Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лингвист снова бросается к нейросканеру. Долго колдует с настройками, чтобы переключить программу с поиска нейронных словарей на эпизодическую память. Через час, когда начинается рабочий день и в лабораторию приходят коллеги, он сидит возле сканера, оцепеневший, смотрит на них безумным взглядом и повторяет:
– Мне подделали память… Мне подделали память…
Я сейчас пересказал примерно одну десятую часть ЗЗЗ, самое начало приключений лингвиста. Дальше (или кроме того – хронология в повести, как я уже сказал, была нелинейная) он мчался к родителям, пытался вытрясти из них тайну своего происхождения. Во второй половине он выходил на след трансгалактических космонавтов, жаргон которых нашёл у себя в мозге. Финал был недосказанный, дразнящий, но не в том смысле, что позарез хотелось знать, что будет дальше, а чуть ли не наоборот. Тебя вместе с лингвистом как будто подводили за руку к двери, и дверь приоткрывалась на сантиметр, и ты уже видел сквозь эту щёлочку, что за дверью тебя поджидает открытие, которое поставит с ног на голову историю всей нашей цивилизации, но открытие это было настолько жуткое и в то же время правдоподобное, что ты выдыхал облегчённо, когда замечал, что это последняя страница, последнее предложение и дверь, слава богу, навсегда захлопнули обратно прямо у тебя перед носом.
Ср. финал «Редкозвездия» в тетради Негиной. У неё, похоже, дверь всё-таки открывалась.
Вы догадываетесь, наверное, почему ЗЗЗ взяла меня за живое. Эта повесть была про меня. То, что мама зимой рассказала о родителях отца, и неизбежные скандалы, которые прогремели вслед за этим у нас дома, и, самое главное, занятия с Сашей, разговоры с ней – во мне же от этого всего тоже образовалась пробоина, из которой вылез другой я. Это был более ранний я, существовавший как раз лет до девяти-десяти, до бокса и кружка юных гопников на массиве. Оказалось, что он не исчез, он все эти годы параллельно жил своей подпольной жизнью, а теперь вышел из подполья и погнал жлоба в шею.
У меня голова кружилась и сердце колотилось чаще, когда я ЗЗЗ читал. ЗЗЗ (хорошие книжки часто так делают) рассказывала мою историю в антураже, который не имел с моей жизнью ничего общего, но именно поэтому она говорила самую важную правду о том, что со мной случилось. В мире ЗЗЗ, когда прежняя, забытая личность главного героя выходила из многолетней спячки, это было фантастикой и событием галактического масштаба, это меняло судьбу человечества. То, что творилось со мной в начале 1985-го, казалось мне такой же фантастикой. И последствия в моей голове казались такими же грандиозными.
Не помню, как прошло наше с Сашей занятие в следующий четверг. После ужина я, видимо, всем наврал, что мне зачем-то нужно тем вечером в центр. Во всяком случае, помню, что провожал Сашу, хотя на улице было совсем светло, разве что пасмурно. Помню, как разговаривал с ней на улице, в метро, в троллейбусе и как она в первый и последний раз не просто слушала мой трёп и вежливо реагировала, но и сама тараторила, перебивала нетерпеливо, иногда как будто захлёбываясь словами и начиная оборванное предложение сначала. Совершенно на неё это было не похоже. Мы так заговорились, что минут двадцать стояли у входа в её общежитие, прижимаясь к стене (дождь накрапывал), пока мимо не прошла её одноклассница и не убила наш разговор своей понимающей улыбочкой и каким-то ироническим замечанием.
Мы говорили только о «Повiстях львiвських письменникiв» в тот вечер, больше ни о чём. Сколько бы я сейчас отдал, чтобы подслушать наш разговор, чтобы молча постоять рядом с теми подростками на задней площадке троллейбуса…
Одно время, уже в девяностые, у меня по этому поводу были навязчивые фантазии. Я мечтал, что архивы КГБ откроют и вдруг окажется, что все разговоры в общественном транспорте города Киева записывались на всякий случай и хранились в каком-нибудь гигантском подземном бункере. И там, среди тысяч километров магнитофонной плёнки, можно будет найти бобину с нашим разговором на полке «Четверг, 25 апреля 1985 г.». Я знал, что это абсурд, мне было невыносимо стыдно, но эта нелепая фантазия так меня заводила, что я годами к ней возвращался. Представлял в подробностях, как приеду в этот архив сказочный, как сяду в специальную комнату для прослушивания оперативных материалов, надену огромные наушники…
Что я помню из того разговора:
Саша сказала, что книгу ей дал почитать учитель математики. Кажется, её киевский учитель, из её школы.
«А ты обратил внимание…» Саша несколько раз начинала с этой фразы. Я помню даже, как её лицо при этом выглядело. Наверное, потому что страшно хотелось дотронуться до него. Гладить, целовать… А вот на что я должен был обратить внимание – нет, не помню…
Саша собиралась познакомиться с одним из авторов. Думала письмо ему написать через издательство и напроситься в гости на каникулах, если он будет во Львове. Фамилию автора не помню. Есть смутное ощущение, что это была женщина. Логично было бы предположить, что она написала Сашину любимую повесть в сборнике. Но Саша уверяла, что не может решить, какая повесть ей больше всего нравится. Наверное, в повести этой писательницы просто было что-то такое, что Сашу заинтересовало с научной точки зрения.
Про ЗЗЗ мы много говорили. Квантовые полёты по галактике, как я уже сказал, Саша мне объяснила. Ещё ей нравилось описание языкового синтезатора – принцип его работы и научные цели, которые я забыл. У них была какая-то математическая основа. Финал повести мы тоже обсуждали, у Саши было много разных идей на этот счёт, развивающих намёки, разбросанные по тексту. Одна идея заключалась в том, что у каждого человека сознание пересекается с сознанием разумного существа из какой-нибудь смежной вселенной (в ЗЗЗ, думаю, было именно такое выражение: «суміжний всесвіт»). Нужно лишь правильно подобрать катализатор (обрывок языка, к примеру) – и плотину прорвёт. Не помню только, каким образом Саша это увязывала с тем, что у лингвиста сфабрикованное детство.
Очень похожая идея есть у Негиной в пересказе «Редкозвездия». Там её рассматривают в порядке гипотезы, но затем отбрасывают. Считаю вероятным, что и Цихненко помнит эту деталь непосредственно из текста.
Была ещё «тёмная сила», или «сила всемирного отталкивания» (видимо, «сила всесвітнього відштовхування», но я не помню точного украинского выражения из книги,
