, молния скатывается по золотой кровле и рассыпается искрами.
А юноша сидит под черною тучею на холме Днепровском; он еще не совсем очнулся от страшного видения; он повторяет его в мыслях. По частым кудрям стекает дождь; он ничего не чувствует, думает о воле отца, думает о деве красного терема…
Сидит сиротой и не плачет — ему еще тайна житейское горе.
X
А Владимир принял власть стола Княжеского, сидит в Новегороде, суд судит, ряд рядит, творит требы и праздники, на весельях тешится, у всех людей ласковым солнцем величается; да не сбудет кручины, залегла на сердце, мутит душу.
Призывает он Добрыню поведать ему горе свое.
«Не век мне, говорит, холостым ходить, без жены гулять; кто знает красную девицу станом статную, умом свершенную, лицом белую ровно белый снег, а румяную ровно маков цвет, брови черные ровно соболи, очи ясные как у сокола?»
Думает думу великую Добрыня, досвечивается у людей: нет ли в Новегороде красной девицы, годна бы была ласковому Солнцу Князю Владимиру.
Думают думу великую и старейшие Новгородские люди. «У нас красные девицы все равны, — говорят они, — которая Князю полюбится, приглянется, та и будет его княгынею».
— Все равны, хороши у нас красные девицы, — промолвил Жилец Буслай, — а видел я красную девицу лучше всех, какой и свет не родил; а была она в хороме Волосовой при мольбе в Князеве пришествие, была с моей кумой Становищенской.
Вот пошли узнать у Буслаевой кумы про девицу, какой свет не родил.
— Была, была со мной девица в хороми, да не родная, не знакомая, и не ведаю, откуда она, какого рода-племени, заезжая ли, мимоезжая; молвят люди басню, то, дескать, Царь-девица, дочь Гетманская, с Золотой Орды; ходит она по свету, ратует, витяжничает, и нет равной ей ни красотою, ни силою.
Идет Добрыня к Князю Владимиру поведать речи людские, Новгородские; да не сказал про Царь-девицу Ордынскую; не Великому Князю чета девица-скитальница, по свету ходит, ворон пугает!
— Выбирай, — говорит он, — Князь, себе девицу Новгородскую: а не выберешь, шли Послов к Рогвольду Князю Полтескому; есть у него дочь единородная, на диво миру мирскому.
Послушался Владимир Добрыни, стал ездить гостем-женихом на пиры почетные Боярские; был у всех, где только дочь, девица младая, красотой и добротою славилась; откушивал хлеба, соли и калачей крупичатых, пил мед и вино заморское:
Обед чинил про Князя Володимера,Про всех гостей, про всех людей,
И садился Володимер КнязьЗа столы браные, белодубовые,
Втапоры повара были догадливы:Носили яства сахарные, питья медвяные.
И будет день в половину дни,Будет стол в половину стола,
Говорил он, ласковый Володимер Князь:«Исполать тебе, честная Боярыня, благоразумная!
Употчевала меня со всеми гостьми, со всеми людьми:Видел я дом ваш, видел злато и серебро,Не видал я только вашего алмаза многоценного!»
И эти слова были знаком к выводу на показ дочери хозяйской.
И она подносила Князю чару зеленого вина; да не медлил Князь, испивая и быстро смотря на девицу, горевшую от стыда; он торопился дарить ее ласковым словом, серьгами и увяслами, а не сердцем…
Не находил он того, что желал. Нигде не встречал красной девицы, которую видел в храме Волосовом.
Потеряв надежду, послал Слов к Полтескому Князю Рогвольду просить у него дщерь младую, лепую, в жены себе. Грустно рассчитал он, что этот союз прекратит постоянные раздоры Новгородцев с Плесковцами за рыбную ловлю на озерах, находящихся в вершине Лопати.
Между тем Добрыня отправился покорять Чудь белоглазую.
Послы Владимира прибыли в Плесков, приняты были с честию, читали грамоты от Князя и Великого Новгорода. Дело шло на лад; но в то же время приехали послы и от Великого Князя Киевского. Братья как будто сговорились. Рокгильда была предметом того и другого посольства. Честолюбивый Свей 9 рассчитал по пальцам выгоды свои и предпочел Великого Князя. Ярополковы послы отправились обратно, Владимировым медлили давать ответ; но Новгородцы поняли, в чем дело. Торжественно и всенародно назвали они Конунга обманщиком, плюнули в глаза его Диарам и ускакали.
Гордость потомка Гефионы взбурилась. В надежде на помощь Великого Князя Киевского, он послал стрелу 10 по всей власти своей собрать громовую тучу на Новгород. Между тем послы Киевские возвратились с книгами писаными и дарами Ярополку от Рогвольда; прибыли вслед за ними и послы Рогвольдовы просить рати против задорного Новгорода.
Думцы Ярополка, а потому и сам Ярополк, были рады случаю; в Киеве уже собиралась рать, готовая идти с ответом на требование Владимира разделить Деревский удел или заменить его соседними землями Новгороду.
Гонцы поскакали во все стороны. От востока, от полудня и от вечера потянулись рати на Новгород.
Собралось Новгородское Вече; кричат Новгородцы: «Де будет клят от бога и умрет своим оружием, кто не станет грозою на врагов наших и врагов Владимировых!.. Изоденемся оружием, братья, понесем на тулах, в налушнях и во влагалищах острую, смертную дань Киеву и Плескову!»
Но тяжки дела Новгородцев. Добрыня еще не возвратился из Чуди, где были главные силы Новгорода, не предвидевшего раздора с Киевом, не боявшегося Плесковского Князя Рогвольда; а Рогвольд уже шел на Новгород, а слухи о сборах Ярополковых уже были страшны. Владимир почуял грозу, отправил гонца к Добрыне, послал новобраную рать против Плесковцев; а сам простился с Новгородцами завещал им мужество неослабное для защиты воли Новгородской, и сел на червленый Сокол корабль — бока словно ребры у зверя великого. Сорок вёсел вспенили Волхов; тонкие, полотняные паруса вздулись. Плывет корабль в Варяги; скоро поклонился он от быстрого Волхова Неве чреватой, проезжал уже Ботну… Вдруг, откуда ни возьмись, вражьи ладьи Свейские… Тщетно вспели тетивы у тугих луков, напрасно взвыли, посыпались частым дождем каленые стрелы: нападение было неожиданно, внезапно, и Сокол Владимиров был пленен.